– Надеюсь, сударыня не откажется разделить со мной скромное угощение, пока… – Он взглянул на секретаря, который, заняв место графа за столом, возился с воском, лентами, печатями и тому подобным.

– Что угодно, хоть камни грызть, лишь бы рядом с камином.

Граф подал графине руку, и они вместе заскользили к той языческой композиции, которая здесь носила имя «камин». Перед ним стояли два кресла, оба большие, с подлокотниками, ибо гостья и хозяин носили одинаковый титул. Поншартрен усадил Элизу в одно, потом собственными руками взял полено и подбросил в огонь. Не вполне обычное для графов поведение, наверное, должно было показать Элизе, что они здесь без чинов. Поншартрен отряхнул ладони и, сев, тщательно вытер их кружевным платком. Пришаркала горничная на замёрзших негнущихся ногах, вытащила руки из рукавов и разлила кофе по чашкам, поднимая клубы пара.

– Вам часто приходится подписывать такие бумаги? – спросила Элиза, глядя в сторону стола, где процесс запечатывания вошёл в начальную стадию.

– Редко на такие большие суммы и никогда – столь очаровательному кредитору. Впрочем, да, многие знатные люди последовали примеру короля и передали лежавшие без дела авуары в казначейство, которое заставит эти средства работать.

– Вам будет приятно узнать, что средства эти сполна работают вдоль Ла-Манша, – сказала Элиза. – Со всего побережья грозят английским судам новые орудия за новыми валами, связанные с новыми пороховыми погребами превосходными дорогами, которые пролегли там, где до присоединения этих земель к Франции вились только коровьи тропы!

– Чрезвычайно рад слышать! – воскликнул граф, подаваясь вперёд.

Элиза с изумлением увидела, что он вполне искренен, потом удивилась своему изумлению.

Не увидев отклика на лице Элизы, граф сник.

– Простите, если я… немного неразговорчива, – сказала Элиза, – просто я долгое время пробыла в пути, а теперь столько всего предстоит сделать!

– Вскоре вы завершите дела и сможете веселиться вместе со всеми! Вам необходимо отдохнуть. Приём, который герцогиня д’Аркашон даёт завтра вечером…

– Да, мне и впрямь следует копить силы, чтобы не заснуть в первый же час.

– Надеюсь, сударыня, когда вы отдохнёте с дороги, нам вновь представится возможность побеседовать. Как вы знаете, я совсем недавно вступил в должность. Конечно, я принял её с радостью… но теперь, спустя первые месяцы, нахожу куда более интересной, чем мог предполагать.

– Все воображают, будто она интересна в финансовом смысле, – заметила Элиза.

– Разумеется, – отвечал Поншартрен, разделяя иронию своей собеседницы, – однако я говорил о другом.

– Ну конечно, мсье, ибо вы человек умный и бескорыстный – потому-то король вас и выбрал! Вступив в новую должность, вы нашли её увлекательной для ума.

– Истинная правда, сударыня. Хотя мало кто в Версале это понимает. Вы – редкое исключение.

– Отсюда ваше желание продолжить беседу.

Поншартрен опустил веки и легонько кивнул. Потом снова открыл глаза – большие и очень приятные – и улыбнулся.

– Вы знакомы с Бонавантюром Россиньолем? – спросила Элиза.

Улыбка померкла.

– Я, разумеется, про него слышал…

– Это ещё одна белая ворона.

– Он ведь даже живёт не здесь?

– В Жювизи. Но будет завтра в Ла-Дюнетт. Как и вы, надеюсь?

– Герцогиня оказала нам честь, прислав приглашение. Мы будем счастливы им воспользоваться.

– Разыщите меня там, мсье. Я сведу вас с Бонавантюром Россиньолем, и мы учредим новый салон – только для тех, кому числа любезней денег.

– Вот наконец и наша дуэнья!

– Кто?!

– Как вы не понимаете, мсье Россиньоль? С нами поедет герцогиня д’Аркашон. Иначе не миновать пересудов! И надо же, с нею граф де Поншартрен! Я хотела вас познакомить.

При звуке этого имени Россиньоль повернул голову – вернее, попытался. Поскольку парик ниспадал на плечи, поверх которых был обмотан тяжёлый шерстяной плед, поворачивать голову следовало вместе с туловищем. Россиньоль привстал, низвергая лавины снега – они с Элизой столько просидели в открытых санях, что на коленях намело сугробы. Россиньоль, неуклюже переступая по кругу, повернулся к садовому крыльцу Ла-Дюнетт, напомнив Элизе булаву, которой жонглёр балансирует на ладони. Внешне он во многом напоминал Поншартрена, только если у графа глаза были карие и тёплые, то у Россиньоля – чёрные и жгучие. И жгучие не в смысле «страстные», если не считать страсти к работе.

Слуга открыл двери. Из них вырвалось арпеджио на флейте – обрывок менуэта. Следом показался Поншартрен. Он поднял лицо, заморгал от падающего снега и совершил пируэт в сторону хозяйки, которая задержалась в дверях и в нарушение придворного регламента побуждала его идти первым. Алый шёлковый шарф полыхнул зарницей и лёг на парик. Толстыми, замёрзшими, ревматическими пальцами герцогиня завязала его на подбородке и, взяв Поншартрена под локоть, ступила на гравийную дорожку с куда большей опаской, чем та заслуживала. Снег слуги убрали, а до саней было шагов сто. Гости хлынули к дверям и запотевшим окнам, чтобы попрощаться с герцогиней, как будто она отбывает на Суринам, а не на получасовую прогулку по собственным владениям.

Россиньоль прежним манером повернулся к Элизе. Садиться смысла не было, иначе пришлось бы вставать снова, как только подойдут госпожа герцогиня и господин граф.

– Мсье Россиньоль, – сказала Элиза. – Любой ребёнок знает, что лимонным соком или разведённым молоком можно написать невидимое послание, которое проступит, если нагреть его над огнём. Вы смотрите на меня так, будто на моём лице что-то написано молоком и проявится под жаром вашего взора. Позвольте напомнить: частенько это кончается тем, что вспыхивает сама бумага.

– Я не могу изменить свою природу.

– Верю, но молю вас смилостивиться. Граф д’Аво и отец де Жекс за последние дни столько жгли меня подобными взглядами, что у меня всё лицо должно быть в волдырях. В ваших глазах я предпочла бы видеть теплоту.

– Очевидно, вы со мною кокетничаете.

– Кокетству положено быть более или менее явным, однако это не повод на него указывать.

– Вы приглашаете меня прокатиться в санях, намекая на свидание: «…такой холод, Бонбон, одна я под одеялом замёрзну», потом мы ждём, ждём, ждём, а теперь выясняется, что с нами под одеялом будут граф и почтенная вдовица. Вы решили меня помучить – я частенько вижу такое в чужих любовных письмах. Однако вы напрасно рассчитываете при помощи женских уловок подчинить меня своей власти.

Элиза рассмеялась.

– И в мыслях не держала!

Она вскочила, повернулась и плюхнулась рядом с Россиньолем. Тот ошарашенно посмотрел на неё сверху вниз.

– А что тут дурного? – сказала Элиза. – Ведь мы будем под присмотром почтенной дамы.

– Играть с вами в игру, которая ни к чему не ведёт, конечно, приятнее, чем ничего не делать, – упрямо продолжал Россиньоль, – но после нашего приключения вы предпочитаете меня не замечать. Думаю, это потому, что вы попали в передрягу, из которой не смогли выбраться самостоятельно, и оказались у меня в долгу, оттого и ведёте себя так, будто вас гладят против шерсти.

– О том, как кого гладить, мы поговорим позже, – сказала Элиза, взмахивая заснеженными ресницами. Она похлопала по скамье рядом с собой.

– Я должен поздороваться с графом и… – начал он, но тут Элиза резко дёрнула его за панталоны.

Она всего лишь хотела усадить Россиньоля рядом с собой, но, к своему ужасу, сдёрнула с него штаны. Он остался бы стоять полуголый, если бы не сел с размаху. Элиза, взмахнув одеялом, словно матадор – плащом, едва успела закрыть его от графа и герцогини, которые, заметив резкое движение, посмотрели в сторону саней.

– Вам стоит нарастить немного мяса на бока, иначе что толку носить пояс! – прошептала Элиза.

– Мадемуазель! Я должен встать, чтобы поприветствовать графа и…

– Вы назвали её вдовицей? Никакая она не вдовица, её супруг жив, здоров и занимается королевскими делами на юге. Не тревожьтесь, я всё улажу.

Она опустила голову Россиньолю на плечо и возвысила голос:

– Госпожа герцогиня, господин граф. Мсье Россиньоль в замешательстве, ибо хотел бы приветствовать вас стоя, а я его не пускаю. Только потому, что он греет, как печка, я ещё не умерла на этом морозе.

– Сидите, сидите! – сказала герцогиня д’Аркашон. – Мсье Россиньоль, вы, как и мой сын, страдаете от излишней учтивости.

Она подошла к саням. Три конюха, подбежав, помогли графу её усадить. Дама она была полная и, когда опустилась на скамью напротив Россиньоля с Элизой, полозья заскользили по снегу и сани отъехали на несколько дюймов. Все вскрикнули: герцогиня от испуга, Элиза – потому что ей стало смешно, а Бонавантюр Россиньоль – потому что Элиза под одеялом залезла ему в исподнее и холодной рукой ухватилась за его мужскую стать, как за спасательный трос. Тем временем граф опустился рядом с герцогиней. Лошади – два одинаковых альбиноса – едва не рванули, так застоялись они на холоде. Кучер закричал, но они уже перешли на рысь. Четверо пассажиров замахали гостям, которые носовыми платками тёрли запотевшие окна. Элиза махала только одной рукой. То, что сжимала другая, в первый миг съёжилось от холода, а потом встало так быстро, что она испугалась за здоровье Россиньоля. Он ёрзал и страшно сверкал глазами, затем понял, что положение совершенно безвыходное, и остался сидеть очень тихо, слушая герцогиню – или притворяясь, будто слушает.

Она была почтенна, благопристойна и всеми любима: живое воплощение исконных лавардаковских добродетелей, прямой и бесхитростной верности монарху и церкви (в такой последовательности). Короче, герцогиня воплощала в себе тип родовой аристократии, что было королю и выгодно, и невыгодно. Подчиняясь ему слепо и всегда поступая правильно, она сделала своё семейство опорой королевской власти. Однако, являя собой идеал родовой аристократии, она на собственном примере демонстрировала преимущества наследственной знати; рядом с ней выходцы из третьего сословия, такие как Элиза, казались хитрыми интересантами. Сидя в герцогининых санях и массируя королевскому криптоаналитику причинное место, Элиза не могла не признать убедительность такого взгляда – но только про себя. Она по-прежнему имела за душой лишь несколько монет и должна была обходиться тем, что у неё есть в руках – а сейчас у неё в руке была лишь пригоршня Россиньоля.

Сани резво скользили по дороге, расчищенной к приезду гостей. Очень скоро регулярный парк остался позади и показались строения, невидимые из Ла-Дюнетт благодаря стараниям ландшафтного архитектора. Запах навоза от охотничьих конюшен Луи-Франсуа де Лавардака д’Аркашона прогнали облака напитанного лавандой пара из открытого сарая. В глубине сарая горел огонь, и служанка что-то помешивала в котле.

– Вы сами варите мыло? – спросила Элиза. – Такой аромат чудесный!

– Ну конечно, сами! – сказала герцогиня, дивясь, что Элиза сочла такой факт достойным упоминания. Тут что-то пришло ей в голову. – Обязательно берите наше мыло.

– Сударыня, я и без того злоупотребляю вашим гостеприимством. В Париже множество парфюмеров и мыловаров. Мне несложно съездить туда и…

– Нет, нет! – воскликнула герцогиня. – Никогда не покупайте мыло в Париже – у незнакомых людей! Не забывайте, что на вас лежит забота о сиротке!

– Как вы знаете, сударыня, маленький Жан-Жак теперь на попечении отцов-иезуитов. Наверное, они сами варят мыло…

– Да уж кому, как не им, об этом заботиться! – сказала герцогиня. – Однако вы иногда забираете его одежду. Пусть её моют здесь, моим мылом.

Элизе было всё равно; она охотно согласилась бы, раз уж герцогиня д’Аркашон так настаивает, и если замялась на миг, то лишь от недоумения.

– Вам следует брать мыло у герцогини, – твёрдо сказал Поншартрен.

– Да-да! – вставил Россиньоль, которому, судя по всему, ещё некоторое время предстояло говорить короткими словами.

– С благодарностью соглашаюсь, мадам, – сказала Элиза.

– Мои прачки стирают без перчаток! – проговорила герцогиня с какой-то даже обидой.

Разговор на время затух. Сани проехали мимо служебных построек, обогнули огороженный выгул для герцогских лошадей и оказались в охотничьем парке, голом и бесприютном в вечерних сумерках. Поншартрен открыл створки двух фонарей, висящих над скамьями у бортов, и теперь сани скользили по лесу в ореоле жёлтого света. Вскоре показалась каменная стена. Открытые ворота в ней стерегли (во всяком случае, номинально) человек пять мушкетёров – все они стояли у костра и грелись. Стена тянулась на двадцать шесть миль, и таких ворот в ней было двадцать три. За ними начинался Гран-парк, охотничьи угодья короля.

Герцогиня, видимо, успела пожалеть о разговоре про мыло и, набравшись благодушия, заговорила с большим чувством:

– Госпожа графиня де ля Зёр сказала, что собирается учредить в Ла-Дюнетт салон! Я объяснила, что не знаю, как это делается! Я всего лишь старая наседка, где мне вести умные разговоры! Однако графиня заверила меня, что довольно будет пригласить нескольких людей, таких умных, как мсье Россиньоль и господин граф де Поншартрен, – и всё получится само собой!

Поншартрен улыбнулся:

– Госпожа герцогиня, вы пытаетесь уверить меня и мсье Россиньоля, будто таким милым дамам не о чем поговорить наедине, кроме как о нас!

Герцогиня на миг опешила, затем ахнула:

– Мсье, вы надо мной подтруниваете!

Элиза покрепче стиснула Россиньоля, и тот неловко заёрзал.

– Покуда ничего само собой не получается, потому что мсье Россиньоль так неразговорчив! – заметила герцогиня с необычной для себя бестактностью; ей следовало знать, что указывать молчащему человеку на его молчание – худший способ втянуть того в разговор.

– До того, как вы присоединились к нам, сударыня, мсье Россиньоль рассказывал мне, что пытается взломать очень сложный шифр, посредством которого герцог Савойский переписывается со своими сообщниками на севере. Мсье Россиньоль витает мыслями в другом мире.

– Напротив, – отвечал Россиньоль, – я вполне могу говорить, если только меня не просят извлекать в уме квадратные корни или что-нибудь в таком роде.

– Я не знаю, что это такое, но, наверное, что-то ужасно сложное! – воскликнула герцогиня.

– Я не стану просить вас ни о чём таком, мсье, – сказал Поншартрен, – но когда-нибудь, когда вы будете менее сосредоточены – например, у графини в салоне, – я хотел бы поговорить с вами о том, чем занимаюсь сам. Возможно, вам известно, что Кольбер в своё время заказал немецкому учёному Лейбницу арифметическую машину для управления королевскими финансами. Лейбниц машину сделал, но сейчас он увлёкся другим и к тому же служит Ганноверскому двору, то есть стал врагом Франции. Хотя самая попытка поставить математический гений на службу финансам заслуживает внимания в качестве прецедента.

– И впрямь очень занятно, – проговорил Россиньоль, – хотя обязанности королевского криптоаналитика и не оставляют мне свободного времени.

