Аленушка пытается развязать узлы своего тела. Но они еще больше сжимаются, руки все больше корчатся, пальцы дотягиваются до шеи, но.. Эта шея оказывается не своя.
Аленушка превращается в монстра. Она орет матом, рычит, визжит свиньей. И всех нянек, которые бросаются с ремнями на визг, она сплетает в одно целое.
Бегут кабанчики, тряся накаченными боками.
– Мужчины! Ребята! Помогайте! – кричит изнутри монстра садистка Светлана Сергеевна.
Аленушка накидывает на очередную добычу скорченные клетки, ребра- кости, и слышно, как трещит, растет уродливый хрюкающий визжатник.
Аленушка поднимает глаза вверх. Она что-то вспоминает. Читает роль. Голос меняется от низкого до фальцета, и обратно.
Ее уже ничто не может остановить. Гигантский шприц вставлен в угол глаза, раскачивается в такт монологу.
Она в одеянии Спящей Красавицы. На лбу сверкает диадема.
АЛЕНУШКА
Мир летит в пропасть, большую зловонную дыру.
Невозможно ничего исправить, изменить.
На горизонте ядерные грибы, пожары.
Тошно от ликов.
Хочется заснуть и проснуться через сто лет.
И вот… мое желание исполнено.
Меня будит программа ровно через сотню лет.
Вокруг ничего нет кроме пустоты.
Куски скал летят рядом с хрустальным гробом.
Наш мир уже сейчас приговорен.
Выходи!
Свинки в белых халатиках
– Бедняжка!
– Это ее последняя роль.
На пороге появляется Очкарик. Он нервно протирает полой халата стеклышки.
– Я ничего не понял.
Свинки в белых халатиках.
– Пять кубиков хватит?
Вид на угол, где копошится стая кабанчиков, спеленутых в шар рук-ног, чушек – жоп.
– Ничего страшного. Обычный день в палате 000.
Над чем смеется противник: в бронежилетах вместо металла – картон. Пайки – персроченой давности.
Можно было бы этому не верить, но вот уже и по другую сторону спецфронта:
«Рассказываю, моего парня на прошлой неделе забрали на учения, а завтра отправлют. Из снаряжения каска, которая не подходит по размеру и автомат. Ни броника, ни рации, ничего… Я молюсь всем богам, чтобы он вернулся живой и здоровый. Но почему это вообще возможно???»
И это не все.
Похоронки.
Радость свинок.
Хрюканье сливается в Марш Славянки.
Бабы, которые совершенно не заботятся о помете. Родила – и кинула в песочник. Ничему приплод не учат. Музыка и наука – под запретом. А зачем? Чтобы чадо выросло умнее поросятника?
Вот и ненавидят других детей. Даже тех, кто в шахматах поднаторел, вундеркиндов ненавидят особенно.
Наука им не доступна. Да и вообще – образование не обязательно, если для девчонок завидная судьба – эскорт, а для пацанов – закладки.
Если все рядом гэ – то это как-бы и незаметно.
Только спрашивается: для чего такое гэ в Европу впускать?
Дождь. Ледяные кольца в лужах, наледь в окопах. Из развороченной земли торчат обглоданные кости. Струи дождя лениво обклевывают их. Сквозь густой туман доносится зловещая суета. Семейство кабанчиков наслаждается пиршеством. Человеческая перистальтика извивается в жиже и смердит.
Пара сосунков пяти – шести лет уныло разглядывает мрачный пейзаж. На спинах болтаются подобранные автоматы, винтовки, за поясом боевые ножи, карманы топорщатся, из них периодически вываливаются гранаты.
У мальчика на шлеме добротный фонарик. У девочки на шее маска противогаза.
– Мы остались одни. Никто не стонет, не стреляет.
– Холодно.
– Смотри сколько танков. В них можно жить.
– В них живут одни самовары, они заползли туда перед тревогой.
– Самовары?
– Так называют тех, кто остался без рук и ног.
– Смешно.
– Кто смеется – тому прилетит.
– Заткнись!
– Слышишь – коптер? Кинет на тебя гранату.
– Бежим, под танки.
– У него тепловизор, все равно увидит, хуже будет.
– Надо белый флаг. Тогда он поговорит.
– А если это другой?
– Тогда прилетит.
