Глава 2

Снилось мне что-то смутное, хотя вроде бы должен был сниться жених… Понятия не имею, есть он у меня или нет, но вертелась я ночью так, что чуть не упала с кровати. То ли убегала от кого, то ли догоняла.

Проснулась я, подскочив от оглушительного вопля петуха прямо под окном. В руках почему-то сжимала одну из подушек. Наверное, готовилась удушить орущего гада собственноручно. Бросив пухлое, с торчащими кое-где перьями оружие в ноги кровати, откинулась обратно и вперилась взглядом в складки кисеи.

Новых воспоминаний в голову за ночь не пришло. Казалось, моя жизнь началась в тот момент, когда я открыла глаза в вонючем тупике рядом с трупом, хотя, если рассуждать логически, быть такого не могло.

Опять же, откуда-то я знаю такие слова, как «логика» и «рассуждения». Что-то подсказывает, что мало какая простая горожанка с ними знакома. Одежда, однако, на мне не очень дорогая, скажем прямо. Я из обедневших дворян? От кого-то в бегах? Насколько хорошо мне нужно скрываться и не пора ли уезжать из города куда подальше?

Надо бы ненавязчиво поспрашивать у Клеменс, не пропадали ли какие леди в последнее время. Мало ли, а вдруг окажусь потерянной принцессой?

Хохотнув от бредовости подобной идеи, я спустила ноги с кровати и столкнулась с непредвиденной проблемой. Хотя, если подумать, проблема-то вполне ожидаемая, но вчера мне было не до заботы о гардеробе.

Обувь за ночь рассохлась и налезать на ступни отказалась.

Даже не знаю, как я ее вчера снять умудрилась. Шнурки, продетые спереди в две симметрично расположенные дырочки и завязанные кокетливым бантиком, после путешествия по сточным рекам превратились в бесформенный ком, в котором с трудом можно было различить где узел, а где хвостики.

Нащупав на одном из тазиков для умывания достаточно острый край, – все же они металлические и не особо качественные – я натянула шнурок у основания и пилила его, пока тот не лопнул. Выдернуть ошмёток из прошитых толстой нитью люверсов было уже проще простого.

Без завязок ботинок налез свободно, только вот свалиться норовил при первой же возможности. Попрошу у Клеменс какой-нибудь шнурок на замену. Раз уж села женщине на шею – не будем останавливаться, хмыкнула я мысленно.

Вид у обуви стал окончательно некондиционный. Юбки – особенно верхняя, принявшая на себя основной удар стихии, – больше походили на половые тряпки. Подумав, я нацепила только две нижние. Одна из них вполне сойдёт за скромную, достаточно плотную замену почившей смертью храбрых товарки. Вторая была совсем уж тоненькая, явно бельевая. Дабы сохранить общее количество слоев, надевала я их поверх рубашки-балахона, в которой спала.

Выбора у меня особого не было: постирать я вчера одежду не успела, а натягивать пусть и сухие, но заскорузлые от грязи тряпки на голое тело было выше моих сил. Верх даже не примеряла. Каким-то чудом я его умудрилась вчера снять, но зашнуровать заново так, чтобы он не выглядел косым мешком, точно не смогу. Так что побуду в непристойном виде – все же нахожусь в пределах дома.

Вот если меня хозяйка на улицу выкинет, тогда и заберу, и надену, и зашнурую. А пока так, налегке.

В зеркало я глянула машинально, чтобы убедиться, как ужасно выгляжу со стороны… да так и застыла.

Даже подошла поближе, чтобы убедиться, что мне не мерещится. Все же стекло маленькое, мутноватое – мало ли. Нет, темноволосая загорелая девушка лет восемнадцати по-прежнему повторяла каждое мое движение. Внутренне я ощущала себя куда старше, взрослее, поэтому увидеть в отражении юное курносое создание с полными, покусанными от нервов губами и наивным оленьим взглядом оказалось несколько неожиданно.

Практически уткнувшись носом в стекло и периодически протирая рукавом надышанное, я с интересом изучала себя заново. На носу обнаружились задорные веснушки – темно-коричневые на золотистой коже. Серо-стальные глаза при чёрных волосах смотрелись странновато, даже немного неестественно, придавая моей внешности легкую экзотичность.

Вчера я не разглядела приютившую меня женщину. Даже интересно, у меня обычный для этой местности вид, или все же я родом откуда-то еще?

И если да, то насколько далеко моя семья? И есть ли она вообще?

Вопросы, на которые у меня опять не было ответов.

И не уверена, что хотела бы их знать: любящие и любимые дочери из хороших семей не просыпаются по ночам рядом с трупами. Значит, счастливая сказка – это не про меня. Тут скорее ужастик какой представляется. С некромантами.

А тут они бывают?

