Читать книгу «Власть Зверобога» онлайн полностью📖 — Ноэми Норд — MyBook.
image
cover

– Из света и пустоты сотворена любая тварь. Разница лишь в том, что контуры земных тел описаны лучом и залиты мраком. А контуры небесных созданий нарисованы тенью, но заполнены солнечным теплом. Поэтому, став неземным созданием, никогда не отыщешь пределов своего тела в этом мире. Но будешь нужна всякому, кому холодно или темно.

– А есть ли они, верхние этажи, где живут небесные создания? Похоже, весь мир находится здесь, на земле. Невидимое – невидимо, потому что никогда не пригодится ни глазам, ни уму, разве не так?

– Глаза мы оставим здесь, а сами вознесемся в хрустальную страну. Рано или поздно, мы все покинем это глухое место.

– Разве оно глухое? Послушай, как весело бранятся попугаи. А стрекотанье сорок? А ночное уханье сов? А крики детей, играющих в мяч? Говорят, эта игра ненавистна подземным богам, за то, что будит сонное царство. Но я люблю шум и праздники.

– Ты еще не видела настоящих праздников. Ни разу не была в городе Уснувших.

– Расскажи, почему твой город называется городом Уснувших Надежд?

– Когда-то он назывался городом Уснувших Богов. Но шли годы, и люди начали забывать о богах, которым было совершенно плевать на человеческие войны, рождения и болезни. Люди разуверились, что боги когда-нибудь очнутся и осчастливят грандиозным пробуждением. Клич боевых арен и бой барабанов не пробудят разве только мертвеца. Поэтому решили, что боги уснули навсегда. И построенный ими город стали называть городом Уснувших Надежд. Но лучше бы его назвали городом Вечных Праздников. Тот не человек, кто ни разу там не побывал.

– Расскажи.

– Праздники начинаются с оглушительного грохота барабанов. Толпы восторженных людей вываливаются из каменных стен и вовлекаются в безумный хоровод. Ряженые трясут перьями и бедрами, подражая соитию райских птиц. Хохот, свист, поцелуи, пьяные танцы, объятия вождей и рабов. В небо взмывают молнии огненных стрел. Музыка стихает, когда начинается турнир. Народ спешит занять лучшие места, и на арену, усыпанную свежим песком, выходят воины. Они созывают соперников. Позор сильного бойца – отказать в поединке юнцу. Но если бывалый топор отсек голову новичку, победитель взывает к небожителям: «Трепещите, боги, к вам настоящий воин идет!» … А полеты над землей!

– Полеты? Разве человек может летать?

– Во время праздника в городе Уснувших в небо взмывает громадный каучуковый шар. Горячий воздух поднимает его до самых облаков. Он рвется из рук рабов. Они держат его за толстые канаты, пока вожди, жрецы и чемпионы удобно рассаживаются в корзине. А потом Вождь-всех-Вождей подает рабам знак, они приспускают канат из рук, и шар поднимается выше облаков.

– Ты боялась свалиться на землю?

– О, нет. Меня крепко держал на руках отец.

– А я когда-нибудь полечу?

– Разумеется, принцесса.

– И увижу на земле рисунки уснувших богов?

– Ты будешь в восторге от птиц, зверей, диковинных рыб, танцующих игуан и дев с длинными, как спираль времен, косами.

– Правда, что рисунки на земле нарисовали боги?

– Жрецы лгут. Рисовали обычные люди.

– Такие, как мы?

– Ну, может быть, чуточку талантливее нас с тобой. Художник поднимался в небо на раскаленном шаре и большим вогнутым зеркалом ловил дневной свет, а потом солнечным зайчиком выводил узоры на плато. Внизу несколько быстрых рабов бежали за лучом и разгребали камни по ширине луча. Получалось легко и красиво. Вот почему все рисунки состоят из одной беспрерывной линии… Все просто.

– Но почему жрец говорит, что рисунки нарисовали боги?

– Как только люди перестанут верить в чудеса, они разбегутся по скалам, забудут человеческий язык и превратятся в обезьян. Пусть уж лучше помнят о суровых богах, которые сверху приметят каждый палец в носу.

– Душа умирает, когда я думаю об ушедших… Особенно о Храбром Лисе. Мне кажется, что мы расстались навсегда. Я чувствую беду. Она смерть. Она пахнет кровью. Большой кровью. Слышишь? Там вдали… снова кричат женщины… Это смертницы?

– Нет. Смертницам сразу отрезают языки, чтоб мольбами не мешали обряду.

– Для чего нужны напрасные пытки? Чтобы вырвать сердце из груди, хватит нескольких мгновений. Почему нельзя человека убить быстро, как убивают шиншилл?

