6

Дальше рассказывает Марья Петровна Соколова

По всем законам здравого смысла мы должны были сразу пойти искать неведомого искусствоведа Константина, но мы залипли в городе. Брюгге – это сказка, диковинка, сон золотой. О Брюгге пишут как о мертвом, печальном городе. Великая слава этой северной Венеции так давно умерла, что и горевать по ней перестали. Но как можно грустить, когда попадаешь в мечту?

Меня Брюгге волновал с детства из-за «Серебряных коньков», была такая замечательная детская книга. Написала ее американка. Кстати, «Серебряные коньки» тоже в некотором смысле путеводитель. Ну и конечно, Брюгге связан с Тилем Уленшпигелем, который живее всех живых, как Дон Кихот, Обломов и Шерлок Холмс.

Представьте себе квадратную площадь. Прямо перед вами белокаменная ратуша в стиле готики: статуи, ажур, резьба, узкие окна и высокая кровля, увенчанная стройными, как иглы, как зубцы на короне, башенками. А вокруг плечо к плечу стоят дома. В Кусково были, голландский домик видели? Так тут этих домиков… Все они разноцветные, хорошенькие, живые, на флюгерах какое-то металлическое зверье. Площадь залита солнцем, геральдические флаги плещутся на ветру, фламандский черный лев на них когтист и добродушен. Народу полно, лошади цокают по брусчатке подковами, катают в старинных кабриолетах детвору.

Я понимаю, все здесь раскрашено, досмотрено и ухожено для туристов, реальный Брюгге надо смотреть в других местах. Мы много гуляли по городу: соборы, каналы, мосты и мостики – крошечные, словно для одного человека, далее увитые плющом стены, островерхие черепичные крыши… Удивительно! С полной убежденностью говорю: где бы ни заблудился взгляд, в какой бы закоулок ни проник, ты увидишь совершенство, от которого душа замирает. Просто не верится, что человек способен вот так уютно обустроить кусок земли себе под жилье.

Только тогда, когда ноги уже спотыкались от усталости, Алиса потребовала у меня адрес Константина.

– Скажите, пожалуйста: улица Камней. Я думаю, она есть на плане.

Жилище Константина, вернее бельгийского скульптора, мы нашли на удивление быстро. Старинный светло-охристого цвета дом выходил торцом на канал, фасад его был осенён раскидистой ивой. Вход украшала каменная дама в одежде с библейскими складками. Для порядка мы немного поспорили – кто будет звонить, кто первым говорить. Решено было доверить все Алисе.

– Здрасте… Вы Константин?

– Положим, – не удивился тот. – Чем обязан?

Артур не нашел нужным предупредить, что искусствовед был личностью мрачной и нелюбезной. Широкомордый, бородатый, в какой-то нелепой одежде, которая в мое время называлась «треники», он смотрел на нас оценивающе, приоткрыв толстые плотоядные губы, при этом нижняя все время как-то надменно выпячивалась. Мог бы хоть в дом пригласить. Чай, соотечественницы прибыли!

Уболтала Алиса искусствоведа, Алиса кого хочешь уговорит. Константин не только согласился приютить нас на ночь, но изобразил на своем мохнатом лице подобие улыбки, мол, он безумно рад, что у него три тетки переночуют. Объясняя ситуацию, Алиса все время просила разрешения позвонить в Амстердам, чтобы Артур дал нам рекомендации. От звонка Константин вежливо отказался, он нам и так доверяет.

Мне на все эти расшаркивания ножками было наплевать, я вожделела увидеть, как выглядит Брюгге изнутри. Брюгге город старый и тесный. Я не знаю, во сколько раз увеличилось его население, но уж наверняка не осталось на прежнем, средневековом уровне. Фасады зданий оставили в неприкосновенности, а нутро надо было оснастить всеми благами цивилизации, как то электричеством, водопроводом, кой-каким отоплением. К слову скажу, на Западе жилье отапливают плохо, все жалуются на холод. Это только наше отечество топит почем зря, обогревая не только жилье, но и вселенную.

Этот дом от оборудования удобствами не пострадал. Все здесь дышало стариной. Первый этаж был занят под мастерскую. Комната показалась огромной, но скоро я убедилась в ошибочности первого впечатления. Я всегда была уверена, что на картинах фламандских мастеров большие комнаты. Но здесь я поняла, что дело не в размерах помещения, а в небольшом количестве вещей. Мебели было мало: длинный дубовый стол, добротный сундук, некое подобие буфета, старинная конторка. А вешалка была современной, только неудобной, без крючков. Я с трудом пристроила свой плащ и тут же получила нарекание от Константина:

– А вот на скульптуру вешать одежду не надо. Хоть хозяин и в отъезде, но ему бы это явно не понравилось.

– А это скульптура? – опешила я.

– Это «Конструкция № 14». Видите цифру? Лучшие работы Эрика на выставке. Это так… остатки. А плащ можете повесить вон туда, на оленьи рога.

– Лучше бы ваш Эрик оленьи рога на выставку послал, – буркнула я.

Надеюсь, Константин меня не услышал. Не хочется выглядеть нахалкой. Ну раздражает он меня! С его внешностью ему не Мемлинга изучать, а проводником по тайге ходить.

Только тут я заметила еще несколько скульптур. Они не били в глаза и все странным образом напоминали вешалки. Эдакое нагромождение геометрических фигур, поставленных друг на друга как-то очень косо, неустойчиво, эквилибристика в камне.

– Странно, я эти фигуры тоже не заметила, – созналась Алиса. – В Брюгге глаз видит только подлинное, а современные выкрутасы отметает за ненадобностью.

Красноречивый взгляд Константина проорал, что он имеет большое сомнение относительно понимания нами современного искусства.

– Вот это мне нравится, – я показала на стилизованного деревянного коня с рыжей гривой.

– Это всем нравится, – согласился Константин. – Этому коню двести лет. Эрик любит игрушки и собирает их. А вещи отнесите туда, – указующий перст был направлен на задрапированный закуток, – там кладовка.

Организатором нашего быта на этот раз выступила Алиса. Обычно первой принимается за хозяйские дела Галка, но здесь она оробела, а может быть, все еще не изжила дорожное путешествие.

– Нам бы ужин приготовить…

Электрическая плита в этом доме была закамуфлирована под старинный очаг. Посуда на полках – медные, до блеска начищенные котлы – явно предназначалась не для употребления, а для интерьера. Но это нас не волновало. Предусмотрительная Алиса взяла в путешествие не только постельное белье, но и посуду.

– Марья, брось свой диктофон. Иди мыться!

Когда я после душа вступила под своды мастерской, то застала там не только накрытый стол, но явно другую атмосферу, другое состояние мира. В воздухе порхала доброжелательность. Как это Галке удается, не знаю. Сие есть тайна. Константин поменял треники на вполне цивильный костюм, даже, кажется, бороду расчесал, потому что улыбка в чаще волос была уже не ощутимой, а зримой. Он курил трубку и внимал Галкиным речам. Я поймала их только за хвостик:

– …Вы себе представить не можете, что для нас значит встретить в Брюгге русского человека! Мы думали, что Запад совершенно безопасен, а поди ж ты!

Очевидно, Галка придала происшествию на дороге трагический оттенок.

– Не берите в голову, – пробасил Константин. – Хулиганье во всем мире одинаково. А поломку вам устранят за копейки на любой заправке.

– Забудем… – примирительно сказала Алиса. – Надеюсь, подобное не повторится.

– Если Галку под паранджу спрятать, тогда я понимаю…

Последнее никто не услышал. Все стали рассаживаться. Константин вдруг рванул с места, скрылся на кухне и вынес три бутылки. Он нес их в одной руке, как букет.

– Выбирайте, сударыни, чем причащаться будете.

К нашему удивлению, в пузатой, черного стекла и затейливой формы бутылке, которая должна была содержать нектар урожая какого-нибудь 18… года, оказалась клюковка домашнего приготовления.

– Откуда?

– Прислали. Здесь у них «не забалуесся»!

– Ну… со знакомством, что ли?

И пошел фестиваль. Между тарелок с бутербродами стояли дары Константина: селедочка с лучком, малосольные огурцы и дымящаяся картошка в мундире. Клюковка шла ходко. Это никак не входило в мои планы. Я намеревалась разговорить Константина и вытащить из него факты по истории города, такие, которые нигде не прочитаешь. А девушки мои говорили о чем угодно, только не о Брюгге и Мемлинге. Вначале они ругали наше правительство, потом они его хвалили, с русской преступности легко соскользнули на преступность фламандскую, после чего на полном серьезе стали говорить о погоде: оказывается, в Брюгге всегда дождь, а в Санкт-Петербурге исключительно ведро. Опустились даже до анекдотов. Клюковку уже распробовали, дело шло к белорусской на березовом чем-то там настоянной водке. Сами собой возникли маринованные грибы.

– Откуда?

– Привезли… У них тут…

– Не забалуесся… – весело окончила фразу Галка.

Константин хохотнул, довольный. Когда Галка стала расспрашивать про известные всему миру кружева и блошиный рынок, неотъемлемую часть старого города, я решила, что пришел и мой черед. Но мои попытки толкнуть Константина на стезю прекрасного потерпели полное фиаско. Даже Алиса меня не поддержала.

– Маш, ну право, не время. Дай диктофону отдохнуть. А то он на умных разговорах зашкаливает.

Я посидела, послушала, пригубила ту, что на березовом соку, и сказала:

– Вы меня простите, господа хорошие, но у меня голова разболелась. От клюковки. С отвычки. Можно я спать пойду?

Девы мои не только не возражали, но даже, кажется, обрадовались. Меня уложили спать на втором этаже в крохотной комнатенке на широченном, на вид музейном ложе, правда, без балдахина. Внизу продолжали пировать, даже, кажется, петь начали, а я прилипла к окну. Оно выходило на канал, частично был виден аркой перекинутый мост, который упирался в крохотный двухэтажный домик под черепичной крышей. Домишечко был дряхл, уже двести лет назад он был глубоким старичком. Потом его подлатали. Наверное, целый отряд реставраторов трудился над его выщербленными стенами и сгнившими стропилами. Поросшее зеленым мхом подножье его омывали тусклые воды канала. Они набегали волной – отзвуком проехавшего катера. Волна несла темную ряску, какой-то мелкий мусор.

Вдруг как-то косо пошел мелкий дождичек и опрыскал все вокруг. Потом он усилился, стал побулькивать на поверхности канала. Домишечко тоже намок и по-стариковски пригорюнился. На втором этаже его в круглом окне за белой занавеской вспыхнул осторожный, похожий на свечу огонек. Но не исключено, что это была настольная лампа с маленькой лампочкой. Я тут же представила себе юную золотоволосую фламандку с книгой – старинным манускриптом. Господи, я стала сентиментальной. Что стар, что млад – в голову лезут одни сказки.

Тут я стала чихать – аллергия, и образ золотоволосой девы совершенно стушевался. Кровать была жесткой, засыпала я трудно. Потом, что называется, забылась. Мне снилась подмосковная деревня с огородом, с высокими зонтиками укропа, метелками моркови и синим лесом на горизонте. Было почему-то грустно – до слез.

Что-то нудновато у меня идет сюжет, прямо скажем. Я стесняюсь уверенно крикнуть: «За мной, читатель!» Кто из великих так призывал? Булгаков, кажется? Я могу только оправдываться и обещать, что потом дело пойдет живее. Но, в конце концов, это еще и путевые заметки. Ну не могла я не написать про Амстердам и тем более про Брюгге. Вы даже не представляете, как там красиво.

Я проснулась среди ночи от чудовищной изжоги, маринованные маслята явно удивили мою поджелудочную железу. Дом спал. Темнота вокруг меня была плотной и липкой, лоб – мокрым от испарины. Надо попить воды. Для этого надо спуститься на кухню. Где-то здесь торшер был с такой штучкой для включения, знать бы, с какой стороны. Я повернулась на бок и замерла от странного ощущения, что я не одна в кровати, со мной кто-то лежит.

– Галь, ты? – спросила я громко.

Ответа не было. Со сна я еще не успела испугаться, поэтому руку вбок выбросила весьма беспечно. Кто-то действительно лежал рядом, безмолвный и неподвижный. Рука моя слегка передвинулась, и пальцы поймали привычное, я поняла – нос… а под ним губы – ледяные.

Я вскочила со своего ложа со скоростью отпущенной пружины. Всем известно, что в момент пробуждения люди за секунду видят сны, вмещающие в себя события часа, дня, а иногда всей жизни. То есть в эту секунду умещается неимоверное количество событий. Мозг, очевидно, работает как бешеный. Так случилось и со мной. В одну секунду, только не сна, а яви, перед моим слепым взором пронеслись миллионы образов, словленных со всей чернухи, которой нас пользуют телевизор и книги в безумных обложках. Рядом присутствовали персонажи моей реальной жизни, где-то кого-то отпевали или хоронили, под потолком, вереща, как вертолет, пролетел гроб с панночкой, «поднимите мне веки!», какие-то неведомые тени, убиенные, замученные, непогребенные, пробегали по стенам моей спальни, и все эти образы в один голос вопили короткое слово: труп!

Все это действительно продолжалось доли секунды, потому что от моего прыжка торшер упал набок и сам собой зажегся. Кто это, елы-палы? Лицо до подбородка закрыто пледом. Волосы седые или белые? Платиновые, вот какие! Старуха или крашеная? Впрочем, какая разница? Как очутилась здесь эта тетка с вперенным в потолок мертвым взглядом?

Дальше, как говорили мне девочки, был визг, а может, вой: утробный, волчий, безостановочный. Это уже потом, когда меня валерьянкой отпаивали, когда Алиса гладила мне колено, Галка с ложечки поила водой и даже Константин в неглиже – мешком сидящей пижаме – бубнил на одной ноте: «Ну Марья Петровна, голубушка, ну как вы могли, право, мы и представить себе не могли…» – я обрела возможность соображать и поняла, что это шутка. Рядом со мной лежала кукла из коллекции бельгийского скульптора Эрика.

– Ну прости нас, киска, ну дуры… Ну перебрали. Как-то она сама шла, клюковка-то… Перепились. Нам и в голову не могло прийти, что ты проснешься ночью. Мы думали, встанешь утречком, увидишь соседку и будешь хохотать до колик. И настроение у тебя будет веселое. Ну улыбнись, девочка, золотая, родненькая.

Я сидела истуканом и смотрела куда-то сквозь.

– Мы тебе вначале дядьку хотели подложить, – внесла свою лепту Галка, – но потом решили, что это нецеломудренно. Но как тебе в голову могло прийти, что это труп?

– После разговора в Амстердаме я все время об этом думаю… что, мол, детектив не могу написать и все такое прочее. А эта рядом такая тяжелая, неподвижная, и нос ледяной.

– Фарфоровый. Знаешь, каких отличных кукол делают в Бельгии? Константин ночью нам их всех показал. У Эрика их целая кладовка. Хочешь, и тебе покажем?

– Нет.

Константин принес мне горячий кофе и внимательно следил, как я, обжигаясь, пытаюсь сделать глоток побольше.

– Ну как, вам лучше? – спросил он, когда я протянула пустую чашку.

– Хуже быть по определению не может. Утром вы мне будете час, нет… полтора наговаривать в диктофон. Про Брюгге. И про Мемлинга… для путевых заметок, – обожженный язык мой работал плохо, и фразы вылетали по кускам.

Конец ночи я провела в одной кровати с Алисой. Наутро меня спросили:

– Ну как ты?

– Если честно, то мой ночной испуг ни в какое сравнение не идет с ужасом от потери сумки.

– Что же ты визжала? В музее небось молчала, как рыба.

– Здесь был испуг мнимый, а там от реального кошмара у меня голос отнялся. Девочки, ведь в той сумке все было: и паспорт, и деньги, прошлое и будущее…

– Опять заладила. Хватит! Поезд ушел. Все счастливы.

– Манька, какой же ты все-таки совок!

К слову сказать, Константин сдержал обещание. Он оживил Брюгге, он воспел хвалу Мемлингу. Кто бы мог подумать, что этот любитель клюковки на спирту мог говорить таким высоким слогом? Начал он традиционно: «Нидерланды – это низкие земли. Название Фландрия происходит от слова “vlieden”, что значит бежать. Люди спасались от наводнения бегством, и образовалось “прибежище”.

Основание города относят к VII веку. Основателем династии фламандских графов был отважный, коварный и жестокий Болдуин I Железная Рука. Болдуин воевал за земли с норманнами, но не брезговал собирать землицу и другими средствами. Он похитил у короля Карла Лысого его дочь Юдифь, и границы Фландрии расширились за счет владений французской принцессы. Сын Юдифи Болдуин II уже называл себя Каролингом».

Словом, это была целая лекция, которую можно будет вставить в путевые заметки целиком. Этим я потом займусь, дома. Только несколько слов о Мемлинге. Существует прекрасная легенда. После битвы при Нанси в брюггийский госпиталь Святого Иоанна попал раненый юноша – воин Карла Смелого. Монашки-урсулинки его выходили, и в благодарность монастырю он написал ряд картин и известную раку святой Урсулы. Легенда прекрасна и поэтична, но реальность, по-моему, не хуже: Мемлинг был сыном бюргера, сам был бюргером, а по совместительству стал великим художником.

Когда мы уходили, чтобы предпринять еще один бросок по городу, Константин сказал:

– В монастыре Святого Иоанна попросите увеличительные линзы. Тогда рака святой Урсулы оживет. Вы увидите подлинный средневековый мир.

– У нас на все музеи три часа, – сказала Алиса. – Сегодня вечером мы должны быть в Пализо под Парижем.

– Тогда я пойду с вами, – сказал этот удивительный искусствовед. – Нельзя пускать путешествие по Брюгге на самотек. Вы должны увидеть главное.