В карете Дэниз всё время плакала, твердила ему, что любит его и всегда любила, с самого первого дня, и что-то объясняла про своего мужа, а он, уже мечтая о новом свидании, всё целовал и целовал её мокрое лицо и умолял успокоиться. А по дороге к себе в гостиницу капитан с горечью думал, как беззащитно сейчас висел на шее Дэниз тот серебряный образок с девой Марией, который он много лет назад купил в Гаване вместе с мантильей, а потом отдал ей, как никчёмную безделицу.

Ночью ему приснился сон.

Он подсадил Дэниз в карету, помог сесть и укрыл ей ноги, и уже хотел садиться сам, как кучер вдруг щёлкнул кнутом, и карета медленно тронулась. Капитан молча пошёл рядом с каретой в надежде, что кучер заметит его и остановится, но кучер не оборачивался, карета всё катилась, и капитан, держась за ручку уже закрытой дверцы кареты, пошёл быстрее, но по-прежнему недоумённо и молча улыбаясь, а скорость всё нарастала, и скоро он уже бежал, вглядываясь тихо, со щемящей надеждой в глухое, тёмное оконце кареты… Потом он споткнулся, чуть не упал и выпустил ручку, и остановился, и всё смотрел вслед удаляющейся карете, а она всё катилась и катилась так же быстро и так же беззвучно, и скоро совсем пропала из глаз, – как капитан с горечью подумал, – навсегда…

Больше с Дэниз капитан не виделся. Когда он на следующий день пришёл к ней в гостиницу, ему сказали, что леди ещё поутру собралась, оплатила счёт и спешно уехала.

Капитан пошёл к себе: в груди его было пусто, словно вырезали из неё что-то привычное вроде сердца.

****

Иногда, дорогой читатель, чтобы продвинуться в жизни вперёд, нам надо получить от судьбы увесистый пинок под зад.

И тогда мы делаем резкий скачок в своём развитии, потому что только неудачи делают нас умнее и заставляют двигаться. Удачи – отупляют: когда всё хорошо – не хочется шевелиться.

С этой поездки к Томасу в Лондон капитан стал всё чаще задумываться о своей жизни… А в жизни у него всё было, вроде бы, неплохо. Имелись, конечно, отдельные неудачи, на которые он старался не обращать внимания, и вот эти-то неудачи в один прекрасный момент весьма синергично ударили по нему со всей силой.

И не торопитесь, читатель, вбивать это слово в поисковую строку. Потому, что греческое слово «синергия», – с ударением на последний слог, – означает суммирующий эффект взаимодействия двух или более факторов, характеризующийся тем, что действие этих факторов в виде простой их суммы существенно превосходит эффект от каждого компонента в отдельности. Всё, как говорится, элементарно.

И вот в один, совсем не примечательный бристольский день… А, впрочем, нет!.. День этот был примечателен тем, что семья Линч пришла в дом мистера Трелони с визитом, и мужчины как-то сразу уединились ото всех.

– Где Дэниэл? – спросила Сильвия у миссис Трелони спустя какое-то время, после того, как они в гостиной поговорили обо всех насущных делах.

– Он у Джорджа в кабинете, – ответила та и, аффектированно приподняв брови, добавила: – Они говорят о политике.

– Значит, будет крик, – сделала вывод Сильвия и вздохнула.

Но крика, что удивительно, в этот раз не было. Наоборот, джентльмены вышли из кабинета какие-то уж слишком притихшие, и воровато пряча глаза, сели за обеденный стол. За обедом они много говорили о каких-то пустяках, и даже капитан, обычно мало разговаривающий за столом, рассказал пару забавных историй из великосветской жизни Лондона, да так удивительно весело, что к концу обеда у миссис Трелони почему-то сдавило сердце тревогой. Только мужа она ни о чём не расспрашивала ни в тот день, ни позднее, боясь накликать беду на свою голову. Но беда, тем не менее, грянула, и грянула в доме капитана.

День был прекрасный, солнечный. В доме были открыты настежь все окна и двери, и капитан и Сильвия слышали, как их сын кричал в саду русскую потешку, которой капитан научил его когда-то:

– Божия коровка улети на небо,

Принеси нам хлеба, чёрного и белого,

Только не горелого.