– Мы же дети.
– Тогда нас украдут.
– Зачем мы им?
– Сделают из нас.
– Улетел. Ничего не взорвалось.
– Там кончились ракеты. Или последняя застряла где-то.
– Где? Где могла последняя ракета застрять? Не в облаках же?
– Ее могло заклинить в сцеплении. Она еще себя покажет.
– Врешь! Такое не может быть. Ракета должна была взорваться.
– Послушай – как тихо! Только дождь стучит в ледяные лужи. Один дождь.
Скрип. Медленно открывается люк танка.
Послышался стон. Кто-то выглядывает из люка и ловит перекошенным ртом струи дождя.
ДЕТИ
– Смотри – самовар проснулся.
– Как они выживают? У них ни рук, ни ног.
– Поэтому и выживают – ни рук ни ног.
– Они ползают, поэтому могут еще родине послужить.
– Как могут?
– Обвеситься минами и ползти под танки, а тем, кто не полз – надевают таймер.
– Какой таймер?
– С миной.
– Наверно, таймер не сработал.
– Гляди – ОН смотрит на нас.
– Хенде хох!
Самовар испугался, нырнул обратно в танк.
– Ладно, найдем себе другой танк. В этом все обосрано.
– Вон там другой танк лежит на боку, но целый.
– Там на нас нападут.
– Кто?
– Кабанчики. Видишь, доедают.
– Подождем.
Пафос тащит по развороченному воронками полю тело. Он не замечает, что раненый уже скончался, и продолжает что-то декламировать сквозь зубы.
ПАФОС
– Зевота одного побуждает зевать пещеру.
Аппетит стаи поднимает больного птенца.
Слезы женщин плавят мозги мужчин.
* * *
Когда видишь воронки, усеянные трупами твоих людей, хочется рядом лечь, исчезнуть и сгнить, вместе с ними.
Откуда это ужасное чувство? Солидарность? Коллективизм?
Идти в бой – со всеми, в одну ногу, в один шаг, спрятаться в одной могиле, стать общим глиняным горшком.
– Самоваром! Ты уже самовар!
– Да, именно так. Самовар. Станем одним большим самоваром.
* * *
Искореженные танки справа и слева. В них тихо, ни стона, ни шелеста.
Камера упирается в небо. Хруст костей.
Танки ожили. В них самовары, им снится всякое, но в основном приказ «давить».
Они спят и давят, крутятся миксерами на точках. Внутри слышно, как кости хрустят и лопаются барабанные перепонки. Это громче криков, потому что в твоей голове.
Он знает, убил бы того санбрата, который доебывал мальчишку, пока оторванные пальцы бегали по глине в поиске рук.
Санбрат еб, еб… Мальчика. А девочка стояла рядом и писалась под себя. Струйки бежали по бедрам, и ослепительно сверкали в лучах заката.
Он уже тогда хотел убить этого санитара, и полз к нему, опираясь на калаш, но кишечник запутался в кукурузе, и обрубки смогли выбраться из клубка.
Он все полз, полз, господи, открой тайну тайн: какой длины человеческий кишечник?
Говорят, у чукчей всего 3 метра, а у индийцев 16. Но он же русский, остановился на шестом метре. Где-то посередине рас.
Нет, нет, нужны доказательства.
Самовар ползет к разбросанным телам и проводит разные манипуляции с трупами.
Через энное время, на сцене – располагаются вытянутые кишечники, по длине.
Самовар в ужасе.
– Они все разной длины! Это ужасно! Нации нет! Гены разные, мозги не равны друг другу.
Черепа! – вот что главное! Вес!
Самовар ползает по траншеям, скатывая черепа, отсекая их от тел, громоздя кучу, она настолько большая, что он долго, с трудом вползает на нее, показывая всем – череп, крича:
– Я нашел его! Вот он, идеальный!
Куча черепов раскатывается под ним, и усеченное тело увлекается куда-то вниз.
Некоторое время обрубки рук еще живы и загребают пустой воздух, но и они вдруг проваливаются в тартары.
Окопы свиваются извилинами мозга, и, как гигантский змей вползают в чей-то мраморный мозг.
Окопы сдираются с ландшафта, он преображается ярко- изумрудным, майским цветущим. Покрывается маками и хороводами девушек.
О проекте
О подписке