Посвящается Джеки

Nita Prose

THE MAID

Copyright © 2022 by Nita Prose

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

Перевод с английского Ирины Тетериной

© И. А. Тетерина, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

Пролог

Я – ваша горничная. Я та, кто прибирает ваш номер в отеле, кто появляется в нем как призрак, пока вы шатаетесь где-то весь день, нимало не задумываясь о том, что́ вы оставили после себя – порядок или разгром – и что́ я могу увидеть в ваше отсутствие.

Я та, кто выносит ваш мусор, выбрасывая чеки, которые ни в коем случае не должны попасться никому на глаза. Я та, кто меняет ваше постельное белье и видит, спали ли вы на нем прошлой ночью, а если спали, то в одиночестве или нет. Я та, кто аккуратно расставляет у двери вашу обувь, кто взбивает ваши подушки и снимает с них случайные волоски. Ваши? Навряд ли. Я та, кто приводит ваш туалет в порядок после того, как вы, перебрав с алкоголем, заляпываете сиденье унитаза, а то и что-нибудь похуже.

Когда я заканчиваю свою работу, ваш номер сияет первозданной чистотой. Ваша кровать идеально застелена, ваши четыре подушки взбиты, как будто никто никогда там не лежал. Пыль и грязь, которые вы оставили после себя, отправлены пылесосом в небытие. В ваших сверкающих зеркалах отражается ваше невинное лицо. Словно вас никогда здесь и не было. Словно вся ваша грязь, все ваше вранье и ваши неприглядные делишки больше не считаются.

Я – ваша горничная. Я знаю о вас очень многое. А вот что вы знаете обо мне?

Понедельник

Глава 1

Я прекрасно знаю, что мое имя звучит как недоразумение. Оно не было недоразумением до того, как я четыре года назад устроилась на эту работу. Я горничная в отеле «Ридженси гранд», и меня зовут Молли. Горничная Молли^[1]. Смех да и только. До того, как я устроилась на эту работу, Молли было просто именем, которое дала мне моя непутевая мать, бросившая меня так давно, что у меня не сохранилось о ней ровным счетом никаких воспоминаний, лишь несколько фотографий да то, что рассказывала мне о ней бабушка. По словам бабушки, мама считала, что Молли – отличное имя для девочки, оно наводит на мысли о щечках-яблочках и трогательных хвостиках. Однако ни тем ни другим я похвастаться не могу. У меня прямые темные волосы, которые я стригу под строгое каре. Я разделяю волосы на пробор посередине – точно посередине головы. Волосы у меня всегда гладко причесаны и прилизаны. Люблю во всем простоту и аккуратность.

У меня выступающие скулы и бледная кожа, которой люди иногда поражаются – не знаю почему. Она такая же белая, как простыни, которые я целыми днями снимаю и стелю, снимаю и стелю в двадцати с лишним номерах, которые я убираю для высокочтимых гостей «Ридженси гранд», пятизвездочного бутик-отеля, который гордится своей «утонченной элегантностью и безупречно вышколенным персоналом».

Никогда в жизни не думала, что буду занимать столь высокую должность в гранд-отеле. Я знаю, что многие думают иначе, что горничная – это ничтожество. По их мнению, все должны стремиться стать врачами, адвокатами, богатыми магнатами недвижимости. Но не я. Я так благодарна судьбе за свою работу, что каждый день щиплю себя, чтобы убедиться, что все это мне не приснилось. Честное слово. Особенно теперь, когда не стало бабушки. Без нее и дом не дом. Такое впечатление, что наша с ней маленькая квартирка стала черно-белой. Но стоит мне переступить порог «Ридженси гранд», как мир обретает кинематографическую красочность.

Когда я кладу руку на сияющие латунные перила и поднимаюсь по алым ступеням, ведущим в роскошный портик отеля, я превращаюсь в Дороти, вступающую в страну Оз. Я прохожу сквозь вращающиеся двери и вижу себя – ту, какая я есть на самом деле, – отраженную в сверкающем стекле: мои темные волосы и всегдашняя бледность никуда не деваются, но на мои щеки возвращается румянец, ведь у меня снова есть raison d’être^[2].