Там твои детки кушают котлетки,

Сами жуют, ну, а нам не дают…

Ссора началась, как это обычно и случается во многих семьях, с пустяка – кажется, капитан отказался оплатить счета портнихи Сильвии. Сильвия ему что-то на это сказала, кажется, что другие мужья зарабатывают больше, не стесняясь способов. Капитан ей на это что-то ответил. И понеслось.

– Ты – чистоплюй! – кричала Сильвия мужу через какое-то, впрочем, не очень продолжительное время. – Ты – чистоплюй и не думаешь о своих детях!

– Я как раз думаю о своих детях! – гремел ей в ответ капитан. – Они всем обеспечены, и у них честный отец. Когда они вырастут – то не будут меня стыдиться, как сын банкира Саввинлоу… Поэтому я не буду заниматься работорговлей, продажными девками и возить опиум разным богатым бездельникам для их развлечения!

– Может, ты ещё и вино возить не будешь? – вскричала Сильвия.

– Вино?.. – захлебнулся капитан от возмущения. – При чём здесь вино? Вино – это честная торговля!

– Да? – закричала Сильвия, уже совсем не отдавая себе отчёта. – Только не надо прикрываться честной торговлей!.. Я прекрасно догадываюсь, чем ты занимался в Китае! И в других портах! И здесь, в Лондоне!

– В Лондоне? – капитан запнулся и побледнел, он стоял перед Сильвией со сжатыми кулаками опущенных, крепко стиснутых к бокам рук и смотрел на неё страшными глазами.

Сильвия опешила. Она поняла, что сказала лишнее – в лице мужа вдруг промелькнуло что-то ужасное, нечеловеческое, таким она его никогда ещё не видела. Она поспешила улыбнуться, но было уже поздно.

– Basto! – выдохнул капитан. – Я не буду платить по этим счетам… И лучше бы тебе сейчас мне не возражать!

Он резко развернулся на каблуках и ушёл к себе. Сильвия, рыдая, поспешила закрыться в своей комнате.

Завтрак на следующее утро прошёл тихо – супруги почти не разговаривали. И только уходя из дома, капитан остановился возле двери и сказал провожающей его Сильвии:

– У моего друга, старого штурмана, живёт попугай, которого штурман научил говорить «ты красивый» и «я тебя люблю». И попугай твердит ему это целыми днями напролёт, а штурман счастлив. Потому что человеку надо слышать хоть изредка, что его любят.

Тут капитан, сухие глаза которого плакали, улыбнулся криво и добавил:

– И что он красивый.

Не успела за мужем закрыться дверь, как Сильвия бросилась к матери за советом, ну, и чтобы попросить денег, конечно. Захлёбываясь слезами, она стала ей сбивчиво рассказывать о ссоре.

Наконец, миссис Трелони ответила:

– У меня всегда было такое чувство, дорогая, что ты всё время сердита на своего мужа.

– Мама, он со мною всё время спорит, – запальчиво закричала Сильвия, перебивая мать. – И всё время делает всё по-своему.

Миссис Трелони посмотрела на дочь укоризненно и спросила:

– Неужели ты думаешь, дорогая, что такой властный мужчина, как капитан Линч, будет тебе подчиняться и делать так, как ты велишь?

– Он меня не любит! – вскрикнула Сильвия.

– Неужели ты думаешь, что если капитан Линч влюбился в тебя когда-то, то он обязан любить тебя всегда? – удивлённо спросила у дочери миссис Трелони и добавила: – Любовь надо завоёвывать каждый день, дочка.

Тут у Сильвии презрительно задрожали ноздри, её тёмные глаза стали ещё темнее, а капризная, гордая нижняя губка стала ещё капризнее.

– Мама, у него есть другая женщина, – отчеканила она. – И не одна – я это чувствую, я всегда это чувствую… А сейчас он из Лондона вернулся сам не свой.

Миссис Трелони не знала, что ответить.

– Твой муж мог быть расстроен из-за Томаса Чиппендейла, – наконец, нашлась она. – Ты же знаешь, как он его любит.