– Страдание мира одно на всех. Чем больше мук испытает враг, тем меньше их достанется друзьям.

– Ты рассуждаешь, как Жабий жрец, который сказал, чем больше боли ты испытаешь на земле, тем больше радости получишь наверху.

Мать рассмеялась:

– Чем я хуже Старшего жреца? С тех пор, как меня твой отец привез в Солнечную долину, Жабий жрец навсегда потерял власть.

Женщинам не спалось. Они подошли к нам, вздыхая. Хотелось поговорить.

– Со стороны Шоколадных Холмов доносятся жуткие женские крики. Волосы встают дыбом.

– Страшно в деревне без мужчин.

– Шоколадных Холмов давно нет. Омельгоны спалили их еще в прошлом году. С тех пор там никто не живет, – сказала мать.

– Говорят, ленивцы в брачную пору плачут, как женщины, – сказала Серая Сойка.

– Все равно страшно.

– Может, это не ленивцы? Они никогда раньше не плакали.

– Где застряли наши проклятые мужчины? Почему не возвращаются?

– Наверно им весело в городе Уснувшей Совести.

– А так ли уж они нужны? – сказала мать. – Дети сыты и спать уложены. Пойдемте, подруги, полакомимся настоящим шокко-колло!

Дивный запах шоколадных зерен закружил голову.

Мама с Серой Сойкой суетилась возле очага.

– Развлечемся, подруги! Несите припасы. И побольше шоколадных бобов. Гулять, так гулять! – в ее руках блеснула заветная чаша из горного хрусталя. – Мужчины сегодня дружат с мертвыми. А мы, живые, подумаем о живых. Воины тешат самолюбие на ринге. Повеселимся и мы у плиты!

Шокко-колло!

Мать умела готовить божественный напиток.

Это был не тот, что варили из какао-бобов над каждым деревенским очагом. Обычно в растертые ручным жерновом зерна добавляли сироп агавы или меда, смешивали с толчеными плодами хлебного дерева, – и получались сладкие шоколадные лепешки. Объеденье!

Но огонь очага убивал душу божественного дара.

Мать никогда не молола орехи, а долго растирала их пестиком, постепенно добавляя в кашицу подвяленные почки зибба-у-гаппи. И никогда никакого сиропа или молока пчел.

Шокко-колло без огня всегда казался горячим из-за приспущенного под танец пестика сока свежесобранного чили.

Постепенно горечь перца и аромат какао соединялись со щепоткой таинственных благовоний и превращали шоколад в напиток богов. Оставалось только процедить тягучие ниточки сквозь перепончатое крылышко летучей мыши.

Я любила наблюдать, как струйки спиралью укладывались в высушенные коробочки марринии, тягуче растекаясь по дну. При желании можно было подцепить упругую каплю на мизинец и осторожным язычком проверить: «Готово, да!»

Коробочки были так малы, что умещались в три пальца. Стоило поднести к носу готовое шокко-колло, как глаза сами по себе закрывались, и душа улетала к небесам, не требуя в этом мире ничего, кроме тишины.

Медовый шоколад обожают все дети, но аромат маминого лакомства предназначен был не для каждого. Детям это лакомство недоступно.

Первый глоток огненного шоколада – посвящение в тайны взрослых.

Божественный напиток способен даже мертвеца поднять с жертвенного костра и заставить бить ошпаренной задницей в бубен, исполняя танец весенних туканов.

Ах, мама, волшебница моя!

– 10-

Когда мерцающий свет, подобно жидкой лаве, застывал в глубине звездных зрачков, мать можно спрашивать о чем угодно. Ложь не возбраняется при свете дня. Лишь лунный свет потворствует искренним чувствам. Это странное свойство я уяснила, будучи младенцем, когда приходилось крохотными ладошками теребить сонные щеки матери в ожидании сказки перед сном.

Печальные рассказы повествовали о синеглазой девочке, которую хитростью заманили в дикую деревню, лежащую далеко за черными скалами, откуда лишь быстрокрылый кондор, мог передать привет родным краям.

Однажды я сказала:

– Мама, я знаю, что боги тебя не случайно забросили в глушь, далеко от праздников. Быть может, они выбрали это место специально? Чтобы надежнее спрятать бесценные сокровища?

– Тебе рано об этом размышлять.

– Ты злишься.

Наверно я угадала что-то важное, о чем следовало молчать? Предусмотрительные боги прячут сокровища среди неграмотных дикарей, чтоб надолго похоронить свои тайны? Люди не должны знать часа роковых предсказаний. Там, в городе Спящих, в скором времени случится большое несчастье. Возможно, город сгорит в лаве разбуженного вулкана, или высокая волна проглотит последние признаки жизни. Но невиданные сокровища, изумительные божественные предметы уцелеют, спрятанные среди глиняной кособокой посуды.