Преодолев двери лобби, я часто останавливаюсь, чтобы полюбоваться его великолепием. Оно никогда не утрачивает своего блеска. Не меркнет и не покрывается пылью. Не тускнеет и не выцветает. К счастью, оно всегда одинаковое, каждый день. Слева – стойка регистрации, облицованная мерцающим черным обсидианом, за которой сидят консьержи, похожие в своих элегантных черно-белых костюмах на пингвинов. А вот и само просторное лобби, имеющее форму подковы, с полами из дорогого итальянского мрамора, сияющими первозданной белизной, притягивающими взгляд, уводящими его вверх, все выше и выше, к галерее второго этажа, богато украшенной в стиле ар-деко, куда ведет парадная лестница с роскошной балюстрадой со столбиками в виде змей, удерживающих в латунных пастях золотые шары. Гости нередко останавливаются у перил, положив руки на сверкающий поручень и глядя на великолепную сцену внизу – носильщиков, снующих туда-сюда с тяжелыми чемоданами, гостей, отдыхающих в роскошных креслах, и парочек, воркующих друг с другом на изумрудно-зеленых диванчиках, чьи мягкие бархатные подушки безмолвно хранят не один секрет.

Но, пожалуй, что мне нравится в лобби больше всего – это ольфакторное ощущение, тот первый благоуханный вдох, который я делаю, вбирая в себя запах отеля, когда переступаю порог перед каждой сменой, – неповторимая смесь тонких ароматов дамских духов, бархатистого мускуса кожаных кресел и терпкой нотки лимонной мастики, которой дважды в день натирают мраморные полы. Это дух отеля. Аромат самой жизни.

Каждый день, когда я прихожу на работу в «Ридженси гранд», я снова чувствую себя живой, частью ткани отеля, этой роскоши и буйства цвета. Я – неотъемлемая часть общего узора, яркий уникальный квадратик, вплетенный в этот гобелен.

Бабушка часто говорила: «Если ты любишь свою работу, ты никогда в жизни не будешь работать». И она была права. Каждый рабочий день для меня радость. Я создана для этой работы. Я люблю наводить чистоту, я люблю мою рабочую тележку, и я люблю мою униформу.

Ничто не сравнится с идеально укомплектованной тележкой горничной в начале смены. Она, по моему скромному мнению, являет собой апофеоз изобилия и красоты. Хрустящие маленькие упаковки деликатно завернутого мыла, пахнущего цветами апельсина, крохотные бутылочки шампуня «Крабтри энд Эвелин», плоские квадратные коробки с салфетками, рулоны туалетной бумаги, завернутые в полиэтиленовую пленку, белоснежные махровые полотенца трех размеров – банные, для рук и для лица, стопки салфеток для чайно-кофейного сервиза. И наконец, самое главное: набор принадлежностей для уборки, в который входит метелочка из перьев – сметать пыль, лимонный полироль для мебели, ароматизированные антибактериальные мешки для мусора, а также внушительная батарея чистящих и дезинфицирующих средств – все это выстроилось в ряд и готово бороться с любым пятном, будь то кофейные круги, рвота – или даже кровь. Укомплектованная всем необходимым тележка – это передвижное санитарное чудо, машина чистоты на колесиках. И, как я уже говорила, она прекрасна.