– Ах, мама, нет… Нет, – заупрямилась Сильвия. – Это из-за женщины, я это чувствую.

Миссис Трелони замолчала. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но каждый раз закрывала рот, а потом спросила с каким-то даже страхом:

– Но ты же не знаешь этого наверняка?

– Нет, не знаю, – прошептала Сильвия и стиснула свои руки так, что костяшки пальцев побелели. – И это самое ужасное!

И тут миссис Трелони, откинувшись на спинку кресла, сказала дочери такое, от чего та совершенно опешила.

– Дурачок, – сказала миссис Трелони удивительно снисходительным тоном взрослой, опытной женщины. – Это как раз самое прекрасное!.. Самое ужасное, если узнаешь совершенно определённо – когда перехватываешь любовное письмо или застаёшь мужа с кем-нибудь… Вот тогда! Не можешь терпеть жар, выходи из кухни. А пока…

Тут миссис Трелони оглядела дочь придирчивым взглядом.

– Ты красивая женщина, – сказала она, наконец. – Соберись… Удвой очарование… Будь мила и любезна. И перестань злиться. Очаруй его. Очаровала один раз – значит сможешь очаровать и в другой… И пиши ему свои просьбы: мужчины охотнее подчиняются письменным приказам. Солдаты к этому привыкли, они без письменных приказов жить не могут.

Сильвия замерла: она не ожидала от матери такой житейской мудрости.

– Пойдём в сад пить чай, – сказала миссис Трелони с улыбкой и добавила, поднимаясь: – А денег на портниху я тебе дам.

Когда дочь ушла, миссис Трелони поспешила к своей подруге миссис Уинлоу, в замужестве миссис Легг.

Виделась она с нею часто, но каждый раз про себя ахала тому, как Сара постарела, и миссис Трелони даже не догадывалась, что Сара думает то же самое про неё. И сегодня, встретившись, подруги исподтишка рассматривали друг друга, и каждая полагала, что другая постарела гораздо сильнее, чем она сама. И в этом отчасти была доля правды – ведь разглядывая себя в зеркале, мы не разговариваем, не смеёмся и не улыбаемся, а значит, не видим и не замечаем своих морщин, таких заметных у других, когда они смеются или разговаривают, не подозревая, что за ними придирчиво наблюдают… «Да-да, постарела», – думали подруги с жалостью друг о друге и улыбались участливо и особенно нежно.

В течение всего визита миссис Трелони несколько раз порывалась начать разговор о неладах в семье дочери. Несколько раз порывалась, но так и не смогла – не знала, как начать. И подруги два часа проговорили о погоде и ещё о чём-то, совсем не важном.

Когда миссис Трелони ушла, миссис Легг в который раз поняла, что ей совершенно не с кем поговорить по душам о судьбе своей дочери Мэри, которая всё ещё не была замужем. Своим собственным браком Сара Легг была довольна. Джеймс Легг был добрый, умный человек и нежный муж, и миссис Легг его очень любила. Вот только она иногда думала, что, если бы муж не был врачом, всё у них складывалось гораздо, гораздо лучше.

Начать с того, что доктор Легг всё время пропадал на службе в своём госпитале с больными. И временами миссис Легг потрясённо твердила себе: «Это как надо любить всех этих людей – глупых стариков, нищих старух, избитых по пьяному делу мастеровых, беспутных модисток, чтобы так возиться с ними со всеми»… Нет, определённо, её муж – святой человек. Просто святой!

А ещё, когда в госпитале умирал больной, доктор Легг закрывался в своём кабинете и пил. И если в городе не было серьёзных и срочных больных, из-за которых он опять бежал в госпиталь, то через какое-то время миссис Легг посылала за Джеймсом Трелони. И тогда в кабинете закрывалось уже два джентльмена. Правда, они вскорости выходили, причём оба пьяные, но тоска у доктора Легга быстро проходила.

Но если бы только госпиталь забирал всё время мужа – доктор ещё никогда не отказывал в помощи морякам, а поскольку жили они возле бристольского порта, то занят он был постоянно. Вот и сегодня его позвали к матросу, который упал с верхушки грот-мачты на палубу.

