Пролог

Эстеву Соле выпала великая честь готовить при дворе Черной Маски к празднику его Восшествия. Эта церемония – важнейшая в человеческой истории, ведь Черная Маска – это живое божество, олицетворяющее победу над мраком.

– Живей! – прикрикнул он, вытерев пот со лба.

На кухне стояла невообразимая жара, поэтому Эстев позволил себе небольшой перерыв. Поднявшись из подвалов, он прошел по широкому служебному коридору и высунулся в ближайшее окно. Восхождение по обычаю праздновали в каждой харчевне и каждом доме Ильфесы. Укутанный ночью город напоминал темный альков церкви, заставленный тысячами горящих свечей. На горизонте, словно большая жемчужина, сиял белый Аль, звезда жизни и процветания, символ Благодати. По городу ходили слухи, что она тускнеет, а вот ее кроваво-красный близнец Иф пылает с каждым днем все ярче и ярче, а это знак беды. Что может быть глупей, чем рассуждать о звездах?

В какой-то момент Эстев задремал прямо на широком подоконнике. В сладостном видении он пересекал тронный зал из мрамора, гладкого, словно перламутр. Ему чудился запах сладких благовоний в курильницах и еще более сладкий, полный благородства голос Всеблагого, подзывающий к себе. Укутанная в мантию фигура, выше любого живущего на свете человека, восседала на многоступенчатом троне, и колени Соле дрожали от страха и благоговения, когда он подошел к его подножию. Рука в черной перчатке поднялась…

Раздался страшный грохот и вой. Эстев встрепенулся, разом сбросив сон. «Гуси, что ли, вырвались?» – подумал он, покидая удобный подоконник.

На кухне царила гробовая тишина.

– Что, заклюй вас гайи, застыли? – прикрикнул Эстев.

Словно колокол во время пожара, прогремело в затихшей кухне:

– Его Благодать мертв. Отравлен.

«Бом!» – провозгласил колокол в часовне палаццо¹, и пекарю показалось, что это с грохотом рухнуло его собственное сердце. Соле захлестнуло смятение чувств, засасывая в свой водоворот, но ледяной страх отрезвил его. Внезапно в мыслях воцарилась тишина, и внутренний голос прокричал: «Я погиб!».

И, словно не желая соглашаться с этим выводом, ноги сами понесли его прочь из кухни.

1. Густая имперская кровь (Асавин)

Через распахнутое окно повеяло увядшими морскими водорослями. Издалека доносился шум судоверфи и визгливые крики чаек. Асавин Эльбрено сонно отмахнулся от солнечного зайчика, словно от надоедливой мухи, а затем продрал глаза. В голове ужасно гудело, во рту стоял кисло-горький вкус похмелья, горло саднило от жажды. Убрав с лица растрепавшиеся волосы, он огляделся в поисках воды. Столик с кувшином сиротливо стоял у окна.

Несколько шагов до столика чуть не окончились падением: Асавин Эльбрено споткнулся о пустую бутылку, но чудом удержал равновесие, ухватившись за оконную раму. Бутылка прокатилась по полу и ударилась о стеклянный курган, который неприятно зазвенел. На кровати недовольно заворчали. Асавин заглянув в кувшин. Мда, сухо, как в пустыне.

Прищурившись от солнца, он выглянул в окно. «Негодница», бордель, в котором он провел замечательную ночь, стоял на пологом холме недалеко от побережья. Со второго этажа открывался отличный вид на плавный изгиб бухты, блеск морской волны, краешек судоверфи с башней Адмиралтейства и уходящие к воде ряды черепичных крыш, украшенных красными флажками с изображением черной маски, бумажными гирляндами и фонариками. Город медленно оправлялся от вчерашнего праздника. Вчера тут было шумно. «Негодница» стояла на кончике Копья Любви – треугольной границе между районами Моряков и Акул. Шаткий буфер, где люди и нелюди относительно мирно коротали яркие приморские вечера в компании развеселых шлюх и огненной кижары.