Откуда-то пришло видение окровавленных мертвецов с оскаленными, частично уцелевшими зубами. Передернувшись, я отогнала страшные мысли и, шаркая ногами как старушка, чтобы не потерять обувь, двинулась на выход.

Снизу доносились голоса, в основном моя вчерашняя знакомая громко отдавала распоряжения и покрикивала.

– Давай! Быстрей! – слышалось чаще всего.

Уже сознательно пригнувшись, уворачиваясь от низкой притолоки, я спустилась на первый этаж и поняла, что Клеменс сейчас несколько не до меня.

В просторной прихожей, плавно переходившей благодаря распахнутым сдвоенным створкам в уютный внутренний дворик, царило суетливое оживление. Туда-сюда сновали девушки в похожих на мой почивший наряд костюмах: юбки до середины лодыжки с виднеющимися дополнительными подолами, изредка игриво отороченные кружевом, корсаж со шнуровкой зигзагом на спине, а не крестом, как я ожидала, и нижняя рубашка с закрытым воротом, иногда разбавленная обёрнутым вокруг плеч тонким платком. Все нижние одежды были пастельных, натуральных оттенков бежевого и серого, в то время как верхние – контрастные, яркие. Особенно были популярны красные и оранжевые лифы в сочетании с зелёными юбками.

Наверное, так было больше похоже на те цветы, которыми они торговали.

Приютившая меня хозяйка дома, оказавшегося по совместительству еще и цветочной лавкой, умело руководила всей этой суматохой, покрикивая на особо нерасторопных барышень:

– Моник, не забудь фиалки! И макни их в ведро на полчаса перед тем, как нести на продажу: эти идиоты опять их помяли! Софи, не клади так много в одну ленту – это бутоньерка, а не веник! Кто вчера не почистил корзины?

Мечущиеся девушки на мгновение замерли, переглянулись между собой и с удвоенным рвением занялись делами. Очевидно, убрать за собой забыли все.

Не замеченная в общей суете, я спустилась с последних ступенек и прошмыгнула на кухню. На столе благоухали свежей сдобой румяные булочки, в воздухе витал горьковатый аромат свежемолотого кофе.

– Завтракай, чувствуй себя как дома. Сейчас разберусь с этими бездельницами, и мы с тобой поболтаем, – Клеменс сунула голову на кухню и снова скрылась в холле. Не так уж и незаметно я прошмыгнула. Хотя, скрываться мне не от кого.

Точнее, понятия не имею, от кого именно нужно скрываться. И нужно ли вообще.

Осмотревшись на небольшой, но уютной кухне, заставленной горшками, глиняными банками с плотно притертыми крышками и вазами с цветами всех сортов и размеров, я наугад пооткрывала емкости, пока не наткнулась на характерный запах масла. Кажется, оливкового. Ложки нашлись в глиняном стакане посреди стола. Отмерив одну, но полную, я набрала масло в рот и принялась вдумчиво полоскать зубы. Щетки или еще чего-то, чем можно было их почистить, я в комнатке не нашла, а беспокоить по таким пустякам явно занятую хозяйку не хотелось. Потом, если я тут задержусь, разберёмся.

Пока шла пассивная чистка, я добралась до источника кофейного запаха, поставила на раскалённые угли остывающей печи небольшую, как раз на две чашки, металлическую кастрюльку на длинной ручке и закопалась в шкафы в поисках сахара.

Вот как так получается? Имени своего не помню, а запах кофе, как его варить и что молоко в нем я терпеть не могу, знаю. Воистину, неисповедимы вы, выверты человеческого подсознательного.

Пофилософствовав немного, я налила в закипающую коричневую гущу ложку мёда. Тот стоял на столе, рядом с булочками, в пузатом бочонке, из которого торчала странной формы лопаточка – круглая, с прорезанной на конце спиралью. Благодаря этой конструкции, он лился медленно и тягуче, позволив мне отмерить нужное количество, а после провернуть спираль, подсекая струю.

Руки работали самостоятельно, пока я не обращала внимания на происходящее. Но как только сконцентрировалась на своих действиях, задумавшись о том, как именно варится кофе и правильную ли я выбрала под него посуду, тут же схватилась за ручку кастрюльки голой рукой. Хорошо, хоть некрепко и только кончиками пальцев. Взялась бы основательнее – приварила кожу, а так отделалась только покраснением и парой волдырей.

Ругаясь, в основном на себя – за бестолковость, применила все еще остававшееся во рту масло по назначению: смазала ожог. Не самое лучшее средство, но в сочетании со слюной должно помочь. Убедившись, что слезать кожа не собирается, другой, целой, рукой взяла висевшую тут же, на дверце, прихватку и разлила напиток по чашкам.

На удивление ловко, кстати, хоть и левой рукой.

Вовремя.