И моя униформа. Если бы мне пришлось выбирать между моей униформой и моей тележкой, думаю, я не смогла бы сделать выбор. Моя униформа – это моя свобода. Мой персональный плащ-невидимка. В «Ридженси гранд» ее ежедневно подвергают химчистке в прачечной, которая находится глубоко в сыром чреве отеля, чуть дальше по коридору за раздевалками для персонала. Каждый день, когда я прихожу на работу, униформа уже ждет меня на плечиках на дверце моего шкафчика. Она упакована в полиэтиленовый чехол с налепленным на нем бумажным квадратиком, на котором черным маркером нацарапано мое имя. Какое счастье видеть ее там с утра – мою вторую кожу, чистую, продезинфицированную, свежевыглаженную, пахнущую одновременно свежей газетой, крытым бассейном и ничем. Новое начало. Все это словно стирает предыдущий день и все те дни, что были до него, тоже.

Когда я облачаюсь в свою униформу горничной – не в старомодное платье в духе «Аббатства Даунтон»^[3] и даже не в избитый костюм «заек» из «Плейбоя», а в ослепительно-белую крахмальную блузку и облегающую черную юбку-карандаш (сшитую из эластичной ткани для свободы движений), – я ощущаю свою целостность. Одетая для рабочего дня, я чувствую себя более уверенной, как будто знаю, что мне говорить и что делать – во всяком случае, бо́льшую часть времени. А когда я снимаю ее в конце смены, то ощущаю себя обнаженной, беззащитной, лишенной целостности.

По правде говоря, в ситуациях, требующих взаимодействия с другими людьми, я нередко испытываю затруднения. Такое впечатление, что все играют в какую-то замысловатую игру со сложными правилами, которые хорошо им известны; я же каждый раз играю, как впервые. Я с пугающей регулярностью попадаю впросак, обижаю людей, желая сказать им комплимент, неверно истолковываю язык их тел, говорю не то и невпопад. Лишь благодаря бабушке я узнала, что улыбка вовсе не обязательно означает, что человек счастлив. Иногда люди улыбаются, когда они смеются над тобой. Или благодарят, когда на самом деле им хочется влепить тебе оплеуху. Бабушка утверждала, что я понемногу стала понимать людей получше – «потихоньку, полегоньку, моя дорогая», – но теперь, когда ее не стало, я не справляюсь. Раньше я спешила домой с работы, чтобы распахнуть дверь нашей квартирки и с порога задать ей вопросы, которые накопились у меня за день. «Я дома! Бабушка, а кетчупом в самом деле можно чистить латунь или лучше все-таки использовать для этого соль с уксусом? А правда, что некоторые люди пьют чай со сливками? Бабушка, а почему сегодня на работе меня назвали Румбой?»

Но теперь, когда я открываю входную дверь, некому сказать мне: «Молли, милая, я сейчас все тебе объясню» и «Давай-ка я налью тебе чашечку чая, а потом отвечу на все твои вопросы». Теперь наша уютная двухкомнатная квартирка кажется гулкой, пустой и безжизненной, как пещера. Или гроб. Или могила.

Я последний человек, которого приглашают на вечеринки, хотя я люблю вечеринки. Я не умею поддерживать разговор и то и дело норовлю что-нибудь ляпнуть, и очевидно, поэтому у меня нет друзей моего возраста. Честно говоря, это стопроцентная правда. У меня нет друзей моего возраста, да и друзей любого другого возраста тоже, если уж на то пошло.

Но на работе, облаченная в свою униформу, я сливаюсь со всеми остальными. Я становлюсь частью интерьера, как черно-белые полосатые обои, которыми оклеены многие коридоры и номера. Пока я не открываю рот, в своей униформе я неотличима от любой другой горничной. Вы могли бы увидеть меня на полицейском опознании и не узнать, даже если до этого проходили мимо меня по десять раз на дню.

Не так давно мне исполнилось двадцать пять лет, «четверть века», как не преминула бы заметить бабушка, если бы могла что-то мне сказать. Чего она, конечно, не может, поскольку она мертва.

Да, мертва. Почему нельзя называть вещи своими именами? Она не «угасла», как свеча на ветру. Она не «исчезла», как какой-то сладкий ветерок, щекочущий вереск. И не «ушла». Она умерла. Около девяти месяцев тому назад.

На следующий день после того, как она умерла, стояла прекрасная теплая погода, и я пришла на работу, как и всегда. Мистер Александр Сноу, управляющий, очень удивился, увидев меня. Он напоминает мне филина. Он носит очки в роговой оправе, которые выглядят на его широком лице слишком большими. Его редеющие волосы зализаны со лба назад, так что по бокам видны залысины. В отеле его никто особо не любит. Как сказала бы бабушка, «не важно, что думают другие, важно, что думаешь ты». И я с этим согласна. Надо жить так, как подсказывает тебе твоя собственная совесть, а не следовать слепо за кем-то другим, как овца.

– Молли, что ты тут делаешь? – спросил мистер Сноу, когда я явилась на работу на следующий день после смерти бабушки. – Я очень соболезную твоему горю. Мистер Престон сообщил мне, что твоя бабушка вчера скончалась. Я уже вызвал тебе замену. Мне показалось, что ты возьмешь отгул.

– Мистер Сноу, почему вы так решили? Когда кажется, креститься надо.

Мистер Сноу посмотрел на меня с таким видом, как будто собирался отрыгнуть мышь.

– Пожалуйста, прими мои соболезнования. Ты точно уверена, что не хочешь взять выходной?

– Это же моя бабушка умерла, а не я, – ответила я. – «Шоу должно продолжаться», сказала бы она.

Его глаза расширились, что, по-видимому, должно было обозначать шок. Никогда не пойму, почему правда шокирует людей больше, чем ложь.

И тем не менее мистер Сноу сдался:

– Как хочешь, Молли.

Через несколько минут я уже была внизу, в одной из комнат для переодевания прислуги, надевала униформу горничной, как я делаю каждый день, как я только что сделала сегодня утром, как сделаю и завтра, даже если кто-то – на этот раз не моя бабушка – сегодня умер. И не дома, а в отеле.

Да. Вы совершенно правильно меня поняли. Сегодня во время работы я нашла одного из гостей в постели мертвым. Это был мистер Блэк. Тот самый мистер Блэк. Если не считать этого, мой рабочий день ничем не отличался от любого другого.

Правда, любопытно, насколько одно-единственное сейсмическое событие способно изменить твои воспоминания о том, что произошло? Мои рабочие дни обычно сливаются один с другим, одна задача плавно перетекает в другую. Мусорные корзины, которые я опустошаю на четвертом этаже, превращаются в точно такие же мусорные корзины на третьем. Я могу поклясться, что убираю люкс 410, угловой номер с видом на западную сторону улицы, но на самом деле я нахожусь в другом конце отеля, в номере 430, угловом номере на восточной стороне, который представляет собой зеркальное отражение люкса 410. Но тут происходит нечто необычное – например, я обнаруживаю мистера Блэка в постели абсолютно мертвым, – и внезапно день кристаллизуется, мгновенно становясь из газообразного твердым. Каждый миг становится запоминающимся, неповторимым, совершенно не похожим на все предыдущие рабочие дни.

Это сейсмическое событие произошло сегодня, около трех часов дня, под конец моей смены. Я уже привела в порядок все закрепленные за мной номера, включая пентхаус Блэков на четвертом этаже, но мне понадобилось вернуться в номер, чтобы закончить уборку в их ванной.

Только, пожалуйста, не подумайте, что раз мне пришлось дважды убирать пентхаус Блэков, то я неорганизованная или работаю спустя рукава. Когда я убираю номер, я не пропускаю ни одного квадратного дюйма. Я оставляю его после себя безукоризненно чистым – без единой пылинки и единого пятнышка. «Чистоплотность сродни праведности», – любила повторять бабушка, и я полагаю, что этот принцип получше многих. После моей уборки вы не найдете пыли в углах. Как и отпечатков пальцев, и грязных разводов.