Только, когда доктор прибежал на пристань, было уже поздно. Из толпы зевак к нему мелкой старческой походкой приблизился старичок Папаша и сказал с сожалением:

– А Джо Илиум отдал богу душу… Не дотерпел до вас, значит.

– Кто? – оторопел доктор Легг, отрывая глаза от воды, которую он оглядывал в поисках шлюпки с «Белого Орла».

– Да канонир ихний… С «Белого Орла», – пояснил Папаша и горестно вздохнул.

– Как ты сказал, его звали? – переспросил доктор.

– Джо, – повторил Папаша. – Джо Илиум… А что, доктор Легг?

– Странное имя, – поспешил объяснить доктор. – Вот я и спросил. А Илиум – это прозвище?

– Да кто же его теперь знает-то, – Папаша горестно покрутил головой. – Кажись прозвище, а может, и имя.

Доктор был так потрясён, что всю обратную дорогу шёл и недоумённо взмахивал правой рукой, разговаривая сам с собою. Дома он поспешил запиской пригласить к себе мистера Трелони и капитана, извещая их о вновь открывшихся обстоятельствах.

Ближе к обеду того же дня старичок Папаша приплыл на ялике к борту «Архистар» и крикнул капитана. Капитан вышел из каюты, перегнулся через борт, увидел Папашу и воскликнул добродушно, хотя на душе у него скребли кошки:

– О, ты жив ещё, старый греховодник, не умер?

Папаша мелко затрясся от смеха, широко раскрывая рот и показывая капитану свой единственный зуб, по-прежнему торчащий во рту. Прошамкал:

– Да когда умирать-то, Дэниэл?.. Зимою – холодно, а летом – обидно, разрази меня в корму…

Капитан засмеялся и, продолжая балагурить, воскликнул:

– Тогда женить тебя надо! Во имя Пресвятой девы!

Папаша опять довольно захихикал и передал капитану письмо. Капитан бросил ему в ялик монетку и распечатал конверт. На листе почтовой бумаги почерком Сильвии было написано: «Ты красивый. Я тебя люблю!»

И морщины на лбу капитана разгладились.

Вечером Сильвия спросила мужа:

– С чего ты взял, что сын банкира Саввинлоу стыдится своего отца?

– Я это знаю, – ответил капитан.

Он знал это совершенно определённо: незадолго до ссоры с Сильвией к нему на борт «Архистар» неожиданно поднялся Роберт Саввинлоу, сын банкира Александра Саввинлоу. С первых же своих слов юноша поразил капитана.

– Я пришёл к вам, капитан Линч, потому, что вас ненавидит мой отец, – сказал Роберт Саввинлоу вместо вступления.

Капитан поднял брови в немом вопросе и, склонив голову на бок, с деланным вниманием уставился на Роберта. Молодой человек молчал, и капитан с интересом принялся разглядывать его: юноша был красив нарождающейся мужественностью, казалось, что вот-вот – и мужчина явственно проступит в нём.

– Я хочу стать моряком, – сказал Роберт, справившийся со своим волнением. – Возьмите меня на корабль.

Тут губы его задрожали, с него моментально слетел весь его строгий, взрослый вид, и дальше он уже совсем стал походить на ужасно расстроенного мальчишку.

– Прошу вас, – прошептал он и добавил как-то совсем уж по-детски: – Ну, пожалуйста.

– С чего вы взяли, что ваш отец меня ненавидит?.. Это – во-первых, – выговорил капитан и откинулся на спинку стула. – А во-вторых… Он вас, кажется, готовит в банкиры?

– Я не хочу быть банкиром!.. Это стыд, а не профессия! – вскричал Роберт и насупился, готовый разрыдаться, губы его опять дрогнули.

– Хорошо-хорошо, – поспешно сказал капитан и предостерегающе поднял руку. – А с чего вы взяли, что ваш отец меня ненавидит?

– Я знаю… У него даже лицо меняется, когда он слышит ваше имя, – сказал Роберт и вдруг выпалил: – И вообще, он за вами следит!

– Следит? – удивился капитан. – За мной?

