Глава вторая

– Памля! – маленький Николай Нильсович с гордостью первооткрывателя тыкал пальцем в стекло машины, за которым проплывал мирный тайский пейзаж.

– Пальма, – терпеливо поправляла Арита.

– Памля! – радостно тыкал в очередное дерево сын.

– Пальма, – соглашалась жена.

Детские словечки звучат удивительно трогательно и вызывают умиление, когда ты слышишь их впервые, но умиляться словотворчеству, когда оно повторено сто раз, выходит примерно так же, как смеяться над сто раз подряд рассказанным анекдотом.

От аэропорта до отеля мы ехали уже полчаса, и всё это время мои домашние ни на минуту не прерывали высокоинтеллектуального диалога. Первое арековое дерево, иначе называемое бетелевой пальмой, ребёнок увидел на стоянке возле аэропорта. Он не нашёл слов и только молча указал на чудо-растение.

– Пальма, – улыбнулась ему тогда Арита.

И понеслось…

– Памля! – наверное, в сто пятидесятый раз ткнул пальцем в окно автомобиля маленький Хаген.

Не могу сказать, на сколько ещё «памль» хватило бы моего терпения, по счастью, выяснять это на практике не пришлось: автомобиль свернул на узкий, в две полосы, «стрит» и подкатил к отелю.

– Отель, – с невероятным облегчением указал я сыну на белоснежное здание.

– Памля! – бодро ответил сын, указывая на приотельную флору.

Так называемые «английские учёные» из новостных лент разных социальных сетей утверждают, что привычка возникает у человека на двадцать первый день. То есть если приучать себя к чему-то многократным повторением, через три недели это «что-то» становится неотъемлемой частью бытия. Такая перспектива, возможно, и была научно обоснована, но меня точно не устраивала. Я готов был поверить, что через три недели привыкну к «памлям» и перестану обращать на них внимание, вот только уверенности в том, что моя нервная система не загнётся за это время, не было.

Расплатившись с водителем, я уже привычно подхватил сына на руки, жену под руку и направился к гостиничным дверям, за которыми должны были закончиться все наши проблемы. Вход в отель со скучающим рядом портье грезился мне сейчас охраняемыми святым Петром вратами, за которыми нас ожидали райские кущи, море беззаботного безделья и милая дружеская компания.

Как я уже говорил, на Пхукет мы договорились ехать большой весёлой толпой. Затеял всю эту круговерть Руслан – огромный, шумный и невероятно добрый, он с первого знакомства ассоциировался у меня с настоящим русским мужиком из глубинки, хотя и был москвичом в третьем поколении. Сдружились мы с ним тысячу лет назад, и это практически без преувеличений: он был одним из первых моих русских знакомых. В какой-то момент пути наши почти разбежались, но в последнее время снова сошлись. Причём способствовали этому сближению наши жёны: моя Арита и его Людмила – милая и удивительно тихая, в противоположность мужу, женщина.

Помню, когда я впервые рассказал о своей знакомой паре на работе, возникла странная реакция. Мой коллега Дмитрий, которого я на тот момент считал близким другом, весело расхохотался и спросил: «Твой Руслан себе жену специально по имени выбирал?» – чем крепко меня озадачил. Это уже потом, когда Арита занялась моим образованием, я прочитал Пушкина и понял, что так развеселило коллегу.

У Руслана и Людмилы было двое детей – погодки пяти и шести лет отроду, названные без затей Мишей и Машей. Всё это весёлое белобрысое семейство собралось в Таиланд как раз в тот день, когда Руслан и Людмила сидели у нас на кухне за бутылочкой «Bordeaux», а в комнате за стеной Миша мешал Маше нянчиться с Николаем Нильсовичем. Предложение казалось привлекательным, было сделано от души, так что мы с Аритой легко согласились.

Другой парой, откликнувшейся на «привлекательное предложение», оказались Денис и Марина. Вот Денис как раз коренным москвичом не был, он приехал в столицу из какой-то российской глубинки, но при этом почему-то походил не то на грека, не то на итальянца – темноволосый, не лишённый изящества, с утончённой растительностью на лице и чёрными как маслины глазами. Занимался он всяческим рекламным креативом, собственно, благодаря его профессии мы и познакомились. Свёл нас Руслан, когда я заикнулся, что моему офису нужны услуги рекламщика. В работе Денис оказался шустрым, активным и пронырливым. Он знал массу хитростей, всегда везде успевал, при этом делал всё с такой невообразимой лёгкостью и как бы между делом, что временами казался бездельником.

Его жена Марина являлась ярким представителем московского гламура. Она вела ничего не значащий блог, поддерживала нужный имидж, оставляя львиную долю гонораров мужа в модных бутиках, и даже завела себе злобную собачку карманной породы. Денис, казавшийся совершенным пацифистом-пофигистом, живший с откопанным в пыли прошлого века девизом: «Make love, not war!», с пониманием относился и к блогу, и к бесконечным магазинам, но собачку, кажется, люто возненавидел.

Сыну Марины и Дениса, носящему нетипичное для России имя – Стефано, вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет. Он вступал в тот опасный возраст, когда всё, что говорят старшие, априори вызывает агрессивное несогласие, но ещё не вышел из того возраста, в котором нет никакой возможности отмахнуться от едущих на море родителей и остаться одному дома.

И вся эта разнокалиберная компания должна была встретить нас уже в отеле. Она и встретила.

Портье распахнул перед нами «двери рая», и…

– Атя-тятя-тятя-дра! – ударило по ушам дружным хором, совсем не похожим на пение райских птиц.

Маша и Миша сидели на диванчике посреди огромного отельного холла, беззаботно махали ногами и дружно «атя-тятя-дракали». На другом краю дивана сидел хмурым сычом Стефано с заткнутыми в уши каплями наушников и слушал какое-то рэповое подобие музыки. Звук его плейера, судя по всему, был вывернут на максимум, но перекрыть слаженные вопли погодок не смог бы ни один рэпер.

– Атя-тятя-тятя-дра! – громогласно разнеслось по холлу.

Навстречу нам спешила Людмила.

– С прибытием, – виновато улыбнулась она, будто извиняясь за вопли.

– Привет, – расплылась в улыбке Арита, приобнимая подругу. – А где Рус? Где Денис с Маришей?

– Атя-тятя-тятя-дра! – вновь пронеслось по холлу. Николай Нильсович с чрезвычайным любопытством воззрился на источник звука и тоже заулыбался.

Людмила же напротив – сделалась серьёзной:

– Ой, они в больнице.

– Что случилось? – выдохнул я, ощущая, как перед носом захлопываются врата рая.

– Атя-тятя-тятя-дра! – прокатилось по холлу.

– Денька взял скутер на прокат, – тихо и быстро принялась рассказывать Людмила, – разогнался и упал. Скутер помял, получил лёгкое сотрясение, и рука сломана. Но уже всё в порядке. Ему сейчас гипс накладывают. Мариночка и Русик с ним в больницу поехали, а я вот с детьми сижу. Хорошо, что вы теперь тут.

– Атя-тятя-тятя-дра!!!

– Да хватит уже! – взвился Стефано, выдернув каплю наушника.

Погодки будто только этого и ждали:

– Атя-тятя-тятя-дра!!! Атя-тятя-тятя-дра!!! – заорали они хором с новой силой.

Стефано озлился, маленький Хаген пришёл в восторг.

– Нам заселиться надо, – схватился я за первый попавшийся предлог с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. – Вещи разобрать. И перелёт был тяжёлым, Коле нужно отдохнуть. Мы немного позже спустимся.

– Атя-тятя-тятя-дра!!!

Коля предательски захохотал, всем своим видом давая понять, что на уставшего ребёнка он похож примерно так же, как его двухметровый папа на Маленького Мука, и я поспешил ретироваться к стойке рецепции.

Через пять минут, под нескончаемое «атя-тятя-дра», все формальности были улажены, бумаги заполнены, ключи получены, багаж отправлен в номер, а мы наконец-то зашли в лифт.

– Тебе не стыдно? – накинулась на меня Арита, как только мы оказались одни.

– А что такое? – не понял я.

– Люда там с тремя детьми зашивается, а господин Хаген отдохнуть решил.

Людмилу, конечно, было жалко, но ведь это не я бросил её одну с тремя детьми. Да, и двое из этих троих, кстати, были её детьми. Так почему это должно вдруг стать моей проблемой и почему мне должно быть стыдно? Но ответить жене, у которой проснулся приступ сердоболия, я не успел.

– Атя-тятя-тятя-дра! – звонко возвестил сын на весь лифт.

И я почувствовал неожиданный прилив ностальгии по его умилительным «памлям».

Как писал русский поэт Некрасов: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь». Про русских женщин он высказался ещё ярче: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт», чем однозначно поставил женское упорство и целеустремлённость выше мужских. Арита была современной русской женщиной, потому если ей «втемяшивалась какая-то блажь», она упиралась не как бык, а как несущийся на полном ходу локомотив, и остановить могла, должно быть, не коня, а целый табун. В общем, если Арита что-то для себя решала, то спорить с ней было бесполезно, а порой и небезопасно.

Это я к тому, что вместо того, чтобы отдохнуть с дороги в номере под кондиционером, мы спустились вниз и проявили лучшие человеческие качества: понимание, сочувствие и заботу. Вернее сказать, проявлял их я, пытаясь одновременно уследить за собственным сыном, погодками в бассейне и мрачным, как персонаж Гауфа, пубертатным подростком. Последний, к счастью, не требовал особенного внимания, потому как монументально возлежал на шезлонге с наушниками в ушах и кислой миной на лице.

Арита с Людмилой устроились на соседних шезлонгах и мило щебетали о чём-то, потягивая через трубочку «Голубые Гавайи», с полной уверенностью, что детей контролируют они, а я «развожу панику».

Руслан и Денис с Мариной вернулись когда уже стемнело. Выглядели они уставшими, а у Дениса с загипсованной рукой нездорово блестели глаза. Трудно сказать, что вкатили ему тайские медики, но это «что-то» его явно ещё не отпустило. Идея совместного ужина, которую вынашивали Арита с Людмилой, на моё счастье, трансформировалась в идею совместного завтрака, и наши друзья разбрелись по номерам. Но тихого семейного ужина тоже не получилось. К этому времени в Николае Нильсовиче, как выражается моя драгоценная супруга, «села батарейка», и из весёлого беззаботного малыша он снова превратился в капризную буку. Пришлось завернуть ужин с собой и спешно вернуться в номер.

Николай Нильсович мгновенно заснул, а Арита уединилась в ванной комнате с походной косметичкой, в которую мог уместиться мой квартальный отчёт, распечатанный четырнадцатым шрифтом через два пробела. Я же остался один в совершенно истерзанном состоянии. Можно было бы последовать примеру сына и завалиться в кровать, но желание спать почему-то атрофировалось. Я постучал в ванную комнату и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта, зато из-за неё тут же послышался голос Ариты:

– Эй-ей! Занято!

– Милая, – тихонько, чтобы не разбудить младшего Хагена, проговорил я в закрытую дверь, – я пойду немного пройдусь.

– Куда это ты собрался? – тут же насторожилась Арита.

– Хочу немножко отдохнуть, – честно признался я и тут же был вынужден отшатнуться, чтобы не получить в лоб распахнувшейся дверью.

В узком проёме появилось лицо Ариты, покрытое странного цвета маской, и в меня упёрся немигающий, как у удава, взгляд жены.

– А полдня у бассейна ты чем занимался?

– Просто хочу немного выпить, – я почувствовал, что ещё чуть-чуть и начну оправдываться, хотя оправдываться мне было совершенно не за что. – Заодно осмотрюсь, где тут что.

– Хорошо, – разрешила Арита таким тоном, как будто мы были в Голландии и я отпрашивался на ночную прогулку по злачному кварталу «Де Валлен»^[3]. —Только учти, что я тоже спать хочу.

И дверь в ванную комнату закрылась у меня перед носом.

На улице, несмотря на позднее время, было так же душно и влажно, как днём. Я шёл от отеля к морю и думал, что любовь – странная штука. Может, в первый момент она и делает людей сильнее и швыряет на подвиги, но потом чувство трансформируется, становится бытовым, и это трансформированное состояние способно размягчить даже викинга.

Не скажу, что женитьба и рождение сына сделали меня подкаблучником, но… Месяц назад Арита завела разговор о том, что у меня дома маленький ребёнок и неплохо было бы убрать куда подальше мою коллекцию топоров, а лучше всего – вообще отправить её к родителям в Данию. И я не ответил ей категорическим отказом. Конечно, понятно: если мужчина говорит «я подумаю» – это означает вежливое «нет», только это понятно другому мужчине, не женщине. И если я на предложение избавиться от любимой коллекции начинаю юлить, то, наверное, это повод задуматься о своей мягкотелости. Или не повод?

Пляж был пуст, если не считать прогуливающейся вдалеке парочки. Молодые люди явно искали уединения, но несколько иного, нежели я. Тихо плескалось море, шуршали листьями пальмы. Над головой раскинулось загадочное южное небо чернильного цвета. Я брёл по пляжу и бережно взращивал в себе возникшее, наконец, ощущение начинающегося отдыха.

Далеко впереди светился неяркими желтоватыми огнями бар, и я с удовольствием направил стопы к питейному заведению.

Вот там-то мы с ним и встретились.

Он подошёл ко мне, когда я устроился на высоком барном стуле и заказал местного пива. Светловолосый, загорелый, с глазами цвета неба и бородкой той длины, которая только-только пересекла грань, отделяющую бороду от небритости.

– Болеешь за «Эвертон»? – поинтересовался он на английском, глядя на мой стакан с зелёной эмблемой на боку, на которой красовались два крохотных слоника и размашистая надпись «Chang».

– Почему за «Эвертон»? – не понял я.

– Пиво «Chang» – спонсор футбольного клуба «Эвертон», «Singha» спонсирует «Челси». Кто за что болеет, тот то и пьёт.

Он легко оседлал соседний стул.

– А ты, значит, турист и недавно приехал.

– Почему это?

– Почему турист? Или почему недавно приехал? – улыбнулся незнакомец. – Турист, потому что спрашиваешь про «Эвертон». Недавно приехал, потому что белый, как моя смерть. Откуда ты, приятель? Русский?

– Нет, – честно сказал, я. – Датчанин.

– Да ладно! – фыркнул мой визави, переходя на чистый русский.

– Нет, правда датчанин, – я тоже перешёл на русский. – Хотя и живу в России.

Незнакомец поглядел на меня с прищуром:

– Значит, давно живёшь, есть у тебя в глазах что-то такое… Как БГ пел: «Я гляжу на это дело в древнерусской тоске». БГ слышал?

Я неопределённо повёл плечом, понимая только, что речь идёт, видимо, о каком-то русском исполнителе. Но мои познания в современной русской эстраде были слабее, чем в русской литературной классике и советском кино, которыми не без удовольствия пичкала меня Арита.

– Угостишь? – практически без перехода задал следующий вопрос незнакомец.

На этот раз пришёл мой черед пристально взглянуть на незнакомца. Знаете, бывает так, что человек смотрится неотъемлемой частью какого-то места. И это не та связь человека с местом, как если он приходит каждую пятницу в один и тот же паб и пропивает там круглую сумму. И даже не такая, как если он неизменно садится за один и тот же столик, заказывает одно и то же пиво, выпивает его – всегда четыре кружки, отсиживая ровно с восьми до десяти вечера – и так на протяжении десяти лет. Нет, эта связь значительно глубже. Благодаря подобным связям храм Покрова на Рву переименовался в Собор Василия Блаженного.

Незнакомец выглядел частью того места, где мы сидели. Ему невозможно было ответить отказом, просто потому что он смотрелся здесь так же естественно, как потёртости на барной стойке, бармен-бирманец или близкий плеск моря. И я жестом попросил бармена налить второй бокал.

Мой визави поглядел на меня с возросшим уважением и протянул руку:

– Никита.

– Нильс, – ответил я на рукопожатие.

– Надо же, правда датчанин, – гыгыкнул Никита. – А я думал, прикалываешься.

Он чинно поднял бокал, сделал несколько неторопливых глотков без какого-либо намёка на похмельный тремор или алкогольную нервозность, с достоинством вернул бокал на стойку и поведал, как артист со сцены:

– А я родом из Челябинска.

Я вежливо кивнул. В Челябинске я никогда не был, и мои познания об этом городе ограничивались видеороликами с падающим метеоритом и множественными интернет-мемами, рисующими это место исключительно суровым, брутальным и, вероятно, малопригодным для жизни.

– А здесь ты как оказался? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор и при этом соскользнуть с неудобной темы. – Отдыхать приехал? Или в командировку?

Никита посмотрел на меня странно, что можно было понять: с его загаром предположение про командировку звучало нелепо. Разве что он приехал сюда год назад, но кому бы и для чего пришло бы в голову командировать человека на Пхукет из Челябинска на год?

– Это долгая история, – Никита сделал большой, в половину бокала, глоток, выдерживая драматическую паузу, наконец отставил бокал и закончил:

– Если не торопишься, могу рассказать, но понадобится больше… – он указал на пивной бокал.

После сумасшедшего дня в неспешности Никиты было что-то завораживающее, да и рассказчик он был наверняка неплохой, во всяком случае, разжигать интерес на ровном месте у него получалось неплохо.

Я жестом попросил бармена повторить напитки, тем более что у меня пиво уже заканчивалось. Никита срисовал жест едва ли не раньше бармена и воспринял его как призыв к действию:

– На самом деле, я в Челябинске давно не живу, – заговорил он. – Как школу окончил, год проболтался и слинял столицу покорять.

– А родители не были против?

– Мать со мной редко спорит. А отцу меня сплавлять не впервой. Он меня в двенадцать лет в Бостон в частный пансион отправил. В шестнадцать я, правда, оттуда вернулся, но быстро заскучал. Потом, когда решил в Москву перебраться, отец только обрадовался. Нет, виду он, конечно, не показал, но я ж всё понимаю. Я у него внебрачный сын, когда на виду – жить мешаю, жена вопросы задаёт лишние. Так что ему проще было меня спровадить куда подальше. Если б я в Антарктиду собрался, он, наверное, и в этом меня поддержал. Отец на горной промышленности завязан, так что прогнал он мне радостную пургу про важность профессии, поднял связи и отправил меня из Соколиной горы – это посёлок такой престижный в Челябинске – в Горный институт при МИСиС, ну этот, который на Ленинском. Кроме того, снял мне квартиру в Москве, купил бээмвэху подержанную и денег на карточку Сбера накинул. Так что я на предка не в обиде.

– Так ты в горном бизнесе?

– Ага, в «горном», – ухмыльнулся Никита. – В игорном.

Он посмотрел на меня с лукавой улыбкой, поднял бокал и отсалютовал пивом с тем видом, с каким Ди Каприо салютовал шампанским в новой экранизации «Великого Гэтсби».

– Похож?

– На кого? – не понял я.

– На Ди Каприо!

Я поглядел на Никиту, пытаясь найти в нём созвучные с оскароносным Лео черты, но безуспешно. Да, он тоже был светлоглазым, русоволосым и жест бокалом сделал очень похоже, но схожесть с Ди Каприо трудно было заподозрить, даже если вы ни черта не смыслите в физиогномике.

– Не очень, – честно признался я.

– Что бы ты понимал, принц датский… – с какой-то неясной тоской произнёс Никита и опорожнил бокал.

Впрочем, за вторым он тянуться не торопился.

– В Горном я так и недоучился, – продолжил он как ни в чём не бывало. – Карманные деньги и BMW под задницей позволили довольно быстро стать своим парнем в разных центровых компаниях. Компанейским я был всегда, но приезжему в московской тусовке осваиваться куда проще с деньгами и бумером, чем без них. Уже через полгода я больше тусовался, чем учился. Причём тусовался правильно и с правильными людьми.

Он придвинул к себе пиво и испытующе посмотрел на меня:

– Ты правда не торопишься? Потому что это очень долгая история.