Глава 3. Исчезновение Мани

Анна не помнила, как добралась домой. Рыдания душили её, а пробудившиеся воспоминания жгли душу. Картины прошлого, одна страшнее другой, вставали перед её глазами: отъезд Николеньки и жгучая боль от разлуки с мужем, запах ладана и скорбные лики на иконах в свете свечей. Николай настоял на том, чтобы их любовь всё же получила божье благословение и после отказа раввина узаконить их брак, повёл любимую под венец в православный храм. Батюшка совершил над ней обряд крещения, и они венчались в маленькой местной церкви, где Николенька надел ей на палец золотое колечко с трогательным изображением голубя и голубки, удерживающих в своих клювиках колосок. Перед самым отъездом мужа Анна узнала, что у них будет ребёнок, и это изображение стало символичным.

– Аннушка, – попросил Николай. – Давай, если у нас родится девочка, назовём её Марией, в честь моей матери. Она у меня замечательная, и это имя принесёт ребёнку счастье. Так они расстались, договорившись о том, что в первый же его приезд домой они сообщат родителям о своём браке.

Потянулись долгие дни разлуки. Анна тосковала по мужу, беспокоилась о его судьбе и с трепетом прислушивалась к зарождающейся в своём теле новой жизни. Молодая женщина вспомнила, каким злобным и торжествующим было лицо её отца, когда он сообщил ей трагическую весть: Николенька, её муж и отец её будущего ребёнка, погиб в сражении, и уже никогда-никогда им не быть вместе! Мир рухнул в одночасье, ведь она потеряла не только мужа, но и своего отца, которого раньше любила и почитала: человек, бросивший ей в лицо страшное известие с радостной усмешкой на губах, не мог быть её отцом. Она бросилась из дома, осыпаемая его проклятиями, с разбитым лицом и, не разбирая дороги, побрела, куда глаза глядят. Ноги едва слушались её, голова кружилась, перед глазами плыли огненные круги, и в какой-то момент, потеряв сознание, она упала навзничь прямо на мостовую. Что было с ней потом, она не помнила. Ни как её подобрали мортусы^[7], ни как, приняв за покойницу, погрузили на телегу поверх груды мёртвых тел и повезли на окраину города, где для жертв чёрной смерти* была вырыта большая общая могила. Эпидемия чумы в 1812 году охватила весь юг России, в том числе и город Николаев, где жила семья Анны.

Трупы погибших людей сбрасывали прямо в яму, а затем сжигали. Очнулась Анна, когда огонь стал лизать всё её тело. Обезумев от боли, она с трудом выбралась из ямы и всю ночь брела по дороге, утратив ощущение реальности того, что происходило с нею. Она не ощущала даже боли, хотя всё её тело было в страшных ожогах, и когда её родители решили, что она умерла, это в какой-то мере так и было: умерли её чувства, желания, не стало даже памяти о прежней жизни. Прежней Анны не стало, а та, что осталась, закрыла своё сознание для воспоминаний.

При входе на территорию больницы молодая женщина столкнулась с доктором Капилло, который нервно прохаживался перед воротами. Заметив Анну, он стремглав бросился к ней. Доктор был так сильно взволнован, что даже не заметил слёз на ее лице.

– Ах, Анна! – вскричал он, взяв её за руку. – Я так вас ждал! Представьте, Лиза сбежала!

– Как сбежала? Зачем? – с недоумением взглянула на него Анна. – Какое несчастье!

– Да что вы, Анна, какое же это несчастье? – горячо перебил её доктор. – Как вы не понимаете, ведь теперь я свободен! Я полностью свободен, и имею право сказать вам, что я люблю вас, Анна, что полюбил вас с самого первого взгляда, как только увидел! О, Анна! Если бы вы знали, как я счастлив, что, наконец, могу открыть вам своё сердце!

Анна мягко отстранила его руку, и доктор только сейчас заметил страдальческое выражение на её осунувшемся заплаканном лице.

– Что случилось с вами, милая Анна? Почему вы плачете? – с тревогой спросил он.

– Ах, Аркадий Константинович, – вздохнула женщина, и глубокая печаль отразилась на её лице. – Если бы то, что я сейчас услышала, вы сказали мне ещё сегодня утром, поверьте, не было бы на свете женщины, счастливей меня. Но сейчас… сейчас…, – и она горько заплакала, закрыв лицо руками.

– Что такого могло случиться за это утро, чтобы ваше отношение ко мне изменилось, милая Анна? – с отчаянием воскликнул доктор. – Где вы были?

– У банкира Гуровича.

– Он что – отказал вам?! Не может этого быть, он ведь человек слова

– Гурович мой отец, – тихо сказала Анна. Доктор изумлённо уставился на женщину.

– Кто? Гурович?! – переспросил он, думая, что ослышался, но тут догадка озарила его лицо:

– Вы всё вспомнили, Анна… К вам вернулась память! Но ведь это же, замечательно, я так рад за вас!

– Мой муж погиб, моя мама умерла, – тихо сказала женщина. – Как видите, радоваться нечему.

– Но… – растерялся доктор, – это же, случилось много лет назад! Это прошлое, а жить нужно настоящим! – Для меня это случилось сегодня, – опустила голову Анна, – простите. Доктор смотрел вслед удаляющейся женщине, и отчаяние переполняло его сердце: Анна опять отдалялась от него.

Подходя к дому, молодая женщина не старалась скрыть следы своих слёз: сегодня они с дочкой потеряли самых близких им людей, и оплакивать их они должны вместе. Возле их дома на скамейке с понурым и растерянным видом сидел незнакомый мальчуган.

– Ты к кому? – подойдя, окликнула его Анна.

– Здравствуйте, – мальчик бросил на неё растерянный взгляд из-под пушистых ресниц. – Я жду одну знакомую девочку, её зовут Маня.

– Маню? – удивилась Анна. – Так это моя дочка, и зачем она тебе? Я тебя раньше у нас никогда не видела, как тебя зовут?

– Володя Гурьев, – поднявшись со скамейки, вежливо представился мальчик. – Хотя…, – замялся он, – если верить Мане, я не совсем Гурьев, и мне бы хотелось расспросить ее об этом подробнее. А вы – тётя Анна? Манина мама? – предположил он. – Я почему-то вас такой и представлял…

– Какой такой? – спросила Анна, невольно любуясь миловидным лицом мальчугана, обрамлённого светлыми, слегка вьющимися волосами.

– Красивой… – смущённо пояснил Володя, и его лицо озарилось робкой улыбкой. – О вас Лёня Капилло рассказывал.

– А, Лёнечка… – с теплотой улыбнулась женщина, – он мне, как сын, я его знаю с рождения, и очень люблю. А ты откуда его знаешь?

– Мы учимся вместе, – уклончиво объяснил мальчик и потупил глаза, вспомнив, как перед всем классом оскорбил мать Мани, а Лёня Капилло вступился за неё.

«Какой симпатичный ребёнок, – между тем думала Анна, с улыбкой разглядывая маленького гостя, – только грустный какой-то. Видно, и у него тоже горе» – вздохнула она про себя. Откуда ей было знать, что этот «симпатичный ребёнок» был печально известен своим несносным характером, дерзил взрослым, постоянно обижал других детей, и что её собственная дочь часто плакала от его насмешек и издёвок. Лицо Володи Гурьева, всегда такоё надменное и высокомерное, выглядело сейчас поникшим и жалким.

– Чего ж ты тут сидишь один, в дом к нам не заходишь? – приветливо спросила его Анна.

– Так ведь там никого нет, – пожал он плечами.

– Как это нет? – удивилась Анна и переступила порог. На столе на салфетке нетронутыми лежали её штрудели с маком.

– Странно, – с недоумением уставилась на них женщина, – действительно, нет… А ты давно здесь? – обернулась она к ребенку.

– Давно, – вздохнул мальчик.

– Так тебе нужно было к соседке нашей зайти, тёте Дусе, Маня, наверное, там. Пойдём, глянем. – предложила она.

– Ей наша соседка кофточку вяжет, пошла, наверное, на примерку. Но Евдокии дома тоже не оказалось. Вдвоем они обошли флигель вокруг, и Анна заметила под деревом таз с мокрым бельём. Она вспомнила, что накануне вечером велела Мане развесить утром постиранное бельё, и растерянно развела руками.

– Зачем она бельё тут оставила?

– Может, она к кому-то другому пошла? – предположил мальчик, и они направились к соседнему дому. Из окна выглянула смуглая девочка и с любопытством стрельнула в Володю чёрными глазами.

– Тётя Анна, вы к нам?

– Тамася, ты Маню не видела? – вместо ответа спросила Анна.

– Не-а, – покачала головой девочка. – А её что – дома нет?

– Нет, – растерянно подтвердила женщина. – Ты спроси у своих братьев, – попросила она, – может, они её, где видели?

– Сеня! Женя! Илюша! – обернувшись, крикнула Тамара вглубь комнаты, – вы Маню не видели? В окне тут же показались улыбающиеся рожицы трёх Тамариных братьев.

– Нет, не видели, – радостно сообщили они. – А вы у Гриши спросите, может, она к нему пошла? – посоветовали они.

Тамася стремглав выскочила за ними во двор.

– И я с вами, тетя Анна, – попросилась она. Тамара была красивой караимской девочкой с длинными чёрными, как смоль волосами, и озорными, по-восточному удлинёнными миндалевидными глазками. Её тётя, после смерти своего брата взявшая содержание всей его большой семьи на себя, была превосходной портнихой и наряжала девочку во всё белое, за что во дворе её прозвали «муха в сметане». Белые платьица выгодно оттеняли смуглое личико девочки и блестящие, аккуратно заплетённые чёрные косы. Все события, которые происходили во дворе, Тамара принимала близко к сердцу и активно в них участвовала.

Гриши дома не оказалось, а его мать, госпожа Вальтер, сообщила им, что он полчаса, как ушёл с Амалией Карповной на базар за рыбой.

– Но Маню, мы сегодня не видели, – уверила она их.

– А вам Джульетта случайно не попадалась? – в свою очередь озабоченно спросила она Анну. – Представляете, взяла себе моду гулять сама по себе: захотела – пришла, захотела – ушла, – с осуждением заметила она. – Как какая-то уличная собака, просто позор, честное слово. Анна молча покачала головой.

– Дождётся, что мы её вообще больше одну отпускать не будем, – громко пригрозила госпожа Вальтер, будто непослушная Джульетта была где-то рядом и могла слышать её угрозы.

– А вы зайдите в больницу, – посоветовала она, – может, Маня к Якову забежала?

– Дяди Якова нет в больнице, сегодня ведь Рош ха-Шана, – напомнила Анна. – Он с утра ушёл в синагогу.

– Ой, извините, я и забыла! С Новым годом вас, Анна, – поспешила поздравить её госпожа Вальтер. Население больничного двора представляло собой смесь различных национальностей и, соответственно, вероисповеданий: здесь жили поляки, немцы, евреи, молдаване, караимы, греки, русские и украинцы. Праздник для одних был праздником для всех, потому что в этот день принято было приглашать соседей, и во дворе праздники плавно переходили один в другой.

– Слушайте, а чего мы тут гадаем? – встрепенулась вдруг Тамара. – Маня, скорее всего, в лицей побежала, Лёнчика проведать. Не было её сегодня, – хмуро возразил Володя, – я только что оттуда.

Все помолчали. Анна не на шутку забеспокоилась. Девочка у неё, конечно, самостоятельная, но не могла же, она взять и, не спросившись, уйти из дома, зная, что сегодня праздник, который следовало проводить в кругу семьи!

– Знаете что, – опять вмешалась жена аптекаря, – а может, она ушла с Яковом Натанзоном в синагогу? Все выжидающе уставились на Анну, и та с облегчением вздохнула: ну, конечно же, как ей это сразу не пришло в голову! Конечно же, в синагогу!

– Спасибо, что вы мне это подсказали, уважаемая госпожа Вальтер, – сердечно поблагодарила её Анна – мне и самой следовало бы об этом догадаться, а то я уже начала беспокоиться. Мы с Володей пойдём домой, а вы, если увидите Маню, передайте ей, что дома её ждут, пусть нигде не задерживается.

– Всенепременно, – заверила её жена аптекаря – не беспокойтесь, обязательно скажу.

– А я побегу поищу Джульетту, – предложила Тамара и умчалась в сторону сарая, где был захоронен дворовой пёс Ромео, и где обычно проводила своё время тоскующая о погибшем друге Джульетта.

Войдя в дом, Володя с любопытством огляделся. Убогая обстановка дома вначале поразила его, ему ещё никогда не приходилось бывать в таком бедном жилище, но почему-то здесь ему всё нравилось. В комнате было уютно и чем-то приятно пахло. На столе, кроме маковых пирогов, в тарелке лежали нарезанные дольками яблоки и мёд в вазочке.

– У вас очень чисто, – вежливо заметил мальчик.

– А как же иначе, – с достоинством ответила женщина, – ведь сегодня Рош ха-Шана, еврейский Новый год, начало новой жизни*. Чтобы она была светлой и чистой, положено хорошо прибраться в доме, такая у нас традиция. Ты садись, – пригласила она его, – а я угощу тебя своим маковым штруделем. Говорят, – с гордостью добавила она и просияла улыбкой, – что он у меня получается отменным. Володя не стал отказываться и с удовольствием отправил в рот кусок благоухающей сдобы.

– О! А вы знаете и, правда, очень вкусно, – с видом знатока похвалил он и задержал взгляд на лице женщины, на котором отчетливо проступали следы слёз. – А почему вы плакали, тётя Анна? Вас кто-нибудь обидел?