Облокотившись о подоконник, Асавин посмотрел на большую двуспальную кровать с покосившейся спинкой. Девушки уже сбежали. Солнечный луч добрался до серебряной шевелюры, торчащей из-под покрывала. Тьег все еще спал, и это к лучшему. Асавин поскреб щетину и принялся натягивать раскиданную по номеру одежду. Аккуратно переступая через бутылки, он прокрался к двери и спустился в основной зал борделя. С самого утра тут стояла духота. Поймав девку, Асавин попросил воды. Лаванда, полная брюнетка с необъятной грудью, подмигнула ему и уверила, что «все будет в кружевах». Дурацкое местное выражение, от которого некуда бежать в Ильфесе.

Лаванда с охотой побежала на второй этаж, расплескивая воду. Она питает слабость к таким, как Тьег, молодым красавчикам с аристократическим лицом, выбритым до девичей гладкости. Они провозятся там еще какое-то время. Склонившись над бочкой, Асавин ополоснулся. Он и сам был недурен собой. Смуглый, как любой другой житель полуострова, но с хитрыми светло-голубыми глазами. Серебристые волосы выгорели почти до белизны. Нос, пожалуй, длинноват, но не портил лица, а, наоборот, придавал ему добродушного лукавства. Но куда ему до отпрыска дворянской семьи, от которого за версту несет густой имперской кровью?

Вчера Асавин подцепил мальчишку, праздно слоняющегося по району Певчих Птиц. Парень нерешительно прохаживался между рядами увеселительных заведений, кутаясь в дорожный плащ с фибулой² из чистейшей морской кости. Из-за пояса торчали изумительно украшенный кинжал-дага³ и кожаный кошель, разумеется, доверху набитый золотом. Колет⁴ с богатой белой вышивкой, широкополая шляпа и трость с навершием в виде серой орлиной головы. Мода имперской знати, да и убранные под шляпу волосы отдавали серебром при юном лице – явный признак рубийца, как еще их называют, в честь их острова. Очень богатый мальчишка. Асавин профессионально наживался на таких и ничуть не стыдился своего ремесла. Они ведь сами хотели понюхать жизни, а она пахнет отнюдь не чайными розами. Асавин виртуозно втерся в доверие к молодому дворянину и устроил ему увлекательную экскурсию по красотам района Певчих Птиц с конечной остановкой в «Негоднице». По цене и качеству бордель слыл одним из самых лучших, номера были просторными и матрасы почти без клопов, а эту комнату он любил за широченную кровать, которая легко вмещала четверых. Такая роскошь могла бы стоить бешеных денег, если бы не пограничное расположение и рыбьи морды в постояльцах, но Асавин справедливо считал, что акул бояться – в море не ходить. С Адиром, курчавым хозяином «Негодницы», у него был старый уговор, и часть прибыли от облапошенных дворян уходила в его замызганный карман. Схема стара как мир: богатеев напаивали кижарой, подкладывали под них местных девок, и, пользуясь их бессознательностью, выписывали баснословные счета. Асавин так поднаторел в этих маневрах, что в узких кругах его звали Сводником.

Мальчишка представился типичным для Империи именем Тьег. Он охотно ударился в разврат, с легких вин быстро перешел на кижару и скоро утонул в объятьях двух потасканных, но все еще симпатичных шлюх. Вчера Адир прогнал всех прочих клиентов, так что бордель был в их полном распоряжении. Юношу выследили, приманили, осталось только подстрелить.

Несмотря на солнечное утро в зале стояли сумерки, как в пещере. За утопленным в тени столиком курлыкала парочка рыбомордых. Краем глаза Асавин видел, как блестела их светло-серая кожа, испещренная дымчатыми волнами по всему торсу и рукам – они не носили доспехов или рубах, только кожаные портупеи, на которых крепилось оружие. Тяжелые белые косы, перехваченные ремнями, струились между сильных лопаток и мощно разведенных плеч. Их сложению можно только позавидовать, но лица подкачали. Треугольные, широкоскулые, с плошками серебристых глаз, расчерченных кошачьими зрачками, и полная пасть острых зубов. От одного их вида пробегала толпа мурашек по позвоночнику, но ильфесцы уже давно привыкли к ним, да и в «Негоднице» они частенько появлялись и даже снимали шлюх, что посмелей. Вот и сейчас они скалились девушке с кувшином пива, то ли очаровывая, то ли запугивая, кто поймет этих морских драконов.

Адир сам поставил перед Асавином тарелку с жареной рыбной мелочью и кружку чуть теплого вина, пронзив многозначительным взглядом. Асавин улыбнулся и кивнул ему. Сегодня старый развратник получит солидную долю от рубийца и поэтому не скупился на грубые любезности вроде бесплатного завтрака.

Асавин уже допил вино, когда дверь широко распахнулась, ударившись о ветхую стену, и в зал ворвалась группа парней в закатанных по локоть рубахах. Красные обветренные лица, опаленные солнцем и едкой морской солью. Матросня с какого-нибудь промыслового судна, жадная до выпивки, женщин и крови. Во всяком случае, так подумал Асавин: уж больно недобрым огнем блеснули их глаза, когда они увидели акул за дальним столиком. Чутье подсказывало Эльтбрено, что пора выписывать счет и сматываться. Краем глаза он заметил, что Адир тоже напряженно сжал кулак. Натянув берет, Асавин взбежал по лестнице. Если сейчас прольется кровь, то Адиру придется звать стражу, а Эльбрено ни в коем случае нельзя попадаться на глаза сизым плащам. Преодолев пролет, он услышал, что моряк рявкнул что-то грубое в адрес акул, и припустил еще быстрее.

В дверях он столкнулся с раскрасневшейся Лавандой. Она поправила лиф платья, подарив ему очаровательную улыбку, и поспешила вниз. Тьег сонно потягивался на кровати. Он рослый, на полголовы выше Асавина, и тонкий, как шпага. Кожа – кровь с молоком, не запятнанная землей, навозом и тяжелой работой на фабрике. Лицо породистое, такое правильное, что, казалось, принадлежало изваянию. Особенно выделялись серые миндалевидные глаза. Пепельные брови вразлет придавали им обманчиво серьезное выражение даже в разгар веселья.

– Неужели мы проспали до обеда? – спросил Тьег хрипловатым спросонья голосом.

Асавин улыбнулся, лукаво прищурив глаза:

– Нет, еще успеваем позавтракать. Предлагаю другое место, кормят тут паршиво. Только вот оплатим счет.

Тьег поморщился:

– Я почти ничего не помню. После третьей бутылки все как в тумане.

– Не беспокойся, я все отлично помню. – Асавин, протянув парню штаны. – Только поторопимся, иначе опоздаем. Я знаю местечко, там подают потрясающие мидии, и вид прямо на бухту.

Кивнув, Тьег принялся натягивать одежду, горестно вздыхая и стирая капли пота со лба. Еще бы – говорят, на Рубии куда прохладней, чем в Ильфесе.

Внизу послышались грохот, и Асавин моментально подскочил к двери, положив ладонь на рукоять даги. За тонкой деревянной стеной доносился шум драки. Чутье, как всегда, не обмануло Асавина, только уходить обычным путем было, пожалуй, поздно. Может, сами уберутся? Раздался истошный женский визг, переходящий в нечеловеческий вой. Выхватив дагу, Асавин выглянул в коридор. Крик то затихал, то нарастал и обрывался в мычание. Адира не слышно. Это очень плохой знак. Тихо затворив дверь, Асавин шепнул:

– Кажется, какие-то головорезы захватили бордель. Предлагаю спасаться через окно, пока они не решили проверить номера.