Суета в прихожей практически сошла на нет, и в дверном проеме появилась Клеменс, демонстративно утирающая одной рукой пот со лба, а другой прижимающая к боку громадную корзину, полную разносортных и разноцветных растений.

– Опять полно выбраковки, – пробурчала она, остервенело шваркая ее об пол. Плетенка накренилась, несколько цветков выкатились на пол, являя миру поломанные стебли и помятые соцветия. – Сколько раз говорила сборщицам: аккуратно, осторожно складывайте, их еще везти. Нет, бросают как попало, потом удивляются, что одни убытки.

Продолжая бухтеть, она присела за стол, отхлебнула из чашки и задумчиво покосилась на меня. Пожевала губами, прикидывая что-то про себя.

Я непроизвольно еще сильнее выпрямила спину, подобрав под себя ноги в распахнутых ботинках, чтобы их не было видно из-под складок ткани. Вид у меня и без того не очень – не будем усугублять производимое на потенциального работодателя впечатление.

– Ты где училась кофий варить? – строго вопросила Клеменс.

– Не знаю, – пожала я плечами и снова глотнула свою порцию. Нет, с мёдом все же не то. – Сахар бы сюда.

– Сахар! Скажешь тоже. Может, тебе еще сливок? Или суфле с королевской кухни? – фыркнула хозяйка дома, а я досадливо прикусила губу. Ну вот, снова что-то не то ляпнула. Неужели я все же из высокородных? Тогда почему в таком убогом виде? И умею готовить? Как-то одно другому противоречит.

– Ручки у тебя мозолистые и крепкие. Служанкой, что ли, была в богатом доме? – предположила в свою очередь Клеменс. Я уставилась на свои ладони. И правда, белоручкой меня никак не назвать. Мозоли, сильные пальцы, несколько старых белесых шрамов, но в то же время – ни заусенцев, ни чёрных следов под ногтями, а сами они аккуратно подрезаны и даже, кажется, подпилены. Ухоженные, хоть и рабочие руки.

Может, и правда я прислуга у каких-то вельмож? Меня разрывало от противоречивых желаний: попасться на глаза бывшему работодателю, чтобы узнать, кто я такая, или лучше скрыться ото всех и уехать из города от греха подальше? А потом куда? И кто даст гарантию, что в деревне будет безопаснее? А главное, что я там буду делать? Доить коров и таскать сено?

Я снова посмотрела на свои руки. Мозоли довольно характерные. Как будто я не метелку от пыли в руках держала, а, скажем, сковороду. Или вилы. Что-то увесистое и длинное, во всю ладонь.

Ничего не вспоминается, хоть ты тресни.

Хотелось плакать от бессилия, но при Клеменс приходилось держаться.

Не складывается у меня картина мира. Никак.

Так что вместо ответа я неопределенно пожала плечами. Женщину я знала меньше суток и выкладывать ей о полной потере памяти не спешила. Кто знает, как ко мне в таком случае отнесутся. Вдруг сочтут убогой и не способной работать?

Чтобы заполнить паузу, утащила с блюда пирожок и вгрызлась в него, брызнув жидковатой начинкой из сладкой вишни себе на грудь. Чертыхнулась неразборчиво сквозь зубы и щедрой щепотью сыпанула из солонки на пострадавшую блузку.

– Точно служанка, – удовлетворенно кивнула Клеменс, решив, что раскусила меня. – Сбежала, поди. Хозяин домогался?

Видя, что моя история дополняется деталями без малейшего моего участия, я согласно промычала нечто нечленораздельное, доедая божественно-кисловатую вишневую начинку и примеряясь к оставшейся на блюде горке.

– Пойдём, поможешь мне в курятнике. Приготовим обед, поболтаем, там решим, что делать дальше, – пресекла мои поползновения Клеменс, накрывая булочки салфеткой и убирая в буфет. Наверное, это девочкам после работы, догадалась я. – Кстати, зовут-то тебя как?

– Эмм… – подумать-то я вчера на эту тему подумала, только в голову лезли сплошь какие-то странные имена. Не похожие ни на Клеменс, ни на Моник. Маскируя растерянность, я глотнула из остывшей чашки. Вкус кофе оказался немного иным, чем тот, который я ожидала. Не хуже и не лучше – просто другим. Наверное, из-за мёда.

Взгляд мой упал на поруганные цветы в корзине. На самом верху грустно поникла огромная белая лилия, отломавшаяся от стебля у самого соцветия.

– Лили, – выпалила я и, прокатив на языке имя, поняла, что угадала. Оно как-то отозвалось во мне… внутренним принятием и узнаванием. – Меня зовут Лили.

– Ну, идём… Лили, – небольшая пауза перед моим именем ясно дала понять, что мне не до конца поверили, но настаивать не будут.