– Ты стала прорицательницей. Видишь, то, чего никто не разглядел.

– Мама, тебя занесло в эту глушь, не случайно. Твой город и вся твоя родня должны скоро погибнуть… Навсегда…

– Не болтай лишнего.

– Может быть, стоит предупредить сестер и прародительниц о скорой беде? Солнечная долина способна приютить много племен.

– Что случится, то случится. Уверяю: ни один человек не поверит, что не он сам, а сосед – любимчик судьбы. Разве тебе не кажется, что солнце крутится лишь вокруг твоей головы? Если небо затмили тучи, ты знаешь, что рано или поздно ветер унесет их прочь. Нет разницы между счастьем и несчастьем. Мир слеплен из мгновений. Это главный секрет грядущего. Боги прошлого давно ушли своей дорогой, они обман и пустая надежда. Вместить всю жизнь в один миг – значит: прожить бесконечно счастливую жизнь. Но этого никому не дано. Собирай маленькие радости по крупинкам и лепи из них судьбу.

Мать никогда не рассказывала о своих заповедных снах. На этот счет у нее тоже были гордые табу. Для меня они до сих пор кромешная тайна, и ни на ползрачка не приоткрыты. Уверена, что высохшее кукурузное поле, широким кольцом отделившее нашу деревню от остального мира, уж точно, никогда не снилось принцессе из города Уснувших Богов.

Дыхание матери становилось все глубже и спокойнее, наконец, голова утонула в подушках, и безмятежная улыбка перечеркнула усталое лицо. В глазах отразились звездные блики. Ноги ступили на лунную дорожку, и она пошла над озером к теплому свету, мерцающему впереди.

Под ладонью билось сердце младенца. Она знала, что родится мальчик. И, где бы ни лежал его путь, какие бы лихие пожары и молнии ни бушевали над головой, эта лунная дорожка выведет сына из любой беды.

Пеотль, священный кактус, открывает сферы сознания. Он позволяет разуму проникнуть за границы божественных сновидений. Пейотль можно употреблять всю жизнь, но всех оттенков чар постичь невозможно. Каждое погружение в мир грез – новый уровень бесконечности.

Ни ложь зрения или обман слуха несет людям зелье, а способность проникать в неведомые дали.

Я знала, что мать, когда проснется, не вспомнит ничего из того, что поведала в забытьи. Это хорошо. Иначе будет топать ногами, драть за волосы и кричать: «Ты вторглась в запретный мир! Ты вызнала тайны взрослых!»

Подумаешь, тайны взрослых! Они не сложнее, чем тайны игрунков, например, или шиншилл. И если бы дети, в конце концов, не раскрывали то, что от них прячут, человеческий род давно бы прекратился.

Когда мать, одурманенная едким дымом, засыпала, я любила втайне от нее залезть в секретный сундук. За это здорово попадало. Но сдержать любопытство не могла.

Свое приданое принцесса Глаза-в-Полнеба хранила в полированном черном базальтовом сундучке, в который категорически запретила заглядывать. Но после хорошей затяжки она не могла уследить за крохотным затейливым ключиком, который хранила на шее. Его следовало осторожно снять с цепочки и протолкнуть в потайное отверстие с боку сундучка, слегка нажимая влево. Крышка при этом щелкала, как орешек на зубах, и позволяла заглянуть внутрь.

Глаза разбегались: чего там только напрасно не гноилось!

Из россыпи сокровищ пальцы выуживали нефритовые украшения для кос и звенящие хризолитовые браслеты в виде острозубых змей, там же валялись никому не нужные платиновые катушки для ушей, печатки из кошачьего глаза, изумрудные серьги и горящие рубиновым огнем заколки для волос. Пока мать похрапывала, я копалась в сундучке, примеряя то изысканные серьги в виде невиданных золотых птиц, то браслеты из танцующих змей, то удивительные подвески из лазурита.

На дне сундучка в тонкой навощенной ткани пылилось зеркало в виде перламутровой чешуи размером с голову человека. Этим зеркалом, поймав луч света, можно было просверлить дыру в груди человека. Однажды я направила луч на гранит, которым выложили основание очага, и камень, задымившись, треснул пополам. Угли из очага вывалились на пол. Едва не начался пожар. Отец подумал, что плита разрушилась от огня. И я еще несколько раз доставала зеркало, чтобы смертельным лучом проделать дырки в камнях для игрушек.