– Я видел и не раз. Отец думает, что я ещё мальчишка и не скрывается от меня… А к нему ходят всякие люди и рассказывают ему о вас, а потом отец бегает по кабинету и скрипит зубами… И письма к нему про вас приходят.

– Письма? Какие письма? – спросил капитан настороженно.

– Если я вам их принесу – вы возьмёте меня на корабль? – с надеждой воскликнул юноша.

Капитан встал.

– Видите ли, Роберт… Если я возьму вас на корабль, то совсем не из-за писем, –ответил он. – И не надо мне ничего приносить.

– Так вы возьмёте? – спросил тот, и голос его опять задрожал.

– Не знаю… Юнга на судне, конечно, нужен, а на следующий рейс у меня его пока ещё нет, – сказал капитан и вдруг улыбнулся. – Вам ведь уже больше шестнадцати лет?

– Мне – семнадцать! – с пылом воскликнул Роберт. – И моя мама поддерживает моё решение.

– Что же… Я подумаю. А из маленьких желудей вырастают могучие дубы, – сказал капитан и протянул Роберту руку.

Но всего этого капитан Сильвии не рассказал, а только нежно поцеловал ей запястье и ушёл к доктору Леггу.

А теперь вы спросите меня, дорогой читатель, изменял ли капитан Линч своей жене?

Ну, понимаете… Как вам сказать… Капитан, конечно, любил свою жену! И она у него была, безусловно, очень красивая женщина! Но… Боже мой! Но не могло же его пылкое сердце перестать биться! Это, может быть, когда-нибудь, конечно, и случится … Но не сейчас. Нет-нет, сейчас капитан был ещё жив!

И вообще, зачем вы об этом спрашиваете? Ведь вы же умный человек!

****

Вечером этого шумного и такого насыщенного разными происшествиями дня доктор Легг, капитан, мистер Трелони и Платон сидели вчетвером в кабинете доктора, попивая португальское вино.

После рассказа доктора Легга о погибшем матросе и его странном имени, джентльмены какое-то время потрясённо молчали, потом капитан решительно сказал, вставая:

– Я завтра же попрошу разузнать об этом матросе одного ловкого человека – некого мистера Эрроу… Вы его, наверное, помните, господа. Он мне иногда оказывает кое-какие услуги.

Мистер Трелони утвердительно покивал, а потом почему-то вдруг спросил у всех:

– Джентльмены, а вы помните нашего гвинейского телёнка?.. Ну, которого капитану подарили?

– Ещё бы, Джордж, не помнить, – ответил доктор Легг. – Ведь он был к вам так нежно привязан.

– Кто нежно привязан? Капитан или телёнок? – спросил Платон со своего места в дальнем кресле.

Доктор первый прыснул от смеха, а когда общее оживление утихло, он ответил:

– Телёнок, конечно… У него сейчас, наверное, огромные рога… Лирообразные.

Тут доктор посмотрел на Платона и сказал ему строго:

– Я говорю о телёнке, принц… Рога – у телёнка.

Платон, как обычно, улыбался во весь толстогубый рот, а капитан сказал спокойно, не обращая внимания на разъяснения доктора про рога:

– Да, у него огромные рога могли вырасти.

Потом он потёр пальцами порезанный бритвой подбородок и добавил отрывисто, перекатившись с носок на пятки:

– Если его не съели, конечно.

– Нет, фульбе совсем не едят говядину, – авторитетно заверил всех мистер Трелони. – Они её копят на чёрный день.

– Ну, тогда его продали кому-то или променяли, и те его съели, – сказал капитан, он сел и пригубил вино из своего бокала.

– Нет, Кузнец не продаст, – уверенно отрезал доктор.

– Если его самого не съели, – сказал капитан, снова сделав глоток из своего бокала.

Все замолчали, вспоминая события почти пятилетней давности. Потом капитан спросил у мистера Трелони:

– Вы давно не получали известий от дона Родригу?

– Он недавно писал ко мне, – ответил сквайр. – Он полюбил ходить с капитаном Перэ на скалы и наблюдать чаек.

Потом сквайр произнёс в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечей: