За Берлинской стеной,

конец восьмидесятых

– Интересно, а что говорит товарищ Груздачев о фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние»?

Замглавного гэдээровского иллюстрированного журнала «NBI» геноссе Мюнх, рыжий немец с конопушками на круглой физиономии, уставился на Лину выжидательно и насмешливо. В глазах его блеснуло ехидство. Ну-ка, бойкая журналистка эпохи Perestrojka, давай-ка выкручивайся, посмотрим, чего ты стоишь. Лина почувствовала, как на нее с любопытством взглянули две фрау, сопровождавшие ее в командировке. Журналистка «NBI» Бербела Веллер и элегантная переводчица Лариса Лемпке. Несколько лет назад Лариса встретила в тамбовском инъязе гэдээровского студента-русиста, выскочила за него замуж и приехала в ГДР дипломированным переводчиком. В этот раз редакция NBI наняла ее, чтобы помогать Лине собирать в Берлине материал для репортажей о школах и детских сада- Берлина. Одним словом, редакционное задание «Хоровода» выглядело в глазах Лины приятной прогулкой. Тот факт, что на официальном приеме ее будут «гонять» по политическим вопросам, стал неприятной новостью.

Симпатичный ресторанчик на Александр плац внезапно показался неуютным и каким-то холодным. Дома она бы отшутилась или рассказала пару баек про Груздачева, над которым на излете советской власти подшучивали за спиной даже его замы. Не стеснялись пинать мертвого льва и в литературных кругах. Василий Аксенов даже посвятил ему несколько строк в своем романе, написанном уже в эмиграции, где описывал лысину Груздачева, синевшую «в моменты интеллектуальных оргазмов». Однако здесь и сейчас было не до шуток. Немец задал конкретный вопрос и ожидал на него откровенный ответ. Лина поежилась, глотнула шнапсу из крошечной стопки и стала осторожно подбирать слова…

Беда была в том, что главный редактор журнала «Страна Советов», лауреат Сталинской и Ленинской премий, председатель Верховного Совета РСФСР Николай Евгеньевич Груздачев о «Покаянии» ничего, разумеется, не говорил, потому что картину не смотрел и, более того, не собирался. Ему и без фильма Абуладзе вся эта гласность стояла поперек горла. Груздачев чувствовал, что очень скоро грядут новые времена, в которых ему не останется места. Но пока еще он был главным начальником Лины, и отзываться о нем следовало с уважением. В особенности здесь, в стране народной демократии.

– Николай Евгеньевич, конечно, приветствует эээ перестройку, эээ гласность, эээ смелые решения Горбачева и…, – заблеяла Лина что-то невнятное, но не успела додумать, что еще приветствует Груздачев, как Лариса уже все перевела. В общем, пришлось скомкать разговор на тему «Груздачев и фильм «Покаяние»» и срочно перевести беседу на громкие литературные новинки, которые в то время появлялись, как грибы после дождя. Конечно, немцы ждали от Лины откровений и свежих новостей из перестроечного Советского Союза, однако возвращаться ей предстояло в редакцию «Страны Советов», и не факт, что до начальства не дошло бы содержание этой застольной беседы. Да и с немцами надо было держать ухо востро. Бербела говорила, что с началом перестройки в Советском Союзе немецкие спецслужбы – Штази – активизировались и доносили даже на тех, кто вел самые невинные разговоры.

Кстати сказать, через несколько лет после падения Берлинской стены к Бербеле домой явились три бывших сотрудника «NBI» и сообщили, что работали на Штази.

–Зачем вы решили рассказать мне об этом теперь, когда подобные тайны уже ничего не стоят? – удивилась Бербела.

Гости пояснили:

– Имена всех сексотов Штази рассекречены и преданы огласке. Мы хотим, чтобы ты узнала именно от нас: мы на тебя никогда не стучали.

– А что вы могли обо мне доносить? Я всегда говорила то, что думала, – сказала Бербела и легкомысленно махнула рукой, – отпускаю вам все грехи, ступайте с миром. Полагаю, вас на чем-то подловили, и вы не могли отказать Штази в сотрудничестве.

Этот разговор случился через несколько лет, а тогда, во время официального обеда в ресторане, Лине надо было держать ухо востро. Впрочем, и дома все было не просто. Если начальству не понравится, как она вела себя в командировке и что говорила немецким партнерам, придется надолго забыть о загранкомандировках. Этого очень не хотелось бы. В то время загранкомандировки были уделом избранных и считались серьезной привилегией.

В журнале «Страна Советов» сотрудники выезжали за рубеж гораздо чаще рядовых советских граждан, и выездная комиссия старых большевиков в райкоме партии, пугавшая других счастливчиков вопросами о секретарях компартий Монголии и Китая, была для них рутинным мероприятием. В советское время поездки в капстраны считались самыми престижными и доставались, разумеется, начальству, а в страны «социалистического лагеря» – например, в ГДР, Венгрию и Чехословакию – могли отправить и рядового сотрудника «Страны Советов». Лине с командировкой подфартило случайно. В 1987 году ответственному редактору журнала «Хоровод» Михаилу Шпонькину предложили поехать в ГДР. Шефа детского журнала эта заманчивая перспектива не обрадовала, а, напротив, смертельно оскорбила. «Хоровод» успешно продавался по всему миру, приносил государству твердую валюту, так какого же черта его посылают в убогую Восточную Германию, а заместители Груздачева чуть ли не каждый месяц представляют «Хоровод» по парижам и миланам?

В общем, Шпонькин от командировки в Восточный Берлин наотрез отказался. Руководство «Страны Советов» сей неожиданный демарш редактора «несерьезного» детского журнала обескуражил и даже разозлил. В воспитательных целях бунтаря Шпонькина решили временно вообще никуда не отправлять. Однако ехать к «ребятам-демократам» было необходимо. «Хоровод» пользовался в ГДР огромным успехом, и «NBI» давно просил прислать к ним «по обмену» какого-нибудь журналиста из дружественного детского издания.

– В Берлин поедет Томашевская, – внезапно решило начальство. – На дворе время перемен, надо дать возможность молодым проявить себя. Пускай Лина подготовит репортаж о маленьких демократических немцах – читателях «Хоровода». С фотокором проблем не будет, в журнале «NBI» своих мастеров хватает.

Так Лина оказалась в наэлектризованном перестроечными идеями Восточном Берлине.

Контраст настроений общества в СССР и в ГДР по тем временам был поразительный. Перестройка в Советском Союзе шла полным ходом. Открывались закрытые прежде архивы, печатались книги запрещенных авторов, снимались «с полки», казалось, на веки-вечные упрятанные по архивам кинофильмы. В ГДР в этом плане все было намного скромнее. Генсек СЕПГ Эрих Хонеккер не допускал даже мысли о перестройке и гласности и уж тем более не ведал, что ему самому осталось находиться у власти считанные месяцы. Восточные немцы по-прежнему опасались вездесущих Штази, однако воздух свободы, долетавший из СССР, пьянил их не меньше, чем профессора Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны». «Ребята-демократы» как-то враз утратили страх и принялись рассказывать в пивнушках и в гостях многочисленные анекдоты про Хонеккера. Восточные немцы тайно переводили статьи из советской перестроечной прессы и ловили по радио новости из Москвы, как когда-то в России искали в эфире «Голос Америки». В то время во всех гэдээровских школах изучали русский язык, так что основной смысл информации из Москвы восточные немцы улавливали довольно точно. Гэдээровские идеологи не дремали и тут же запрещали советскую перестроечную литературу и фильмы. Даже безобидный журнал «Спутник», который издавало Агентство печати «Новости» (АПН) в ГДР внезапно запретили. Однако никто из восточных немцев и представить себе не мог, что до разрушения Берлинской стены и краха привычной жизни оставалось всего два года.

Показ фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» в ГДР запретили как раз незадолго до приезда Лины в Берлин. В Москве картина давно уже прошла в кинотеатрах первым экраном при заполненных залах. Главным отрицательным героем был просвещенный палач и утонченный садист, в котором по блеску очков и грузинскому акценту угадывался Берия. Вот почему демократические товарищи не без ехидства спрашивали Лину об оценке фильма Груздачевым, чьи взгляды им были хорошо известны.

Колосс на глиняных ногах,

конец восьмидесятых

– Знаешь, на чем наше государство держится? – спросил Лину отец Бербелы Герхард, когда они уселись с чашечками кофе и штруделем за маленький столик в библиотеке, занимавшей бОльшую часть его квартиры. На полках стояли книги классиков ГДР – Анны Зегерс, Кристы Вольф, Германа Канта и других прогрессивных немецких писателей, а также советских – Чингиза Айтматова, Валентина Распутина, Юрия Трифонова. Герхард был партийным секретарем в Союзе писателей ГДР, дружил с советскими и восточногерманскими писателями, интересовался политикой, а о происходившем в стране узнавал от коллег – таких же, как он, партийных функционеров.

– ГДР держится на серьезных социальных льготах, которые регулярно финансируются из СССР, и на страхе восточных немцев перед Западной Германией, которую гэдээровская пропаганда ежедневно объявляет исчадьем ада, – предположил Лина.

– Ну, пропаганда, конечно, говорит не всю правду, но и не всегда врет, – усмехнулся Герхард. – Боюсь, мы скоро на своей шкуре почувствуем: все, что нам рассказывали о коммунизме, окажется враньем, зато наши представления о капитализме во многом сбудутся. Наше государство держится на советских деньгах, а вам сейчас не до нас. Да и рубль обесценился, как только цена на нефть упала. По слухам, наше руководство постоянно требует у вашего все новых финансовых вливаний, однако получает их все меньше. Наши говорят вашим: «Мы витрина социализма и просто обязаны быть примером для Западной Европы. Какая Европе разница, что творится в глубинке России, в Рязани или в Казани? По большому счету, и Европу, и тем более, западный мир интересует, как живет первое немецкое государство народной демократии. Мы просто обязаны жить хорошо, чтобы другие народы Западной Европы нам завидовали».

Вот что говорят наши. А ваши, по слухам, в последнее время отвечают: «Ребята, у нас самих дела в экономике, мягко говоря, «нихт гут». Цены на нефть рухнули, денег нет, выкручивайтесь сами».

Герхард помолчал, сделал глоток безвкусного фильтрованного кофе и продолжал: