§ 3. Другие вопросы к амигдале

Как распределяются функции в левой и правой долях миндалевидного тела? Здесь много неясностей. Но ведь и о работе больших полушарий мозга еще не всё известно! В ходе эволюции мозг поделил функции, чтобы не происходило конфликта из-за выполнения той или иной деятельности, была эффективная обработка информации обоими полушариями одновременно [Открыта борьба полушарий мозга за нейроны]. Но функции полушарий не предрешены: в ходе онтогенеза (индивидуального развития) «чтобы заполучить ту или иную обязанность полушария устраивают настоящую войну» (там же).

Примеров совместной работы полушарий накапливается все больше: 1) при распознавании речи [Зубцов]; 2) восприятии музыки: «правое ощущает тембр и мелодию, а левое – ритм» [Невероятно! Слова, которые вызывают мутагенный эффект], 3) чтении: поэзия особенно активизирует правое полушарие, «в котором хранится автобиографическая память, помогающая читателю увидеть личностный опыт в свете прочитанного» [Подосокорский]. Правое полушарие использует слова в их образном значении, «соответствующем той карнавальной правополушарной образности "гротескного тела", которая по отношению к площадному языку толпы изучена тем же М.М. Бахтиным» [Иванов 1994]; 4) смехе: «Когда человек смеётся, бинокулярная конкуренция пропадает, и он видит все изображения вместе – иллюзия исчезает. “Можете быть уверены, что в этот момент вы видите обоими полушариями одновременно”» [Смех может изменить визуальное восприятие человека]; 5) любом творчестве: левое полушарие «из всего неисчерпаемого обилия реальных и потенциальных связей между предметами и явлениями выбирает немногие, позволяющие установить однозначные зависимости, формальные логические цепочки, лежащие в основе простых причинно-следственных отношений. Все остальные связи, усложняющие реальную картину, левое полушарие просто игнорирует. <…> Левополушарное мышление функционирует по законам формальной логики и создает несколько уплощенную модель реальности для простоты взаимодействия с ней. Но удобная для формального анализа модель, создаваемая левым полушарием <…> должна дополняться образом реальности, создаваемым правым полушарием, которое одномоментно схватывает все связи между предметами и явлениями и создает не поддающийся простому анализу, но более адекватный реальности многозначный контекст. В этом контексте всегда видны взаимные влияния явлений друг на друга. <…> В любом творческом процессе, в том числе в науке, этот способ мышления играет ключевую роль» [Ротенберг].

Правое полушарие «отвечает за так называемые размытые множества, другой тип мышления и, конечно, когда речь идет о крупных прорывах, именно оно вступает в свои права» [Морозова]. «У нас есть возможность поиска многих путей для одного и того же. Использование разных алгоритмов в разное время без очевидных причин. <…> Неожиданность и частотная непрогнозируемость того, что происходит в мозгу. Кстати, чем более непрогнозируемо поведение, тем оно нам ценнее. Эта дорога ведет к открытиям и творческим прорывам. Размытость, неточность описаний, которые не снижают эффективности поиска. Компьютеру же нужен твердый путь» [Черниговская].

Вывод кажется очевидным: «суть состоит в достижении совершенной гармонии правого и левого. Как мне думается, это и есть современная форма той мысли Э. Сепира о нормальном функционировании бессознательного» [Иванов 1994]. «В наиболее благоприятных случаях оба типа мышления одинаково хорошо развиты и дополняют и уравновешивают друг друга» [Ротенберг].

Но как быть с таким фактом: «Пациенты с расщепленным мозгом превосходят обычных людей в задачах на визуальный поиск и распознавание образов: два ума лучше, чем один, даже когда они находятся в одной голове, даже когда ограничены скоростью dial-up» [Учёные сделали первые шаги к чтению мыслей]?

И если с описанием и оценкой функций левого и правого больших полушарий мозга есть неувязки, то что уж говорить об амигдале, тоже парном органе! (См. таблицу № 4). Там ситуация может оказаться еще сложней: «Электростимуляция правой миндалины вызывали негативные эмоции, преимущественно страх и грусть. Стимуляция левой миндалины, напротив, вызывала в основном положительные эмоции (счастье) и лишь изредка отрицательные. Другое исследование доказывает, что миндалевидное тело играет роль в человеческой системе самопоощрения» [Миндалевидное тело].

Но не будем думать, что позитив левой миндалины всегда хорош: «У пациентов с пограничным расстройством личности было зарегистрировано увеличение левой миндалины. Некоторые подобные пациенты с трудом отличали нейтральное выражение лиц на картинке от лиц, выражающих испуг» [там же].

* * *

На вопрос «Мозг – это модули^[10] или нейронная сеть?» [Черниговская] можно ответить: и модули (один из модулей – это АУМ), и нейронная сеть.

Вопрос теперь звучит так: поля АУМ усложняют эту сеть лишней инстанцией, преобразуя ее на «вход – АУМ – выход»? Или напротив, упрощают: АУМ есть место, где и стимулы уже обобщены, имеется и обобщенная реакция на них (тогда мозгу не нужно запоминать миллиарды конкретных путей, содержать потенциально активными миллиарды сетей)? Обобщенный паттерн помогает, настроившись на определенную сферу жизни, обеспечить нужное качество ответа? Определенное поле в амигдале включается, если есть похожие стимулы или в похожем месте. Нейросети с памятью о сигнале и его сопровождающих признаках связаны с определенными полями АУМ?

Для уточнения (или опровержения) необходимы эксперименты с использованием современной аппаратуры.

И еще, более частный вопрос: при анализе затекста происходит перевод фонограммы речевой (левое полушарие) в фонограмму шумовую (правое полушарие), т. е. нетипичная работа для правого полушария (которая раньше была слита с работой левого – было их единое взаимодействие)?

И как АУМ соотносится с доминантой А.А. Ухтомского (а это есть «системообразующий фактор, лежащий в основе связывания функционально разрозненных прежде элементов в гармоническое целое, ансамбль с единой направленностью слаженного действия» [Соколова, Цурикова])? Как ее, доминанты, частный случай?

Чем не модуль, кстати? «В жизни живого организма доминанта определяет своего рода формулу причинности, равно приложимую и к деятельности отдельных рефлекторных систем, и к функционированию целостного организма. <…> Направляя все поведение организма на решение одной, важнейшей для данного момента, задачи доминанта преобразует или тормозит все другие могущие быть в это же время рефлекторные реакции» [там же].

Выстраивает как дирижер симфонический ответ организма/личности: слаженного ансамбля активированных одновременно, и разными способами, полей АУМ.

«Являясь продуктом глубинной, подспудной работы мозга, доминанта определяет подчас подсознательную установку личности на восприятие определенной, субъективно окрашенной информации <…> Доминанта действует как магнит, улавливая всё нужное и оставляя без внимания не относящееся к теме. <…> Уходя на подсознательный уровень, доминанта продолжает «работать». Она постоянно обогащается новыми впечатлениями, переинтегрируется в соответствии с новым опытом» [там же].

Значит, зарождается доминанта не в сознании и, побывав там, возвращается к истокам, в бессознательное? Уютная и умная лимбическая система, перебрасывающаяся телеграммами с корой больших полушарий, как малая родина ей подходит?

Ищем аналогии и феномены дальше. Помня, что системам человека свойственны «избыточность, параллелизм, альтернативность, многомерность, перекрестные влияния, возможность баланса между дифференцированными элементами и интегративными процессами, повышение эффективности при формировании свежих успешных связей, резонансный и синергетический эффекты» [Двуреченская].

А на сцене тем временем появился новый герой.

Глава 4. Новаторство М.М. Хераскова и других

Истинная роль Михаила Матвеевича Хераскова, поэта, драматурга, прозаика, в развитии русской литературы вот уже два века является предметом споров исследователей; она явно недооценена (причины этого рассмотрены Н.А. Гранцевой ([Гранцева], [Гранцева 2015], [Гранцева 2012], [Гранцева 2016]). Попробуем определить, что нового внес этот классик в авторскую и читательскую «оптику». И опираться мы будем на представление о затексте как вместилище бессознательного.

§ 1. Абсолютный баланс

Гармония есть дщерь любви небесной.

М. Херасков «Кадм и Гармония»

Для Хераскова характерно виртуозное балансирование группами А и Р звуков и звукосочетаний. Абсолютный баланс (попадание звуков группы А или Р, либо и тех и других одновременно в точку симметрии в промежуточных семантических полях или же равенство их интенсивности во втором поле) помогает читателю максимально настроиться на восприятие сообщаемого автором, быть, не напрягаясь, внимательным (для Михаила Матвеевича это необходимое условие художественной коммуникации: забота о качестве и комфорте восприятия текста читателем). Сам автор сбалансирован – эстетически уравновешен: в его поэме «Россиада» обращает на себя внимание «равновесие логически-организованной поэтической фразы» [Гуковский].

(Мы проанализировали сначала 150 отрывков из трех крупных произведений М.М. Хераскова: эпических поэм «Россиада» и «Владимир возрожденный» и стихотворной повести «Бахариана»; кроме того, внутри группы «Поэзия XVIII века», были рассмотрены три стихотворения классика: «Иные строят лиру», «Птичка» и «Песенка» в сравнении (применялся корреляционный анализ) с 284 отрывками и полными текстами других жанров и авторов – см. таблицу № 5.)

Михаил Матвеевич – лидер сбалансированности, обладатель наитончайшего внутреннего слуха среди авторов XVIII века и предыдущих веков (собственно, благодаря ему мы и смогли обнаружить этот интересный параметр). Херасков задал направление ускорению: в следующем веке его немного опередит А.С. Пушкин (самое сбалансированное произведение XIX века нашей выборки – поэма «Руслан и Людмила»), в XX веке появится новый рекорд (чемпион баланса – поэма «Василий Теркин» А. Твардовского), в XXI веке баланс еще больше увеличился – в новом жанре двустиший. (Тут для анализа мы взяли уже 3159 произведений или их отрывков как художественной литературы, так и документальной.)

Вероятно, абсолютная сбалансированность того или иного отрывка текста является своеобразным способом подчеркнуть то, что важно автору, на что он неосознанно хочет обратить внимание читателя. Это ключевые, опорные моменты сюжета и, иногда, финал произведения.

Вот, абсолютный баланс показывает важное – и установки, жизненные цели героя, и зашифрованные три заветные карты: тройку, семерку, туз: «Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» (Код карт как азартной игры: 3+4,2).

Анаграмматический слой затекста в этом пушкинском отрывке содержит и диагноз-прогноз «ум умер», и карточные термины: «тус» (туз), «масть», и секрет высокого искусства, внутри привычного для автора ландшафта: «ими мирит ритм Мойка»: оно «аставит непакой и низ».

Но, увы: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семёрка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мёртвой старухи» (Код 4,2).

Про роковой проигрыш и помещение Германна в обуховскую больницу будет рассказано уже в «обычных» отрывках: про игрока Пушкин-игрок выговорился.

А мы углядели (с помощью анаграммы) еще одну тему «Пиковой дамы»: искусство как альтернатива роковой игре. Они оба живут в 3 семантическом поле: конкуренты?

«Но дружбы нет и той меж нами. / Все предрассудки истребя, / Мы почитаем всех нулями, / А единицами – себя. / Мы все глядим в Наполеоны; / Двуногих тварей миллионы / Для нас орудие одно; / Нам чувство дико и смешно» (А. Пушкин «Евгений Онегин»).

Код тут 1+4,2 – функция поля в среднем регистре («отбор из наличного») оказывается извращена: отбор-то давно совершен – Я, как единица пред нулями, больше всех. Всегда.

И текст проваливается в нижний регистр.

* * *

Рассмотрим, как представлен концепт рассказа «Сон смешного человека» Ф. Достоевского (что там захотел подчеркнуть автор). О ком он больше будет говорить – о герое, или, тайно, о себе?

Отмечено, подчеркиванием, не то, что над героем смеялись (или ему казалось, что смеялись), а впадением им в депрессию: «Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их» (код 1+4,2). Кризис у героя; куда он его заведет?

«Но ведь если я убью себя, например, через два часа, то что мне девочка и какое мне тогда дело и до стыда, и до всего на свете? Я обращаюсь в нуль, в нуль абсолютный» (код 1+4,2). Вот он, настоящий самоуничтожитель, «выбраковщик» себя – и заодно, по ходу, Вселенной. Попав в идеальный мир, на счастливую планету, герой знакомится с другим опытом человеческого сосуществования – не травмирующим.

Впрочем, для нашего героя он как раз травмирующий, острый: «Порою я спрашивал себя в удивлении: как могли они, все время, не оскорбить такого как я и ни разу не возбудить в таком как я чувство ревности и зависти?».

И разрушает идиллию: не может он в ней существовать – непривычно, странно как-то, почти подозрительно. Неустойчиво, хрупко, непредсказуемо: в любой момент рванет. Страшно же! Лучше сделать это самому… Тогда предсказуемо, управляемо, привычно: старый развращенный мир. Соблазны в душе, мнимые потери, зависть и одиночество.

Это и вылилось в очередную новую идею – растление: эксперимент. «В образе "смешного человека" эта амбивалентность в соответствии с духом мениппеи обнажена и подчеркнута. <…> Это – характерное для жанра мениппеи моральное экспериментирование, не менее характерное и для творчества Достоевского» [Бахтин Проблемы].

Жители Рая сами решают жить во зле? Про Стокгольмский синдром Достоевский не слышал, но предугадал. (Но из испоганенного Рая несутся благословения не ото всех: кому-то оскверненный мир не мил?)

Кольцевой рассказ: чтобы найти ответ, надо перечитать. Но есть ли у автора ответ? Не верит ли он порой сам, что герой в конце исправился? Я, человек XXI века, уже не очень верю. Проделал эксперимент – и, на первый взгляд, удачно подтвердил свою точку зрения на бытие: морали нет, мира нет. Отомстил – не тем.

Но потом, после сна, уверовал, что норма – нравственность, а не ее искажения; и пошел проповедовать: ставить на место и чужие мозги. Искреннее движение высшего Я? Есть же высший мир, он там побывал!

Два вида бреда, идее-фикс последовательно: а) что ничего не было и не будет – поэтому люди и не важны; б) что он пророк идеального мира.

И то, что он этот идеальный мир осквернил и уничтожил (в статусе идеального) как-то прошло мимо его сознания – провал (в бездну?). Бред – провал – новый бред.

А код 1–4,2 средне-высшего регистра: сам тут верит!

И читателю автор дает шанс поверить герою: Достоевский писал о герое, который искренне уверовал в Добро. Недаром его слова: «Потому что я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей» часто цитируют как кредо самого Федора Михайловича.

А вот удержится ли герой-проповедник на этой благородной позиции?

«В "Сне смешного человека" нас прежде всего поражает предельный универсализм этого произведения и одновременно его предельная же сжатость, изумительный художественно-философский лаконизм. <…> По своей тематике "Сон смешного человека" – почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского, и в то же время все эти темы и самый способ их художественной разработки очень характерны для карнавализованного жанра мениппеи» [Бахтин Проблемы]. Более того: там дан «полный и глубокий синтез универсализма мениппеи, как жанра последних вопросов мировоззрения, с универсализмом средневековой мистерии, изображавшей судьбу рода человеческого: земной рай, грехопадение, искупление» [там же].

Искупил – или не искупил? «Тексты Достоевского, которые М.М. Бахтин описывает как карнавальные, по большей части – скорее, юродские» [Померанц]; ведь, «когда разум принимает сторону рабства, свобода становится юродством. Когда разум не принимает откровения духа, дух юродствует» (там же). Видение Достоевского направлено на самосознание героя и «безысходную незавершимость, дурную бесконечность этого самосознания» [Бахтин Проблемы]; писатель «всегда изображает человека на пороге последнего решения, в момент кризиса и незавершённого – и непредопределимого – поворота его души» [там же].

Герой «во что бы то ни стало стремится сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нём стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живёт своей незавершённостью, своей незакрытостью и нерешённостью» [там же].

Финал повести: «А ту маленькую девочку я отыскал… И пойду! И пойду!». В анаграмме этого отрывка интересен не столько «ум мал» (ну, юрод он и есть юрод), сколько мелькнувшее имя Ева. Безымянная девочка возвышена до прародительницы, до представительства всех женщин? История становится мифологичней, архетипичней, мистериальней.

Абсолютный баланс высвечивает историю души и духа Homo sapiensa?

А, точнее, грехопадение в Раю!

Опять все повторится. Герой-истерик опять не удержится в райских кущах. Вечная воронка или маятник…

(«Кован уд», кстати, был и в анаграмме двусмысленной, ибо двунаправленной, «Оды» Мандельштама.)

Посмотрим теперь трилогию Льва Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Мы помним, что под личиной Николеньки скрывается сам автор: повести носят во многом автобиографический характер.

Прощальные слова матери: «Меня не будет с вами; но я твердо уверена, что любовь моя никогда не оставит вас, и эта мысль так отрадна для моего сердца, что я спокойно и без страха ожидаю приближающейся смерти» (Код 1,2 – материнская забота; другого кода и быть не могло). Это рубеж – конец детства героя.

«– Отвратительный мальчишка!.. – закричал Володя, стараясь поддержать падающие вещи.

“Ну, теперь все кончено между нами, – думал я, выходя из комнаты, – мы навек поссорились”» (1+2,2). Ужас и стыд. (Конечно, старший брат и не думал долго сердится; но важно, что это стало еще одним уроком жизни для подростка Николеньки.)

«Она не знала, что Николай Петрович сидит в эту минуту под лестницею и все на свете готов отдать, чтобы только быть на месте шалуна Володи» (1+4,2). Здесь без ужаса: просто стыд и самоирония (Николеньку ставят в пример старшему брату, а он ничем, ничем не лучше и сам это знает!)

О, там впереди еще много драм, мнимых и реальных падений, и примирений, и открытий. Духовных прозрений: «…все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему» (Код 1+2,2).

«– Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! – сказал он мне с такой добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне показалось, что я чрезвычайно счастлив» (Код 1+2,2).

Это Лев Николаевич Толстой: он счастлив не от того, что похвалили его ум, а от того, что другой человек так мил и добродушен. Добр.

И преобладает в поворотных пунктах судьбы этот код 1+2,2 – медитация, мысли о правильном и праведном, самовоспитание через осознание.