Самым чудесным сокровищем был хрустальный череп. Вблизи огня он сам по себе начинал светиться, разогреваться, изнутри доносился шепот, при этом пустые глазницы вспыхивали синим пламенем, а вокруг прозрачного лба возникало туманное сияние, такое чудесное, что насквозь просвечивало пальцы до самой мелкой косточки внутри.

Однажды, пытаясь подслушать шепот черепа, я прикоснулась лбом к хрустальному надбровью. Внутри что-то щелкнуло, и синяя вспышка на миг ослепила глаза.

Вот какие бесценные сокровища прятала мать.

Самым непонятным предметом были сложенные стопкой куски кожи с протравленными знаками. Пластинки были скреплены боками друг с другом. Их можно было вытянуть в длинную ленту или аккуратно свернуть в колоду.

Округлые квадраты спиралей манили, словно с них были скопированы узоры подушечек пальцев. Стоило прикоснуться к надписям, как зеркальный двойник с обратной стороны знаков согревал их, и сердце пускалось в путь, вспоминая неведомые тропы.

Кожа была необыкновенно теплая, словно согрета руками, а знаки подробно, до малейшей черточки, повторяли узоры со стен разрушенного храма к западу от Солнечно долины.

К развалинам подходить запрещалось под страхом смерти. Но Жабий жрец без особого страха день и ночь скакал там, среди лягушек, моля о дожде. Поэтому развалин дети не боялись и часто собирали улиток под камнями.

Я выучила все знаки, выдолбленные на камнях. Но что они значили, никто не знал. Видимо, в них скрывалась какая-то великая тайна, если они хранились с приданным принцессы.

Однажды мать меня застала у раскрытого сундука. Ее сон прервался раньше времени, и меня оглушил разъяренный рык:

– Проклятая! Как ты посмела!

Она с размаха ударила по щеке. Нефритовое украшение слетело со лба и рассыпалось зелеными слезами на полу. Я бросилась собирать бусинки, нанизывая их на порванную паутинку. Мама так дико закричала, что я поняла: пришла моя смерть. Я шептала: «Прости-прости-прости», руки дрожали, на них капала кровь из разбитого носа.

Мать всплеснула руками: «Ты не правильно собираешь», и тоже упала на колени, выискивая недостающие бусинки.

В это время негодница Маленькая Лилия под шумок сперла из приоткрытого сундучка хрустальный череп и со смехом бросилась на улицу.

– О, дети, горе мое! – жалобно заскулила мать, хватаясь за скалку и пускаясь вдогонку за озорницей.

Я тем временем собрала последние бусины, ссыпала их в сундучок, но не погнушалась похитить и припрятать кожаные пластинки у себя за пояском.

Деревню огласили вопли сестры. Мать догнала ее, отобрала хрустальный череп и пыталась вправить мозги, нещадно лупя скалкой по мягкому месту. Время спасать крошку! Я хорошо помнила жесткость материнской руки, в парах дурмана не обремененную жалостью к ближним, и вовремя выхватила пичужку из лап разъяренного оцелота.

Мать здорово нам обоим тогда всыпала. И было за что, по правде говоря.

Но случилось непоправимое. Обитателям деревни раскрылась тайна приданого принцессы. Мать долго скрывала от соседей свое благородное происхождение. Хотя кое-кто сам догадался, потому что мужики болтливее баб. После пары чашек тыквенной браги язык Несокрушимого становился злейшим его врагом. Он начинал вещать: «Не нужны мне бабские побрякушки, с удовольствием выменяю на десяток смоляных стрел. Но разве моя ненаглядная принцесса расстанется с хризолитами в ушных катушках? Ни за что! Хотя никто в наших краях отродясь мочки под катушки не подрезал. Дикая глупая мода».

К счастью, верные товарищи вовремя успевали затолкать вождя в женины перины. С тех пор каждый попугай знал и трезвонил на все стороны света о несметных богатствах, спрятанных под циновками принцессы. А хозяйки более скромных сундуков шушукались между собой о том, опасно или нет хранить сокровища, украденные у двенадцати богов.

Больше всего докучала настырная несносная жалость. И умели же вдруг скорчить скорбные мины при виде матери:

«Тяжело богачке на маисовых полях».

Мать ненавидела жалость. Стоило показаться на улице, как соседки, отклеив пальцы от недостряпанных лепешек, принимались теребить бусы и качать головами:

– Ой, что теперь с нами будет!

– А что будет с нашими детьми!

– Бегут и бегут в деревню из больших городов!

– И чего им в городе не хватает?

– Не чего – а кого.

– Нам и самим не хватает.

– Горе-горе!

– Лишь бы хрустальная голова не накликала беды.

1
...