– Девку, что видела танец, я поискал, уж всяко я знаю людей в любом порту, пусть даже и речном, – негромко сообщил Вико, не поднимая взгляда и излишне усердно выбирая из миски мелкие кусочки сладкого. – Как Эспада и сказал: рыжая, кличут Тэто, ошивалась близ гостерии «Рыбий хвост». Одета была в черную юбку и светлую кофту, новую. На шее медальон с буковкой «Т», и второй – серебряный образок святого Аввы. Вроде, нет ошибки.

– Нашел? – уточнил Альба.

Вико кивнул, ссыпал с ладони сладкое… и принялся придирчиво выбирать более крупные куски, косясь на Зоэ и хмурясь. Молчание затянулось, Кортэ выругался и велел «вываливать кучей, как есть и со всей вонью», потому что присутствующие, хотят они того или нет, в этом самом увязли – аж по уши.

– Если бы её просто зарезали, я бы и не обратил внимания, ремесло гнилое, да и Эспада – тот еще спутник, ему полгорода тайком нагадить не прочь, – поморщился Вико и снова ссыпал сладкое с ладони, и отряхнул руку. – Вчера её уже никто не видел. Я дал родне денег и велел поднять шум, потребовать разбирательства. Искали, все было зря… Пока тело не подбросили, словно в насмешку, к самой гостерии. Кто и когда в точности, после заката или уже к утру ближе – не ведаю. Дальше и того чуднее дело закрутилось: девку спешно схоронили, и не абы кто, расстарались чернорясники. Объявили, что руки на себя наложила, что грех несмываемый и надо упокоить тело вдали от столицы.

– Скорбящие Души? – быстро предположил Кортэ.

– Если бы. Десница Света, и не спрашивай, откуда они в столице взялись немалым числом, почему вдруг полезли в дело прежде всех. Тело я видел мельком, но хоть так, все ж успел. Что скажу? Очень редко люди кончают с жизнью, перерезав себе горло от уха до уха.

Зоэ охнула, припомнив девку. Та щелкала старыми деревянными пластинками, была веселая, льнула к ноге секретаря… и деловито убрала золотой в кошель и была днем. От мысли, что рыжей больше нет, сделалось зябко, отпустившая было ночная пустота вновь навалилась, потянула – и нехотя отступила в тень.

Капитан Вико хмуровато улыбнулся.

– Видишь, как все непросто выходит… Пока ты бредила, Кортэ едва душу из Эспады не вытряс. Тот поднатужился и припомнил, что плясать с тобой вроде и не собирался. Выпил лишку, об заклад побился, а иногда азартный спор ему – что нашему Кортэ самородного золота мешок. Первейшая, значит, приманка.

– Как это – вытряс? Разве что чуток его подушил, – повествовательно сообщил Кортэ, – он сперва хрипел, а после забулькал о дельном. Припомнил, что вино ему подливала рыжая, и спорщика за стол она же кликнула. Я поверил. Рэй хоть и говнюк, но умней своего вида: пьет не до беспамятства, а трезвый не спорит по глупостям. Выходит, подпоили королевского пса, и весьма ловко. А после спохватились, вовремя нашли девку и помешали нам спросить о деле, с порезанным-то горлом не разговаривают.

Стало тихо, и надолго. Кортэ заглянул в камин, словно там мог сидеть злодей и подслушивать. Не найдя простого и глупого врага, сын тумана огорчился, нахохлился и снова засвистел, досадливо хмурясь. Из всех суеверий – Зоэ знала – рыжий нэрриха всерьез опасался именно пустого свиста, якобы приводящего к растрате денег. Но все же без перерыва свистел… То есть дело зашло далеко, и оно – не денежное, а жизненное.

– Бредил Рэй до того, как ты… придушил? – Зоэ испугалась за приятеля.

– До, – задумчиво кивнул Кортэ. – Я вломился к нему зверски злой, хотел убить, а пришлось звать лекаря. Вико наговорит тебе, вот пустозвон, хоть и капитан! Как он ославил меня, аж противно… Не душил я гнусного пса! Супом поил, это да…

– Пока Рэй не захлебнулся, – догадалась Зоэ.

– Мы помирились, он еще оказался мне жизнью обязан, мы потрепались вволю и не без пользы, обозначилась причина бед, – вздохнул Кортэ. – Я думал, найдем девку – и делу конец.

– Но зачем было спор-то затевать? Ну, я про Рэя и танец…

– Разве танец у тебя вышел по-обычному?

– Н-нет…

– Пустотопкой ты назвала себя вслух, – вздохнул до того молчавший Альба. – Это знали я, подслушавший нас слуга и его наниматели. Сперва мы полагали, что утрата дара могла вызвать спешную проверку, Изабелла склонна не доверять слухам.

– Королева мне враг? Ну вот еще!

– Мы обдумывали любые возможные причины случившегося, исходя из известных нам последствий и не имея других сведений… Она тоже была под подозрением, такие уж мы негодные подданные, – кивнул Вико. – Я прорвался к её величеству полчаса назад, в грубую пролез. Порассказал то, что здесь повторяю. Теперь секретаря разыскивают уже всерьез, в деле багряные братья нашего погрязшего в святости Кортэ, вся кодла доверенных людей королевы, сэрвэды патора и еще прорва разномастного народу. Только за жизнь секретаря я не дам и медной монеты… Но, если танец был не случайным, если не королева его подстроила, проверяя твои слова, тогда кто враг?

– Хозяин пустоты, – шепнула Зоэ, кутаясь в одеяло и жалобно глядя на Альбу. – Тот зверь из сна… Я думаю, у всякого зверя, идущего по следу, имеется хозяин.

– Одеяло не спасает душу от оледененья… – Альба сердито тряхнул головой. – Дались мне эти стихи! Дара нет, но есть упрямство… Зоэ, сядь поудобнее и толком расскажи, очень подробно, что за зверь, какая такая пустота и почему ты сказала после танца, что куда-то провалилась?

– А что видел Рэй? Он рассказал?

– Как же! Попробовал бы он не рассказать мне, – от возмущения Кортэ перестал свистеть. – Ничего необычного… для этого дурня. Он твердил, что мужчины быки, что сам он ощущал себя в танце именно быком, ломящимся всадить рога в красную тряпку. Утверждал, что из танца уйти не мог, остановиться тоже не мог, и ему, чудом выжившему, отныне жаль быков настолько, что впредь он намерен жрать лишь рыбу и баранину. Ну, от баранины я его малость отвадил… супчиком.

Рыжий нэрриха усмехнулся, потянулся всласть и до хруста, обретая обычное свое настроение. Потянул носом – и пошел звенеть бутылями и кувшинами в углу, выбирая годный для нынешнего случая сидр. Зоэ насторожилась: сколько она прилагала сил, чтобы Кортэ пил поменьше и не буянил ночами, но, увы, приходится признать, все впустую.

– Что видел секретарь и почему ушел с продажной девкой, мы едва ли узнаем. Её пояснения тем более не получим, – вздохнул Вико. – Кортэ, мне тагезский выдержанный, в глиняном кувшине с клеймом Альваро, как и прошлый раз. А ты, Зоэ, не отвлекайся и говори толком. Мелочей в этой истории пожалуй нет, начни с того самого мига, как рассталась с Альбой. И далее – по шажку. Давай.

Возражать капитану не было ни сил, ни повода. Зоэ кивнула, сутулясь и заранее страдая от необходимости повторно переживать танец и сон со всей их невнятной, безголосой угрозой. Слушали её рассказ молча, внимательно. Едва Зоэ смолкла, Альба первым, на правах младшего, высказался об услышанном.

– Королева в черном с молитвенником? Может и дурное настроение, но вдруг тут кроется иное? Поговорила с кем-то, воспользовалась некой помощью, а позже ей стало худо. Пустота, знакомая тебе, надавила – и набожная Изабелла вспомнила знакомый с детства путь спасения через молитву. Тебя отослала к Льемскому столпу, тоже необычное решение.

– Я займусь самым внятным следом. Как же, Десница света – премилая обитель! Они еще не знают, сколько может наломать такой паломник, как я, – Кортэ направился было к двери, но резко обернулся, передумав. – Вико, какого черта ты еще на берегу, кстати уж спрошу, пока не уехал… Вы ж еще весной должны были уплыть на запад.

