В переулке Маятников

Честно говоря, переулок Маятников оказался не больно-то уютным местечком. С одной стороны тянулся бесконечный бетонный забор, а с другой – ржавые гаражи. Между гаражами и каким-то жутким зданием с окнами-щёлочками был втиснут один-единственный дом из серого кирпича. На нём был мелом написан номер – 15. Странно, почему 15? Если рядом ни первого, ни четырнадцатого…

Не похоже, чтобы в таком месте даром отдавали велосипед. Я чуть не сбежал. Но на железной двери вместо обычного звонка висел колокольчик с толстым витым шнуром когда-то зелёного цвета.

Посреди серой улицы этот цвет, хоть и бывший зелёный, был как светлячок. Поэтому я собрался с духом и дёрнул за шнурок.

– Динь, – сказал колокольчик совсем негромко. И почти сразу дверь открылась.

Передо мной стоял очень длинный мальчишка-старшеклассник. Рукава зелёного свитера были ему коротки, смешно торчали тонкие руки. Я сначала и увидел только руки и свитер, а потом поднял глаза и разглядел всё остальное. Вздёрнутый независимый нос, серые глаза и короткие, торчащие во все стороны светлые волосы.

– Привет, – сказал я. Он хмуро кивнул в ответ, вроде: чего надо? – Здесь живёт Августина Блюм? – спросил я.

Он неопределённо хмыкнул и кивнул, приглашая внутрь.

– Я по объявлению, – поспешил добавить я. – Вот.

И достал из кармана сложенный вчетверо газетный лист.

– А, вот оно что, – обрадовался мальчишка. – Тогда пойдём сразу к нему!

У него оказался неожиданно высокий голос.

К кому это – «к нему»? Августина Блюм – женское имя. Точно. Я совершенно растерялся.

Он повёл меня по тёмной лестнице, потом – по какому-то коридору, и вдруг мы оказались на славной чистенькой кухне. Зачем – на кухню? Что у него, тут велосипед хранится?.. Нет, не похоже… Но зато ужасно вкусно пахло печеньем.

– А, чёрт, чуть не сгорело! – выругался он и выключил духовку. Потом схватил полотенце и достал противень. Если бы вы видели, какое там было печенье! – Скорей, скорей подставь что-нибудь! – крикнул он. Я увидел хлебную доску, положил на стол – и он бросил на неё противень. – Ух, горячо! – Он дул на пальцы, а мне ужасно захотелось попробовать этого печенья. Оно было с изюмом и пахло корицей. Но он не предложил, а просить мне не захотелось.

Наверняка печенье испекла Августина Блюм. А этот длинный, наверное, её внук. И она его оставила следить за печеньем. И он забыл, почти прозевал – у нас с мамой так было!

– Пойдём, – сказал он. И только тут я увидел дверцу. Стеклянную дверцу, ведущую в сад.

Я так и не понял, как это могло быть. Во-первых, тут должен быть второй этаж. А во-вторых… Во-вторых, переулок Маятников был серым и неуютным местом, а этот сад был… Ну, прекрасен. Да, прямо такое слово подходит. В переулке было сумрачно и сыро, а тут светило мягкое солнце. Как это – погода другая?.. Садик был очень маленький – всего в несколько шагов, но тут росли яблоня, и маленький тонкий каштан, и шиповник, и цветы – такие разные, я не знал их названий… И пахло удивительно. И прямо от крыльца начиналась маленькая дорожка, и вела она…

Я не успел рассмотреть, что там с дорожкой. Потому что увидел велосипед. Ярко-рыжий велосипед, сияющий на солнце.

– Скучаешь? – спросил его мальчишка и легонько тронул за руль. – Смотри, кого я тебе привёл…

Мне почему-то не показалось странным, что этот длинный разговаривает с велосипедом. Я тоже смотрел на велосипед, а он, кажется, смотрел на меня. Я смотрел и улыбался, и мне казалось, что он улыбается тоже. И вдруг этот велосипед совершенно ясно сказал мне:

– Привет. Меня зовут Вилли.

– Вилли, – повторил я шёпотом и сел прямо на деревянные ступеньки. Понимаете, никогда прежде мне не встречались говорящие велосипеды!

– Ты его слышишь?! – обрадовался мальчишка в зелёном свитере. – Слышишь, слышишь!

– Конечно слышит, – заявил Вилли. – Скажешь тоже. Сразу видно. Эй, ты чего? Рот закрой, ворона залетит! Тебя как зовут вообще?

– Севка, – ответил я.

– Ну вот, Вилли, и нашёлся тебе новый хозяин, – произнёс мальчишка и как-то погрустнел. А потом повернулся ко мне: – Ты уж поосторожней с ним, ладно, Севка? Не гоняй особо…

– Ха, не гоняй, – засмеялся Вилли. – Кто бы говорил!

Я сидел и смотрел на них. И хлопал глазами как дурачок. Всё это было как-то очень не похоже на правду. Наконец я сказал, просто чтобы сказать что-нибудь:

– Так это твой велосипед?

– Нет, – ответил он. – Был мой. А теперь – твой. Понимаешь, ведь много людей здесь было. Никто не слышит. Приходилось отказывать. А я, знаешь, очень не люблю отказывать людям…

Тут я задал ещё один вопрос:

– Тогда кто такая Августина Блюм?

Он рассмеялся. И взъерошил волосы своими длинными тонкими пальцами – пожалуй, слишком тонкими для мальчишки. И сказал:

– Так ты ещё не понял! Августина Блюм – это я!

Августина Блюм

– А знаешь, я сначала принял тебя за мальчишку!

– Многие так думают, – пожала она плечом. – Но представь, что я нацеплю какое-нибудь платье! Или отращу длинные волосы. Скажи, кошмар?

Я попытался представить. Да, получалась какая-то нелепость.

Мы сидели на тёплых деревянных ступенях кухни. Втроём – Августина, Вилли и я. То есть, конечно, Вилли не сидел, но он был с нами, а это то же самое. Августина угощала меня своим печеньем, оно и правда было сумасшедше вкусным.

В общем, не так уж и плохо, что она девчонка. Правда, девчонка, которая печёт волшебное печенье с изюмом и корицей, – это куда обыкновенней, чем мальчишка. Но необычного в ней было и так хоть отбавляй. Взять хотя бы говорящий велосипед!

– Скажи, а как твоё имя будет полностью? – спросила вдруг она.

И откуда она знает?.. Никто раньше не спрашивал. Севка и Севка. Моё полное имя мне велико, и я путаюсь в нём, как в папином пальто.

– Зачем тебе? Севка, и всё.

– Нет, скажи, – упрямо произнесла она.

– Ладно. Понимаешь… Мои родители. Всё дело в них. Папа решил, что раз у меня такая обычная фамилия, Воробьёв, значит, имя должно быть особенное. И ещё они с мамой очень любят старую музыку. И больше всего – одного композитора, мама постоянно слушает пластинку.

– Какого это – старого? Сто лет?

– Нет, намного, намного старше.

– Ну, не может быть. Тогда ведь не было пластинок!

Я задумался. Правда ведь, не было. Но это очень старая музыка, точно. Мама говорила, ей три сотни лет, хотя это даже невозможно представить.

– Я спрошу. Но этот композитор ходил в парике, как в старину. И у него было два имени.

– Целых два? Наверное, хороший композитор. Раз заслужил два имени.

– Я не знаю… Не знаю, почему два. – Я решил больше не тянуть и покончить с этим: – Но вот второе из них досталось мне. В общем, меня зовут Себастьян. И я совершенно в этом не виноват.

– Себастьян, – повторила Августина Блюм. – Какое красивое. Серебристое имя.

– Как это – серебристое? – не понял я.

– Похоже на серебристый колокольчик. Все имена цветные. Ты не знал?

– Нет…

– Се-бас-тьян, – повторила она тихонько, и моё имя впервые не показалось мне таким ужасным. – Можно я иногда буду звать тебя так?

– Как хочешь, – пожал я плечами. – А вот твоё имя – Августина, – оно какого цвета?

Я никак не думал, что она ответит. Но она сразу сказала:

– Оранжевое. Августина – жёлто-оранжевое, как осенние листья. И шуршит. Слышишь?

– Августина, – повторил я шёпотом. – И правда оранжевое! Красиво. Хорошо, что у тебя такое необычное имя. А Вилли? Какого он цвета? Тоже оранжевый? – спросил я. Наверное, потому, что сам Вилли был ярко-рыжим.

– Нет, имя Вилли – цвета неба. Цвета бесконечной свободы. Вилли! Слышишь – полетело…

Вилли смущённо хмыкнул, а потом спросил, чтобы перевести разговор:

– А Севка? Какого цвета, по-твоему?

– Севка – зелёное, – ответила она уверенно. – Зелёное, как трава.

* * *

Я выпил вторую чашку чая, но уходить не хотелось. Как-то странно будет – уйти и оставить её тут совсем одну.

– Скажи, а почему ты отдаёшь Вилли?

– Ну как же, – ответила она, – видишь? – И она вытянула вперёд свои длинные руки. Они высовывались из зелёных рукавов чуть не до локтя. Да и джинсы были ей коротки: из кроссовок торчали ноги в ярких полосатых носках. – Ничего не могу с этим поделать, – объяснила она, – я слишком быстро расту. Мне прописывали специальные таблетки и даже уколы. Всё равно расту, будто кто тянет меня с неба за уши!.. И вот, видишь, я совершенно не помещаюсь на Вилли. Коленки цепляют руль. Ну и ему, конечно, тяжело…

– Да нормально. Скажешь тоже – тяжело. Богатырь нашёлся, – сказал Вилли. – Ты весишь почти ноль. Но коленки, конечно, – это да. Не погоняешь.

Я впервые видел человека, который переживает из-за своей вышины. Ведь мне всегда казалось: чем выше, тем лучше! Но на всякий случай я кивнул и спросил:

– И что же ты будешь делать дальше?

– Не знаю… Для начала придётся купить взрослый велосипед. Самый большой, какой есть в городе. А потом…

– Что – «потом»? – не понял я. – Так и будешь на нём ездить, на взрослом!

– Ты не понимаешь, – покачала она головой, – с моими темпами роста… Вот скажи, сколько тебе лет?

– Ну, десять, – честно ответил я и пожал плечами. С одной стороны, не так уж и много. С другой – многие принимают меня за первоклашку, так что пусть знает.

– Понятно, – хмыкнула она. – Десять.

А потом выпрямилась, вытянулась во весь свой рост и упёрлась лбом в раму над дверью. Чтобы зайти на кухню, ей приходилось наклонять голову.

– А мне – одиннадцать. Представляешь?!

Одиннадцать! Только тут до меня дошло. Она старше меня всего на год, а выше – ровно в два раза. Августина Блюм была просто великанской девочкой. Пожалуй, это не так уж прекрасно. Бедная, бедная Августина Блюм!

– Ещё года два поезжу, а потом – всё, никаких велосипедов. Не помещусь.

– А как же ты ходишь в школу? – спросил я. – Тебе, наверное, ужасно неудобно сидеть за обычной партой…

– Не хожу я ни в какую школу, – отмахнулась Августина Блюм. – Дел у меня других больше нет!

– Как это?! – поразился я.

– Ну чего мне эта школа… Все смотрят. Я там как жираф, как телевышка. И вообще… Уже сейчас на улице оборачиваются. Я это ненавижу. А дальше что будет?.. И знаешь, спокойно без всякой школы можно обойтись.

– А твои родители… Они что, разрешают тебе не ходить?

– Ну, по правде говоря, нет, – ответила она. – Но я их не очень-то спрашиваю. Их же всё равно никогда нет.

– Как это нет? – испугался я.

– Обыкновенно. На гастролях всё время. Они у меня актёры, – объяснила она.

– Ух ты! Настоящие актёры! – поразился я. – Вот здорово!

– Ничего не здорово, – отмахнулась она. – Всё ездят и ездят. Вот если бы в нашем городе был театр… А так – никогда их нет.

– Подожди, а как же ты? Ты с кем живёшь вообще?

– Ни с кем, – улыбнулась Августина. – Я люблю одна.

– Ничего себе – «одна»! – обиделся Вилли. – Скажешь тоже!

– Ну прости. Конечно, с тобой. Но теперь… Вот теперь буду одна, – вздохнула она.

Как это… Я совершенно не мог себе этого представить. Да, мой папа тоже часто уезжает на работу на неделю, иногда даже на месяц. И тогда мы с мамой остаёмся одни. Но с мамой же! А Августина – она ведь только выглядит большой, а на самом деле…

– Я вот что хотел спросить, – вмешался Вилли. – Мы что вообще, вот так и будем, да? Здесь торчать? Болтать, там, до вечера, да? Совсем уже! Поедем-то когда? А?

– Ой, да, – опомнилась Августина, – ты ведь давно ждёшь! Давай, Севка. Попробуй хотя бы.

Пришлось признаться, отступать-то некуда:

– Понимаешь… Понимаешь, я не умею.

– Не умеешь чего? – не поняла сначала Августина.

– Кататься… Не умею ездить на велосипеде, – объяснил я и отчаянно покраснел. – Понимаешь?

– Нет, – помотала она головой. – Тебе ведь целых десять лет. И ты не умеешь ездить?

– Ну, я не виноват, – стал оправдываться я. – У меня ведь никогда не было велосипеда.

– А, тогда извини, конечно. Но ты всё равно умеешь. Просто не пробовал.

– Ерунда, – поддержал её Вилли. – Этого нельзя не уметь.

– Не бойся, – подбодрила меня Августина, – это же Вилли! С ним не страшно.

Я положил руки на руль. Первый раз в жизни – на руль моего велосипеда.

И мы пошли на дорожку. Впереди – Августина. А за ней – мы с Вилли.

– Я держу, не бойся! – сказала Августина, а Вилли её перебил:

– Не надо, не держи. Я сам.

Я пока ещё не понял, что это значит. Но уже неловко взобрался на седло. Августина уже опустила его как можно ниже, под мой рост. Я поставил ноги на педали и вцепился в руль.

– Чего хватаешься, – обиделся Вилли, – его держат, а он хватается! Совсем уже. Да не бойся ты так, не свалишься!

И правда: Августина отпустила велосипед, а Вилли стоял как вкопанный!

Я немного ослабил хватку и даже погладил руль большими пальцами. Совсем не страшно, если так просто. Сидишь как на заборе. Я слегка нажал ногой на педаль. Совсем чуть-чуть, просто попробовал. Вилли качнулся.

– Ну давай же, давай! Чего ты? Кататься!

Я нажал посильнее. Песчинки скрипнули под колесом. И другой ногой. И…

Как объяснить вот это? Когда едешь сам?!

Конечно, Вилли помогал мне. Это было так странно: он совершенно не собирался никуда падать. Хотя я поначалу и вертел бестолково рулём в разные стороны.

Мы ехали по дорожке мимо сиреневых кустов, мимо заборов, мимо речки, забрались на мостик, переехали его («Та-да-да-да-да-да-да-дам», – сказали нам доски!), мимо колокольни, мимо…

– Ну, как тебе? – спросил меня Вилли.

– Ух! Здорово… Спасибо, ты хорошо меня держишь.

– Я? – хмыкнул Вилли. – Ничего я не держу. Ты давно уже сам едешь.

От неожиданности я дёрнул руль и тут же шлёпнулся на дорожку. Мелкие камешки больно впились в локоть. А Вилли только весело крутил в воздухе колесом.

– Что же ты? – обиделся я.

– Ничего, – засмеялся он, – не упадёшь – не научишься!

Подбежала длинноногая Августина Блюм:

– Ты как? Нормально всё?

– Вроде да, – ответил я, обиженно отряхивая джинсы.

– А, ну тогда ладно. Вставай, – спокойно сказала она и повторила Виллины слова: – Не упадёшь – не научишься. Это он тебя ещё поначалу пожалел. А я ведь по-настоящему училась.

– Просто очень хотелось. Поехать, поехать побыстрее уже хотелось! Понимаете? – объяснил Вилли.

– Ладно, – сказала она. – Раз всё в порядке у вас, то проваливайте уже. Терпеть не могу прощаться.

Глаза её блестели. Она подняла голову к солнцу, чтобы я не видел. Я потрогал её за локоть.

– Слушай, мы будем приезжать к тебе.

– Печенье понравилось? – хмыкнула она.

– Августина… Знаешь что? – сказал я.

– Чего тебе ещё? Давайте уже, хватит. Валите оба.

– Ты очень красивая, – сказал я и нажал на педали. Мы летели непонятно куда, главное – не оглядываться.

Никогда никому не говорил такого. Но она ведь и правда очень красивая. И совершенно не похожа на мальчишку.

* * *

Вечером я сказал дома:

– Знаешь, мам, а у меня появился велосипед.

– Да, конечно, – ответила мама. – И у него семнадцать колёс.

– Нет, – удивился я, – зачем семнадцать? Только два…

– Странно, – удивилась в свою очередь мама.

– Ничего странного, – ответил я и добавил: – Его зовут Вилли.

– А, ну конечно, – сказала мама. – Тогда всё понятно.