Какой бы служанкой я ни была, но в курятниках не работала, это факт. Куриц я обходила по стеночке, с трудом ассоциируя агрессивное клюющееся создание с лоснящейся ощипанной тушкой, которая мне привиделась поначалу. В суп эти оголтелые стервы просто напрашивались, размахивая на меня крыльями и не давая близко подобраться к насестам. В итоге на фоне пяти яиц, извлечённых из недр соломы Клеменс, моя пустая корзина смотрелась особенно сиротливо.

Внутренних двориков в доме оказалось два. Один – каменный мешок, отгороженный от основной улицы вечно запертыми, если судить по заржавевшему замку, воротами и небольшой калиткой сбоку, другой – зелёный участок с курятником в углу шагов десять в поперечнике. Клеменс жила на окраине города, еще два квартала – и начнутся возделанные поля и фермы. Поэтому перевалочный пункт раздачи цветов организовали именно в этом здании.

Ну, и еще потому, что ее дочь была одним из основных поставщиков фиалок в Ровенсе.

Ирен удачно вышла замуж за крупного землевладельца, который с радостью принял ее фамилию. Для фермера зваться де Валье означало прежде всего частичное освобождение от налогов, за это он безропотно позволял жене выращивать цветы и отвозить их матери, хоть особого дохода лично ему это не приносило. Зато позволяло при случае гостить у тещи и попрекать ее куском хлеба.

Отец Клеменс в свое время занимал какой-то пост при дворе, за что его пожаловали дворянским титулом. То ли писарь, то ли секретарь – в общем, из наследства, кроме приставки «де» и дома на окраине города, ей не досталось больше ничего. Муж ее был из военных и сгинул в очередной бессмысленной кампании против соседей, когда она была беременна их дочерью. Ирен де Валье с детства помогала матери в саду – да-да, в том самом: крохотном пятачке, где мы с Клеменс сейчас собирали зелень в салат. Раньше именно здесь росли самые ароматные фиалки и кустистые пионы во всем Ровенсе.

От былого великолепия осталось несколько кустиков, которые женщина с гордостью продемонстрировала. Пахли они и впрямь потрясающе. Остальное переехало за город как приданое Ирен.

Теперь Клеменс не нужно было гнуть спину в саду: у дочери на ферме было достаточно наемных работников, чтобы как выращивать, так и собирать цветы на продажу в течение всего сезона. И на улице стоять, дрожа под дождем и ветром, продавать свернутые лентой букетики, тоже не нужно – этим занимаются молодые девушки, которых я видела недавно.

Пока мы в четыре руки нарезали овощи для супа, Клеменс несколько раз попыталась перевести разговор на мою персону. Откуда я, надолго ли и в каком районе жила в столице раньше. Я старательно переключала ее на другие темы – то соль просыпалась, то порезала что-то криво, то лук в глаза попал.

Сомнения, рассказывать ли Клеменс обо мне всю правду, терзали меня не на шутку, но как только я представляла себе выражение ее лица, когда она услышит про труп в переулке, все желание сознаться моментально испарялось.

Зато я с большой благодарностью приняла ее предложение остаться у нее в гостях. И с еще большей – поработать продавщицей цветов.

Сидеть у нее на шее я не хотела, а медяков в доставшемся мне кошеле было маловато. Наверное, погибший парень носил там мелочь на каждодневные нужды вроде обеда в трактире. Двадцать шесть денье как раз хватило бы от души подкрепиться два-три раза. Букетик фиалок с ленточкой стоил три денье, без нее – два.

На то, чтобы снять комнату на месяц, ушло бы три су или тридцать денье. Расставаться с последним капиталом не хотелось, а щедрая Клеменс пообещала мне не только кров и пищу, но и ежедневную оплату в размере десятой части от проданного.

Теперь понятно, почему девочки так старались, заворачивая лентами букетики. Чем больше бутоньерок уйдёт покупателям, тем лучше они сами заработают. А полоски ткани продавались крупными мотками и стоили не так уж дорого, к тому же, цветочницы чаще всего приобретали их вскладчину.

Жить мне предложили в той же комнате, в которой я ночевала. Раньше там жила ее дочь, пока не переехала за город, к мужу. С тех пор та пустовала.

Мое предложение убрать с пола сено встретили с открытым недоумением. Зачем? Тогда пол мыть придется часто, чуть ли не каждый день, а прислуги в доме нет. Я этим сама буду заниматься?

Мыть пол не хотелось, но и ступать босиком по сухим острым стеблям – тоже. Да и не дело это – в уличной обуви по дому ходить. Мне, по крайней мере, так казалось, Клеменс же не видела в этом ничего особенного. Все посыпают пол соломой и ходят по ней в грязных сапогах.

Спорить с хозяйкой я не собиралась, но всерьёз задумалась, как решать вопрос в будущем.