– Подтверждаю слухи: их величества повздорили, и в итоге королевского скандала мы лишились двух кораблей. Бертран Барсанский, увы, счел поход любимой игрушкой Изабеллы, которую и пожелал испортить, – вздохнул капитан. Улыбнулся. – Тогда её величество изволили впасть в бешенство, назло мужу заложили коронационный подарок Бертрана ростовщикам, ненавистным и ему, и совету грандов. Собственно, я прибыл в столицу, пытаясь понять: скоро ли наш славный король попробует поджечь порт, мстительно усугубив проблему займа… Так он заодно дал бы себе удобный повод устроить погром в квартале золотых сундуков.

– Глупости сплошные, но Бертран, хоть и король, а порой бывает азартнее и дурнее меня, – возмутился Кортэ. – Как-то всё дерьмовато… Вико, ты останешься в столице дней на пять? Я туда и мигом обратно, проведаю обитель. Альба младенец, трудно ему одному беречь нашу Зоэ.

– Буду всеми силами тянуть время и ждать, – кивнул капитан.

Кортэ удовлетворенно хмыкнул, залпом допил сидр и покинул комнату. Зоэ проводила взглядом рыжего нэрриха, нехотя призналась себе: она крепко завидует! Вот-вот Кортэ взнуздает резвого коня и помчится живым веселым ветром на север, учинять непогоду в чужой обители. А ей придется сидеть, снова и снова припоминать подробности, отвечая на вопросы. Потолок серый, шторы плотно прикрыты, в комнате сгущается духота. Драгоценные алькемские ковры, дар посла, так воняют южными ароматными маслами, что виски ломит…

Лишь к вечеру Альба решительно выпроводил Вико и впустил в комнату дедушку Челито, суетливо бормочущего о том, как важен отдых и сколь полезен сытный ужин. После еды Зоэ еще немного посидела, щурясь и улыбаясь, слушая перебор струн виуэлы.

Альба нечасто пел чужие стихи и еще реже – свои, он предпочитал музыку без слов или перекладывал на удобный лад молитвы. Длинные пальцы брата за прошедший год словно бы еще более вытянулись и похудели, они двигались по грифу стремительно, точно. В открытое окно – наконец-то это возможно! – тек вечер, наполнял комнату запахами срезанной травы, цветущих близ домика роз и узловатого ствола можжевельника, добытого Кортэ еще утром. Рыжий нэрриха в суеверия, по его собственным словам, «ни черта не верил». Но приболевшей Зоэ немедленно доставил пахучую корягу, якобы изгоняющую всякое зло и опасную даже для привидений.

Альба играл простенькие мелодии, стилизованные из крестьянских песен приморского юга. Звук то накатывался, то отступал, то звенел, то едва шуршал – как волны спокойного моря. Зоэ прикрыла глаза и попыталась вспомнить, какое оно – море, любимое с первого взгляда и, увы, недоступное теперь для королевской плясуньи, обязанной жить во дворце.

Море – зеркало, отражающее ветер во всех его проявлениях. Море – шелк полога, скрывающего душу мира, непостижимую, как глубины. Море – средоточие движения и перемен, оно отрицает пустоту самим своим существованием наполненной чаши…

Утром Зоэ долго глядела в окно, на гладкое блюдо неба, поставленное боком, обтекать от жирной корочки рассвета. На душе было светло, губы норовили сложиться в улыбку – ночью снилось море, голоса ветров шуршали, окликали. Жаль лишь, что даже во сне море было далеко и голоса – тоже.

– Аль!

– Недалече он, ты не страдай, – отозвался старый Челито, скрипнул стулом и зашаркал к кровати. – Выпей вот, я навел с медом, сладенько. Нелюдь твой ушел кормить лошадку. Рыжий-то, тот что навроде абордажного крюка во все впивается, науськал его вечёр: не униматься, мол, покуда своего не заполучит.

– Вкусная вода… Зачем ты зовешь моего Альбу нелюдем, дедушка? – осторожно укорила Зоэ. – Аль хороший, он семья мне, как и ты.

– Много ли он в жизни-то разумеет? – привычно посетовал старый моряк, принимая кубок и устраиваясь в кресле. – Неразумный, невзрослый, весь прок от него – что струны дергает да рапирой стращает мирный люд. Разумения нету. Да хоть вот нынешнее дело: учудили непокой, всех поразогнали, слуг королевских запугали… А кто нам первый благодетель? Кто славному дому хозяйка? Я-то помню всяк день и лампады в храме зажигаю: её величество поминаю, здравия испрашиваю для них. Уж спасибо им, милостивая душа, с понятием. А нелюди – что? Пустые они. Суета их бестолковая… Зазря нагнали страху, ведь под рукой самой владетельницы Атеррийской и всея Эндэры нет бед для тебя, внучка. Так и знай: токмо польза.

– Секретаря нашли? – самый опасный вопрос Зоэ задала шепотом.

– Сам явился, повинился, прощение обрел, – кивнул Челито, и загорелое лицо прочертили темные складки улыбки. – Всякое бывает, порт – он иной раз и святому жабры встопорщит.

Зоэ хихикнула, представив сухого серенького секретаря в водорослях, с жабрами, да еще «встопорщенными». Воображение ловко нарисовало кабинет и умницу Бэль в строгом черном платье, и испуганного секретаря… воображение подсказало, как он без звука разевает рот, глядит мелкими глазенками на королеву, в холодном гневе более опасную, нежели любой шторм.

Продолжая хихикать и пожимать плечами, Зоэ дождалась, пока Челито выйдет, выскользнула из-под одеяла и принялась драть костяным гребнем кудри. За время жизни во дворце, повинуясь похожему на приказ совету королевы, плясунья ни разу не укорачивала волос, и теперь они плащом укутывали тело, спускались по бедрам. Зоэ неодобрительно продрала самые длинные пряди, подозревая: еще год – и дотянутся до колен… Второй совет королевы она дерзко нарушала каждый день, если не шла плясать на площадь. То есть волосы распущенными не оставляла, сплетала в свободную косу, прихватив в середине лентой.

– Дедушка! – крикнула Зоэ в полный голос, поправила платье и затянула на талии шаль вместо пояса. – Деда! А где Вико?

– У королевы, тонет в море гнева, – ехидно сообщил от окна голос дона Эппе. – Н-ну, и пока он там тонет, я тут, на суше, цел и сыт, стерегу тебя.

– Подглядываешь, – заподозрила Зоэ, подбежала к окну и раздвинула шторы, привязала их лентами, чтобы не застили вид на румяное утро и бледного, но по-прежнему неуемного Эспаду.

– Зоэ, два раза подряд злить Кортэ не стану даже я и даже на спор, – без раскаяния и смущения признал дон Эппе, шагая через низкий подоконник. – Всего лишь стерегу и подслушиваю. Старик прав: рыжий злодей воистину абордажный крюк, во что вцепится – от того уж не оторвать его.

– Что тебе? – Зоэ вспомнила, что на Эспаду вообще-то следует сердиться, и старательно остудила тон.

– Во, лепешка с сырой бараниной, – сообщил королевский пес, упал в кресло и добыл из кулька одно из любимых своих лакомств. – Хочешь? Чеснок сам выбирал и крошил. Мельче мошки, злее Кортэ…

– Да ну тебя, – всё еще стараясь не замечать гостя, буркнула Зоэ. Но пошла в угол и выбрала из запасов любимое Эспадой крепкое и сладкое сантэрийское, черное, как запекшаяся кровь.

– С зеленью, с алькемским злым перцем, с восточными пряностями, – уточнил Эспада, примерился и срубил горлышко бутыли так, что холодок стремительного движения клинка коснулся шеи Зоэ. – Почему ты не боишься всего, чего следует опасаться? Например, меня, моего клинка, врагов нэрриха. Или меня пьяного с клинком, к тому же обозленного на тех, кто покровительствует тебе…

Эспада отложил оружие, чуть наклонил голову и прищурился, раздирая надвое лепешку, начиненную мелко рубленным мясом. Зоэ попробовала тягучее вино – только лизнула, очередной раз удивляясь: как эта гадость может нравиться? Терпкое, горчит, а еще и сладким отдает, да к тому вдобавок жжет язык и першит в горле. Эспада отобрал бутыль, носком башмака повозил по полу, разгоняя осколки глиняного горлышка. Сунул Зоэ в руку кус лепешки, повторно приглашая разделить трапезу. Сырую баранину Зоэ находила сносной, к тому же знала: Рэй неизменно готовит кушанье сам, начиная работу с выбора годного барана. И гордится нелепым блюдом, и умудряется делать его действительно вкусно.

– Когда Ноттэ вытащил меня из закупоренной бочки, брошенной в море, что-то случилось, – задумалась Зоэ, устраиваясь на полу, рядом с креслом. – Я, наверное, пока тонула, перетерпела весь страх, на целую жизнь вперед. Ну и к тому же, Рэй, зачем тебя бояться? Ты часть семьи.

Эспада поперхнулся мясом и закашлялся, невнятно выругался, запил недоумение вином. Отдышался, насмешливо кивнул заглянувшему в дверь Челито и расхохотался, наблюдая возмущение на лице старого моряка. Тот не терпел грязи на полу и грязи на мебели, а Эспаду и полагал, и вслух звал именно так – грязью… Вот и теперь молча отвернулся, хлопнул дверью и торопливо зашаркал по коридору.

– Н-ну, спорим, он хоть сегодня возьмется за арбалет и наконец-то убьет меня? – понадеялся Эспада, снова вгрызаясь в лепешку.

– Да ну вас обоих, вы хуже детей, – Зоэ дожевала лепешку и облизнула пальцы. – Зачем сердишь дедушку? Ведь ты специально насорил.

– Он тебе не дед, ты вообще – сирота, – неожиданно сухо ответил Эспада. Бросил ополовиненную бутыль на столик так, что она заплясала, едва не опрокинувшись. Пошел к окну и не оборачиваясь, добавил: – Все мы псы, Зоэ. Я слишком молод, чтобы дружить с тобой. Он слишком стар, чтобы защищать. А твой Альба дурной щенок, лижущий руки любому ловкому ублюдку.

– Рэй! – возмутилась плясунья, но Эспада уже сгинул в парке.

Ругаться сделалось не с кем. Правда, в дверях сразу же появился Челито, хмуро осмотрел комнату, держа одну руку за дверью – вроде он взаправду пришел с арбалетом… Зоэ вздохнула, самым виноватым тоном пообещала убрать осколки, и дед унялся, молча захлопнул дверь, без прежней торопливости прошаркал прочь. Плясунья смущенно дернула плечом. Она-то знала, что дед не собирался стрелять. Стоял за дверью и ждал, когда несносный насмешник покинет комнату, а еще дед подслушивал: нет ли угрозы для Зоэ. Спорить прямо и до драки с Эспадой – опасался… А признавать свой страх полагал позорным.

– Годное ли дело: к порядочной девице лазать через окошко, – бубнил Челито за стеной, твердо зная, что будет услышан. – А ну как сплетня заведется? Она ж для чести похуже прямого поклепа.

Зоэ хмыкнула, пропустила упрек мимо ушей. Сплетен о доне Эппе немного, особенно в мужской среде. И совсем ни разу его – если верить сплетням – обманутые мужья не заставали там, где это особенно не принято. То есть вроде кого-то и замечали, бежали за арбалетом… а потом, надо думать, стояли под дверью, изнывая от бессильной ревности, накрепко связанной и затоптанной самым обыкновенным страхом. Как утверждают сплетни женские, год назад один барон все же вломился в собственную спальню – с оружием и подмогой. Дон Эппе якобы сидел в кресле и пил вино. Одетый. Он – опять же, если верить сплетне – хищно улыбнулся прибывшим, выпустил из ладони кубок, взвел бровь, рассматривая крошево осколков и багрянец винной лужи. Погладил рапиру – которую месяцем позже сломал и сменил на саблю – и самым любезным тоном спросил хозяйку дома, желает ли она овдоветь именно сегодня…

По коридору процокали каблучки, в дверях появилась донья Инес, с недавних пор – поверенная королевы. Достойная донья старательно примерила самую милую из своих улыбок.

– Её величество изволят прогуляться в парке. Идем.

Зоэ подхватила веер, кивнула – и, щурясь от собственной шалости, прыгнула, как была – босая – за окно, в цветник у дома, постоянно и безнадежно вытоптанный.

«Маленькая дрянь» – ну, эти слова донья Инес повторяла всякий раз при встрече, чуть меняя оттенки смысла. На сей раз прозвучали они с отчетливой завистью. Но Зоэ не прислушивалась, она бежала по траве, радуясь уже тому, что не придется видеть королеву в гнуснейшем кабинете, где самый яркий день пребывает в плену оконных переплетов, а разговор втиснут в рамки отвратительного, как стул с прямой спинкой, протокола.