Второй этаж, высота небольшая, есть риск сломать ногу, но все обойдется, если удачно сгруппироваться. А дальше вниз по холму, под защиту узких переулков, которые Асавин знал как свои пять пальцев. Размышления заняли всего несколько мгновений, но Тьег уже замер у двери, словно охотничий пес. На нем надеты только штаны, блуза да перевязь с дагой, в руках он держал свою трость с кривым набалдашником. Трость! У матросов – тяжелые морские тесаки, которые скорее кромсают, чем рубят, у акул – костяные кинжалы и гарпунометы. А он собирается прорываться с тростью наперевес? Однако в серых глазах плясал огонек решимости. Асавин мысленно застонал. Если паренек сгинет, то пропадут и его ловко заработанные денежки, ведь некому будет подписать банковские чеки. Похолодев, Асавин прислонился к дверному косяку напротив своей неразумной жертвы.

– Тьег, это очень храбро, но и глупо. Мы выпрыгнем, позовем стражу и…

Прежде чем он договорил, мальчишка толкнул дверь и пересек коридор. Идиот! Асавин опрометью побежал следом.

Страшная картина. Стойку залила кровь, струящаяся вниз, на подергивающееся тело Адира. Предсмертные судороги. Трое моряков, красных с ног до головы, повалили на стол Лаванду. Это ее сдавленные крики слышались до второго этажа. Двое держали ее за руки, а третий вклинился между ее ног. Ворот рубашки насильника оттопырился, обнажив заднюю часть шеи. Пятна! Все ясно.

На полу лежали тела трех моряков и акул, изрубленных, словно тунцовые туши. Доски маслянисто блестели от растасканной сапогами крови, в сумраке похожей на черную смолу. Асавин остолбенел. Он повидал всякое, особенно в Угольном, но никак не ожидал такого на Копье Любви. Тьег сделал еле заметное движение рукой, и деревянная трость разлетелась на части, обнажая длинный узкий клинок.

– Ха! – Сталь вошла в спину увлеченного девкой моряка. Между ребер прямо в сердце. Тот захрипел, и его подельники прыснули от узкого лезвия, как тараканы.

– Вот мразь! – крикнул один из них, выхватив тесак, потемневший от сгустков застывшей крови, а второй зашел с другой стороны. Пронзенный так и остался лежать на Лаванде, которая не решалась ни шевельнуться, ни пискнуть.

Переглянувшись, моряки одновременно напали на Тьега. Тот ловко поднялся по лестнице, увернувшись от обоих ударов, словно это бальный танец, а не драка в грязном борделе. Шпага плясала в руке, избегая тяжелого лезвия, быстрая, словно ручеек. Кто-то хорошо натаскал его, любо-дорого посмотреть.

Моряк бездумно рванул следом за Тьегом, забыв о дистанции, и парень тотчас воспользовался этим. Легкий укол в занесенную для удара руку, кровавое пятно на рубашке. Вскрикнув, моряк выронил тесак, и рубиец отправил его в полет мощным пинком в грудь, прямо на второго бандита, бегущего следом.

Окрыленный победой, Тьег сбежал вниз и приставил шпагу к горлу раненого головореза:

– Именем Святой Короны, вы арестованы!

– А ты кто таков? – прохрипел моряк, искоса глядя на парня. – Протектор что ли?

Асавин крадучись спустился следом за юношей и увидел, как лежащий снизу моряк незаметно передал свой тесак второму.

– Закон небесный и земной писан для всех… – начал Тьег, и в этот момент раненый дернулся, замахнувшись саблей поверх лезвия шпаги, прямо в шею оторопевшего юноши. Тело моряка дернулось, тесак выпал из ослабевшей руки, когда Асавин вонзил кинжал ему в спину и нажал потайной рычаг на рукояти. Лезвие раскрылось подобно стальному цветку, и моряк завалился набок. Второй закричал по-звериному, силясь выбить шпагу из рук рубийца. Тускло блеснула сталь, и лезвие иглой вошло в шею моряка. Тот захрипел в безуспешных усилиях зажать рану. Четыре удара сердца, и все было кончено.

Тьег растерянно посмотрел в глаза Асавина, ставшие вдруг холодными и спокойными, словно лед на горном озере.

– Не стоит вести с ними бесед… – сказал Эльбрено. С тихим щелчком дага выскользнула из тела послушно и легко, словно ручной зверек. Он вытер лезвие платком. – Да и смысла не было. Погляди… – Он оттянул ворот рубахи убитого и показал Тьегу зеленые пятна на грубой загорелой коже. – Это морская горячка.

Он оттолкнул тело, а Тьег отшатнулся от него, словно от прокаженного.

– Это заразно? – прошептал он.

– Нет, – ответил Асавин, скомкав испачканный платок. – Это будет нашим аргументом в суде.

– В суде? – пролепетал Тьег.

– Да. Как ни крути, мы убили троих в публичном месте. Сизые плащи не будут разбираться. Придется посидеть в темнице какое-то время, а после, на слушании…

– Мне нельзя за решетку, это просто недопустимо… – простонал парень, растерянно пригладив волосы.

Асавин мысленно улыбнулся. Он галантно помог девушке встать со стола, театрально растянул паузу.

– К твоему счастью, я имею кое-какие связи, – наконец сказал он. – Но возьму дорого, ведь я буду рисковать репутацией и свободой, Тьег. Не обижайся.

– Я все понимаю. Моей благодарности не будет предела, если ты спасешь меня от разбирательства.

Хмыкнув на это, Асавин запер дубовые двери на засов.

Шлюхи высунули размалеванные лица. Пышка Лаванда охала и ахала, глядя на труп Адира. Маман Гардения, крепкая смуглая баба, деловито отодвинула ее в сторону:

– Жадность сизаря сгубила… Нехрен было пускать сюда рыб, говорила ж ему… Лаванда, Мимоза, Ромашка, че глаза вылупили? Помогите господину Эльбрено! Воды сюда тащите!

Иного от старых Адировых подельниц и не ожидалось. Многие из них в свое время были полковыми женами и трупов боялись не сильней, чем тараканов. Куда больше они боялись за свою свободу.

– Тьег, поди, оденься, – распорядился Асавин, закатав рукава. – Выпей вина, успокойся… Милая, принеси парню вина, – велел он пробегающей мимо девушке.

Та подхватила кувшин в оплетке и повела бледного как полотно Тьега наверх. Когда мальчишка скрылся из виду, Асавин шепнул Гардении:

– Говори, у Адира сегодня встреча? Ну!

– Сегодня, – буркнула та. – Ночью припрутся.

– Чудесно, – усмехнулся Эльбрено. – Кажется, это ребята Кривого Шимса. Поморники будут в восторге. Скажешь… Пусть кинут на дно.

Тела стащили в подпол, где сохранялась относительная прохлада, и запечатали в мешки с требухой, утяжелив тесаками и горшками с песком для варки ильфедры. Ночью контрабандисты с Угольного порта заберут мешки, утопят в ночном океане, и никто никогда не узнает, где нашли вечный покой эти моряки, акулы и Адир Салмао. По Адиру, пожалуй, Асавин будет скучать, работать с ним было очень выгодно. Кто знает, каким окажется его наследник и захочет ли вести темные дела.

Когда девки отскоблили зал до небывалой доселе чистоты, приятели по несчастью отправились в Купеческий район, в банк Золотая Птаха, что принадлежал влиятельному семейству Сарафино. В здании был внутренний дворик с небольшим апельсиновым садом и фонтаном, украшенным лазурной мозаикой. Асавин коротал время там, попивая предложенное вино и шербет, пока обслуга прыгала вокруг Тьега, словно нищие за подаянием.

Когда бархатные сумерки опустились на Ильфесу, и ряды домов засветились разноцветными фонариками, с бумажными делами было наконец покончено. Приятели пошли вдоль усаженного пальмами парка между кварталами зажиточных господ. Тьег передал Асавина аккуратно свернутую расписку: