Он смолк, чуть смутившись: хорошо ли хвалить себя столь явно? Кораблики ведь ещё не рассмотрели и не назвали удачными. Ким сел рядом с мелким – тело в неполную сажень длиной – выром. Бережно поднял самую маленькую галеру и поставил на ладонь. Изучил её, удивляясь тонкости работы и точности памяти Эгры. Воистину: отнимая что-то, природа пытается загладить свою вину перед обделённым.

– Очень красиво. Это галера старого ара Жафа, личная малая, – узнал кораблик Ким. – Даже узор паруса намечен. Великолепная работа.

Марница глядела сверху вниз, щурясь от сдерживаемого смеха. Ким пока не понимал причин её весёлости, но в садике ему было хорошо, спорить не хотелось.

– Дети, вы знакомы с Кимом? Будем считать, сейчас вы как раз познакомились. Он очень добрый. Как Эгра. Не умеет так красиво делать кораблики, зато способен рассказать сказку о каждом из них. Или даже легенду. Или северную песнь, в каких поётся о большом шторме и отважном капитане, ведущем галеру сквозь непогоду. – Марница нагнулась ниже и перешла на заговорщицкий шепот. – Вы не отпускайте его запросто, за одну историю. Пусть говорит, пока все не вспомнит! Мы завтра уезжаем из города. Когда ещё у Кима получится сплести сказку для вас? А сказки, дети, по-настоящему живут, только если их слушают и в них верят! С этим вы, полагаю, справитесь.

Довольная собою ар-клари тряхнула волосами, блики солнца перекатились по упругим кудрям. Она отвернулась, заспешила прочь, не слушая ни детских ответов, ни возможного возмущения Кима. Да, завтра они уходят к пустошам, надо ещё так много успеть сделать… времени нет, его всегда нет, особенно теперь, в столице. Тем более в последний день. Только разве детям можно говорить столь ужасные взрослые глупости? Глядят во все глаза, полны радостью и дышат через раз от предвкушения сказки.

Эгра заработал руками ещё быстрее. Старается помочь начать сказку. Видно, как он раздувает уши: складки на боках близ жабр чуть расширились. Хочет запомнить сказки целиком, до последнего звука. Наверняка выучит сразу наизусть и завтра сам будет их повторять. Детей в нижнем городе много, и безнадежный в своей наивной доброте выр каждого постарается обеспечить и корабликом, и историей о капитане…

Ким улыбнулся, сел поудобнее и прикрыл глаза. Мысленно сказал Марнице спасибо. Он невыносимо, окончательно устал от столицы. Здесь нет леса, редкая зелень попорчена пылью. Не откликается, молчит: люди её словно омертвили, даже запах листвы и шелест её не таковы, как в живом лесу. И мелких букашек нет, и бабочки – редкость. Правда, этот сад в стороне от шума, здесь дышится полегче. Да и дети… Марница ведь права, сказки оживают лишь при хороших слушателях. Ким раскрыл ладонь и осторожно понадеялся на успех. Отзовутся? Ну хоть одна! На руку, едва ощутимо щекоча кожу, села бабочка. Мелкая, ровного золотистого цвета с черной каймой по краю крыла и парой точек в его вершинке. Эгра восторженно булькнул. Дети запищали и завозились, двигаясь ближе.

Ким пересадил бабочку на вершину мачты малой галеры и опустил кораблик в воду прямо на ладони. Тот исправно закачался на ничтожной волне.

– Давным-давно, – сказал Ким и ощутил, как усталость города покидает его душу, – когда на севере ещё жили люди, не было серых туманов и существовали холодные зимы, случилась эта история. Корабль смелого капитана…

Он чуть помолчал, подбирая имя и давая время детям предложить свое. Самый младший решился, улыбнулся и тихо шепнул:

– Капитана Эгры. Он обязательно построит большой корабль. Мы все станем ему помогать.

Под панцирем выра, полупрозрачным сверху, у основания усов, четче проступил узор темных сосудов: будь он человеком, выглядел бы покрасневшим от удовольствия. Закончил очередной кораблик и протянул его Киму.

Новая бабочка устроилась на мачте, и Ким продолжил историю. Он говорил о том, как капитан прорывался через рифы, как ужасен был шторм и опасны валы чёрной воды. Как пришло время хорошей погоды, но люди устали и утратили надежду. Парус порван, руль испорчен – как идти домой? Капитан говорил им о зелени берега и улыбке лета, но люди видели лишь бескрайнее море и хмурые тучи на севере… И тогда капитан попросил глубины о снисхождении к слабым. Бабочки иногда летали с севера на юг, никто не знает, почему они собирались в целые золотые облака и спешили вместе с лёгким ветерком в теплые края, презирая тяготы пути. Именно такое облако опустилось на галеру Эгры, и вся она стала золотой и живой… Люди поняли: берег не так уж далеко, если отбросить отчаяние, которое страшнее всякого шторма.

Ким перевел дух, глянул на новый кораблик, уже изготовленный расторопным Эгрой. И стал рассказывать о страшной встрече со спрутом. Потом о пленении корабля морем, заполненным водорослями так плотно, что и плыть-то невозможно. Об огромной рыбе, проглотившей галеру… Само собой, всякий раз капитан Эгра умудрялся вернуться в порт благополучно.

Приключения неугомонного выра длились до самого заката, когда мастеровые закончили свой рабочий день и пришли звать детей домой. К тому времени корабликов на воде пруда было уже очень много – десятка три! Охрипшему до потери голоса Киму выделили в подарок любой из них, на выбор, можно и не один. Он взял самый маленький и молча поклонился Эгре, благодаря за щедрость. Выр в ответ шевельнул усами, деловито убирая в коробку инструменты и обрезки дерева, шепча едва слышно слова. Ким не сомневался: сказки выучены с первого раза, все… Скоро их будет знать нижний город. И, возможно, это не самое бесполезное и малое из дел, исполненных в столице – оживление историй о море, для которых теперь есть замечательный рассказчик.

По первому впечатлению Эгра неумен и слишком прост. А если вглядеться, вдруг да окажется иначе? С кем он мог разговаривать, у кого мог учиться в унылом полумраке гнилых гротов, где кланд запер свою семью? Держал под замком, потому что стыдился ущербности братьев. Не пробовал их лечить и воспитывать.

Теперь, когда у Эгры есть и друзья, и дело – он может сильно перемениться… Ким огорченно вздохнул: будь выр помоложе, исправить развитие его клешней и панциря оказалось бы проще. Хол тоже рос слабо, год назад выговаривал лишь несколько убогих фраз. Но его изменили вырий гриб и иные лекарства, общение и уважение окружающих. В шесть лет – ещё не поздно… Эгре восемнадцать.

Дети ушли, часто оглядываясь на выра и уговаривая его поторопиться, обещая дождаться на пристани. Ким сел рядом с Эгрой.

– Ты все сказки запомнил?

– Трудно, – пожаловался выр. – Длинные. Красивые. Испорчу…

– Ты запомнил, – мягко заверил Ким. – Ты вспоминай так: бери кораблик, который делал, когда я складывал сказку. Начинай его рассматривать, чтобы увидеть капитана и всю историю, ты ведь когда делал – слышал её. Так? Вот рассматривай и вроде повторяй заново: движение за движением, слово за словом. Не торопись. Мои сказки – они вроде твоих галер, все разные. Можно наделать новых. Главное, доброты не жалеть и разрешать себе переиначивать слова под настроение. Ты подарил мне кораблик. Я дарю тебе все истории. Переделывай, как пожелаешь. Если что нескладно пойдёт, спроси у Шрона, он любит сказки и всегда рад тебя видеть. Договорились, сказочник Эгра?

Темный узор под панцирем проступил ещё ярче. Выру очень понравилось называться сказочником. Он охотно качнул усами, быстро собрал в сетку кораблики, ещё не подаренные детям. Ненадолго замер.

– Умею рыб вырезать, – тихо шепнул он, полез в свой ящик и достал фигурку. – Вот так.

– И про них рассказывай истории, сказочник, – улыбнулся Ким.

– Приходи ещё, – попросил выр.

Ким кивнул и поднялся в рост, потоптался, разминая затекшие ноги. Проводил Эгру до причала, где его ждали слободчане, не пожелавшие бросить маленького выра одного, в центре города, вечером… Кима тоже позвали на борт восьмивесельной пузатой лодки. Довезли до удобной пристани возле порта. Долго махали руками вслед. Ким шел и слышал за спиной тихий говор Эгры, уже пробующего выстроить первую свою сказку. Выр часто запинался, повторяя по несколько раз «давным-давно» или «очень смелый». Дети шёпотом подсказывали, и Ким полагал, что все вместе они обязательно справятся с делом…

Шагая к воротам по узкому временному – в две хлипкие доски – настилу мостовой зеленого города, Ким улыбался. Он ощущал в душе покой и готовность к дальней дороге. Город Усень вырос на том самом месте, где чуть не состоялась в древности казнь людей. Тут едва не произошло последнее и самое страшное общее вышивание, вплетающее смерть в канву жизни. От непоправимого шага победителей-выров и их неразумного кланда спасло лишь вмешательство самого варсы Сомры.

Те времена давно отцвели, успели стереться из памяти ныне живущих. Но тень беды осталась висеть над портом. Тингали вчера умудрилась её выделить из общего настроя. И даже бережно подпорола гнилые нитки. Но как вшить на их место новые? Он сам – Ким – запретил вышивальщикам трогать узор людских душ. Слишком опасно вмешиваться в столь важное. Сегодня к пользе развернёшь, а завтра оно, подспудно и бессознательно завязанное в узел, отзовется совсем иначе, да ещё и накажет вышивальщика за самонадеянность…

Пусть жизнь людская движется и развивается по своим законам, без вмешательства. Да, долго и трудно. Но теперь, может статься, все сложится наилучшим образом. Сказки для того и выплетаются, чтобы детей не касалась гниль взрослого мира. Им надо верить в лучшее и расти – людьми. Теперь Ким полагал: собранный из обрезков и щепок боевой флот капитана Эгры может сделать для детей больше, чем настоящие корабли…

У ворот особняка щурилась Марница, пыталась рассмотреть дорогу в густеющих сумерках. Её вороной страф мелькал в зарослях кустарника, пугал птиц и радовался свободе. Клык с первого дня невзлюбил город, где надо ходить чинным шагом.

– Ким, ты что, до темноты сказки плёл? – возмутилась женщина. – Мы с Клыком переживаем. Уже собрались идти искать тебя.

– Теперь за сказки в этом городе отвечает Эгра, – улыбнулся Ким.

– Блаженные издали примечают друг дружку, – мрачно буркнула Марница.

– Не сердись. Я очень стараюсь жить, как все люди живут. Только мне это трудно дается, Маря. Люди золото считают, а я и тогда на руки гляжу, а не на золото… У кого мозоли от труда пухнут, у кого страх пробирает пальцы дрожью, у кого жадность крючит их. И про всякую руку я могу выплести сказку. А без того обойтись, просто золото отдать или принять, не способен.

– Знаю, – тяжело вздохнула Марница. Погрозила кулаком Клыку, азартно роющему каменистый грунт: – Только повреди коготь, я тебя брошу, это ясно? Ишь, манеру взял, мясо дикое жрать от пуза… Всю округу запугал. Птицы уже не поют, икают!

Страф замер, обиженно взъерошил крылья и осторожно, бочком, двинулся к рассерженной хозяйке: мириться и доказывать свою полезность. Ким погладил, почесал под клювом – и лиловый глаз тут же снова стал косить в сторону глубокой ямы на месте чьей-то норы…

– Кимочка, я ведь, сказать неловко, уже написала о тебе батюшке, – тихо всхлипнула Марница. – Понимаешь? И Ларна ему говорил… Ты сказки плетёшь, как лукошки, одну другой красивее. Об ином и думать не желаешь. Кимочка, чужим деткам хорошо рассказывать про кораблики. А своим-то ещё лучше. Ты уж подумай. – Она быстро стерла нечаянную слезинку и добавила, испугавшись сказанного: – Я понимаю, надо идти в пустоши и помогать Тинке. Но ведь не на всю жизнь поход… Мне бы хоть намёком знать, зря я тебя, зайца, пробую за уши ловить или не зря.

Ким натянуто улыбнулся, порылся в кармане и снова достал пояс. Показал его Марнице, пояснил: сестра вышила. Подарила, а он и взял, не глядя… В темноте узор едва можно разобрать, женщина долго щурилась и водила пальцами, но опознала и зайцев, и зелень, и цветущий марник…

– Что же это значит? – нахмурилась она.

– Ты одна стоишь между мною и лесом, никто более, – вздохнул Ким, завязывая пояс. – Поймаешь – твой заяц. Не поймаешь – ничей, в лес вернусь, от людей отвернусь… Не ведаю, как жить мне там человеком. Но душа к зелени тянется, по дубраве моей плачет. Непутевый я мужик для дома, Маря. Ты сама точно сказала: блаженный. Иногда совсем зачислю себя в люди, а порой снова ветерок зазвенит да потянет за вихры – и меняются мои мысли. Лесовик я… Ну что тут поделаешь? Такой уж есть.

Марница упрямо шагнула вперед и уткнулась лбом в плечо, вздохнула, постояла молча, то ли думая о чем, то ли просто выискивая заново почудившийся давным-давно запах земляники в вороте линялой рубашки.

– Я отпишу батюшке, что ты мой заяц, – сказала она наконец. – Когда у выров время красного окуня?

– Совпадает с сезоном сомга, в Горниве как раз сбор урожая празднуют, последний колос подрезают, – отозвался Ким.

– Хорошо. Самое годное время. Блаженный – не блаженный, мне оно не важно. Ты один видишь меня такой, какой я себе нравлюсь. Не отпущу тебя в лес, лесовик. Это ясно? Выры баб своих разыщут, а чем я хуже? Все разом и отпразднуем. Хорошо? Вот правильно молчишь, я сама всё и порешаю. И батюшке сообщу, что осенью у нас праздник.

Ким неуверенно пожал плечами, приобнял свою странную невесту, которую и не привечал вроде – и оттолкнуть нет никакой возможности… Улыбнулся.

– Маря, знала бы ты, какая у выров ещё с их… гм… бабами история сложная. Но я дал слово Шрону ничуть не раскрывать тайны, ни полусловом. Видишь ли, древняя мать рода ар-Бахта полагала, что люди совсем отвернулись от выров, не понимая их способа жизни. Нет у выров семей и нет жен.

– У лесовиков есть жены? – взялась гнуть свое Марница.

– Да… пожалуй.

– Вот и не путай мне мысли этими вырьими нитками! – Хитро прищурилась Марница, плотнее прижимаясь к плечу. Шепнула прямо в ухо: – Пошли, посидим в саду. Все одно, нечего тебе собирать в дорогу. Вещи твои я давно сложила в мешок. Мало у тебя вещей, заяц. Одни сказки да пара ножей, мною припасенных. Странный набор. Я когда поглупее и помоложе была, иного приданого ждала за своим женихом. Топора Ларны, наверное. Ну и страха в его имени… Чтобы никто и пикнуть не смог! Потом прикинула, от третьего плечистого жениха сбежав: или он меня зарубит, или я его зарежу. Слишком мы похожи. Чуть что – лезем в бой. Разве это дом? Сплошная война да пожар с погромом. Давай, садись. Живо плети очередную сказочку. Помнишь, начинал как-то давно? Про девочку Марю, которая жила на краю леса. Я тогда не дослушала, заснула.

Ким покорно кивнул. Усмехнулся, выслушав длинный звучный зевок Марницы: ещё бы, весь месяц она была так делами завалена – недосыпала и, кажется, даже похудела. Шутка ли: все учетные пергаменты пяти шааров земель ар-Багга разобрать и проверить! Хранитель здешнего бассейна, уж на что к людям исполнен презрения и новому не рад – а проникся, оценил работу. Признал, что северная ар-клари воровство разбирает лучше всякого выра и хребет беде перерубает, не имя клешней – вполне надежно…

Марница заснула сразу после неизбежного начала истории – «давным давно, возле самого леса, жила-была…» Ким отнес её в комнату, уложил, накрыл одеялом из красивых шерстяных лоскутов, сшитых сложным узором. Добрался до своей комнаты, мельком глянул на готовый походный мешок у кровати. Лёг и забылся спокойным сном. Цветным и очень детским. Он снова был зайцем, а то и белкой… Прыгал по лесу, радовался свежей зелени, отмытой недавним дождиком. Приглядывал за девочкой, собирающей на поляне землянику. Даже спустился изучить её лукошко. Хитруля стала выкладывать угощение по одной ягодке, да и выманила на самую опушку слажкоежку-лесовика…

Разбудил всех Хол. Он готовился к походу в пустоши, пожалуй, серьёзнее остальных. Начал с многократного взвешивания, опасаясь того самого, о чем мечтал все прежние годы своей коротенькой жизни: быстрого роста… Теперь, достигнув в длину без двух ладоней сажени, выр полагал себя достаточно большим. Хол высчитал: ещё совсем немного, и он просто не поместится на спине страфа! Даже если вес будет посильным птице, сложение выра таково, что сделает пребывание в седле невозможным. Пешком же идти по сухим землям для выра трудно. Между тем, он – вышивальщик, его путь в пустоши определен даром и долгом. Когда-то выры едва не вплели смерть в канву, и Хол полагал себя прямым наследником дела варсы Сомры, обязанным исправить прежние ошибки и вернуть миру его исконный, здоровый, облик.

Взвешивание и замер длины тела показали, что уже который день выр не растёт. Как его и предупреждал Шром, после отверждения панциря изменения, происходившие на редкость бурно, надолго приостанавливаются.

Вторым шагом по подготовке ко встрече с засухами для Хола стало регулярное смазывание панциря специальным маслом, разведённым с водой и травяными вытяжками. После двух недель подобных обтираний потребность выра в воде снижалась в пять-семь раз. Само собой, если не лезть на открытое солнце среди дня и питаться только продуктами, обозначенными Кимом.

Еще ночью Хол проверил запасы, убедился, что обузой он никому не станет. Побежал кормить своего страфа. Как иначе? Страф для седока, полагал молодой выр – не просто две длинные лапы под седлом, но друг и даже родственная душа. Когда страф оказался сыт до изнеможения, дела Хола иссякли. Сон обходил его стороной, безделье угнетало. Так что всем пришлось просыпаться несколько раньше оговоренного времени…

Утро ещё не наметилось даже в оттенках цвета неба и воды, легкий туман губкой впитывал запахи города и тянул их к морю, куда неторопливо дрейфовал слабый ветерок. Луна делала туман загадочно-зеленоватым. Сонные страфы нехотя покидали стойла и снова прятали головы под крыло, едва взойдя на палубу галер. Хмурые люди отмахивались от азартно таскающего припас выра и тоже норовили лечь и досмотреть сны. Гребцы зевали, ар-тиал особняка выров моргал и тряс головой… Отбытие вышивальщиков в поход получалось совсем не торжественным и почти забавным.

Три малые галеры отвалили от личного причала семьи ар-Нашра, обогнули мыс и вошли в один из широких обводных каналов, огибающих стены города и сбрасывающих в море излишки воды Омута Слёз. Сейчас, когда в Горниве шли зимние дожди, канал был полноводным и удобным для движения. Выры из числа городских стражей разобрали канаты и нырнули в поток, помогая гребцам преодолевать течение. Когда восход сделал воду розовой, и ночь поплыла на запад синими корабликами теней мелких волн, галеры обогнули город и вошли в озеро. Выры отпустили канаты, прощально свистнули и взобрались на дамбу – провожать, махать усами и глядеть вслед… Рядом с ними стоял всего один человек – Малёк. Стоял и глотал слезы. Он полагал, что поход без него не обойдется. Но капитан Ларна приказал: провести галеру морским путём до главного порта земель ар-Шархов. То есть исполнил мечту, по сути дал право командовать на корабле…