Так что дело не в том, что я поленилась и решила не убирать ванную Блэков, когда драила весь остальной номер в то утро, отнюдь. Напротив, во время моего первого визита ванная была занята. Жизель, нынешняя жена мистера Блэка, отправилась в душ практически сразу же после того, как я переступила порог их номера. И хотя она дала мне разрешение (назовем это так) привести в порядок весь остальной номер, пока она будет купаться, она пробыла в душе довольно долго, так долго, что сквозь щель под дверью ванной начал вырываться пар.

Мистер Чарльз Блэк и его вторая жена, Жизель Блэк, гости в «Ридженси гранд» давние и постоянные. В отеле их знает каждый, да и во всей стране тоже. Мистер Блэк останавливается – хотя теперь вернее будет сказать «останавливался» – у нас по меньшей мере на неделю каждый месяц, когда приезжал в город по делам, связанным со сделками с недвижимостью. Мистер Блэк – знаменитый импресарио, магнат, финансовый воротила. Вернее, был. Они с Жизелью нередко становились героями светской хроники. Его там, как правило, именовали записным сердцеедом в годах, хотя, разумеется, никаких сердец он не ел. Жизель же частенько описывали как «светскую львицу, покорившую его своей юностью и красотой».

Мне это описание казалось лестным, но, когда его прочла бабушка, она со мной не согласилась. Когда я спросила у нее почему, она сказала: «Читать нужно то, что написано между строк, а не на них».

Мистер и миссис Блэк были женаты не так долго, что-то около двух лет. Нам в «Ридженси гранд» очень повезло, что эта достойная чета регулярно удостаивает наш отель своим присутствием. Это повышает наш престиж. Что, в свою очередь, означает больше гостей. Что, в свою очередь, означает, что у меня есть работа.

Однажды, немногим более двадцати трех месяцев тому назад, когда мы с бабушкой прогуливались по деловому центру, бабушка показала мне все здания, принадлежащие мистеру Блэку. Я и не подозревала, что он владеет доброй четвертью города, но увы, это так. Или, вернее, владел. Как выясняется, нельзя владеть недвижимостью, когда ты труп.

– «Ридженси гранд» ему не принадлежит, – как-то раз сказал о мистере Блэке мистер Сноу, когда мистер Блэк был еще вполне жив.

Свой комментарий мистер Сноу сопроводил странным негромким хмыканьем. Понятия не имею, что он хотел этим сказать. Одна из причин, по которым мне нравится вторая жена мистера Блэка, Жизель, – это то, что она все и всегда говорит мне прямым текстом. Словами.

Сегодня утром, когда я в первый раз вошла в пентхаус Блэков, я навела в нем идеальную чистоту – за исключением ванной, где была Жизель. Она была сама не своя. Когда я пришла, я заметила, что глаза у нее красные и припухшие. Аллергия? Или печаль? Жизель не стала медлить. Наоборот, едва я пришла, она бросилась в ванную и захлопнула за собой дверь.

Я не могла допустить, чтобы ее поведение помешало мне выполнить мои обязанности. Наоборот, я немедленно приступила к работе и решительно принялась за уборку. Когда номер был приведен в идеальный порядок, я остановилась перед запертой дверью ванной с коробкой салфеток и крикнула Жизели так, как учил меня мистер Сноу.

– Ваши комнаты снова в идеальном порядке! Я вернусь позднее, чтобы вымыть ванную!

– Хорошо! – отозвалась из-за двери Жизель. – Вовсе незачем так кричать! Господи боже мой!

Когда она наконец показалась из ванной, я протянула ей салфетку на тот случай, если у нее действительно аллергия или она расстроена. Я рассчитывала немного с ней поговорить, потому что она часто бывает настроена поболтать, но она быстро унеслась в спальню, чтобы одеться.

Тогда я вышла из номера и прошла весь четвертый этаж, комнату за комнатой. Я взбивала подушки и полировала позолоченные зеркала. Я оттирала от обоев и стен грязные разводы и пятна. Я собирала в тюки грязные простыни и влажные полотенца. Я дезинфицировала фаянсовые унитазы и раковины.