– Какого рода задачи вы имеет в виду, мсье? – спросила Элиза.

– То, что я сейчас скажу, – тайна, которая не должна выйти за пределы этих саней, – начал Поншартрен.

– Не тревожьтесь, мсье. Нелепостью было бы предположить, что между нами затесался иностранный шпион, – сказал Россиньоль и тут же почувствовал, как четыре острых коготка сомкнулись на его мошонке.

– О, в данном случае меня тревожат не иностранные шпионы, а французские спекулянты, – промолвил граф.

– В таком случае у вас ещё меньше поводов для опасений – мне нечем спекулировать, – отвечала Элиза.

– Я хочу изъять из обращения всю золотую и серебряную монету, – сказал Поншартрен.

– Всю?! По всей стране?! – вскричала герцогиня.

– Да, сударыня. Мы отчеканим новые золотые луидоры и серебряные экю в обмен на старые.

– О небо! Зачем это надо?

– Новые будут стоить дороже.

– Вы хотите сказать, что в них будет больше золота или серебра? – спросила Элиза.

Поншартрен терпеливо улыбнулся.

– Нет, мадемуазель. В них будет ровно столько же золота или серебра, сколько в нынешних, – но стоить они будут больше: скажем, за девять новых луидоров надо будет отдать казначейству десять старых.

– Как можно сказать, что та же монета стоит больше?

– Как можно сказать, что она стоит столько, сколько сейчас? – Поншартрен вскинул руки, словно желая поймать снежинку. – У монет есть номинал, установленный королевским указом. Новый указ, новый номинал.

– Понимаю. Только это, сдаётся мне, способ сделать что-то из ничего – вечный двигатель. Где-то как-то должны возникнуть непредвиденные последствия.

– Очень возможно, – отвечал Поншартрен, – но я не могу сообразить, где и какие именно. Поймите, король поручил мне удвоить доходы, чтобы оплачивать войну. Удвоить! Все обычные налоги и сборы уже исчерпаны. Надо придумать что-нибудь новое.

– Теперь я уразумела, почему вы хотите обратиться за советом к величайшим учёным Франции, – сказала герцогиня.

Все взоры устремились на Россиньоля. Однако тот внезапно упёрся ногами в дно саней и запрокинул голову. Несколько мгновений он из-под полуприкрытых век смотрел в тёмно-синее небо и не дышал, потом выдохнул и набрал полную грудь холодного воздуха.

– Я убеждён, что мсье Россиньоль пережил внезапное математическое озарение, – приглушённым голосом выговорил Поншартрен. – Говорят, мсье Декарту идеи приходили в своего рода религиозных наитиях. До сей минуты я в это не верил, ибо самая мысль представлялась мне кощунственной. Однако лицо мсье Россиньоля, когда он разгадал шифр, было подобно лику святого, просветлённого Святым Духом!

– Мы часто будем видеть такое в салоне? – спросила герцогиня, глядя на Россиньоля с очень большим сомнением.

– Лишь изредка, – заверила её Элиза. – Впрочем, полагаю, нам следует сменить тему и дать мсье Россиньолю возможность собраться с мыслями. Давайте поговорим… о лошадях!

– О каких?

– Об этих. – Элиза кивнула на лошадей, запряжённых в сани.

Они с Россиньолем сидели лицом вперёд. Герцогине и графу пришлось повернулся, чтобы увидеть, на что Элиза показывает. Та воспользовалась моментом, чтобы вытереть руку о Россиньолево исподнее и вытащить её наружу. Россиньоль неверными пальцами натянул панталоны.

– Вам они нравятся? – спросила герцогиня. – Луи-Франсуа невероятно гордится своими лошадьми.

– До сих пор я видела их лишь издали и думала, что они просто белые. Они ведь альбиносы, да?

– Я не знаю, в чём разница, – призналась герцогиня, – но так их называет Луи-Франсуа. Вот подождите – он вернётся с юга и охотно вам всё расскажет!

– Они распространены? У многих есть? – спросила Элиза, но тут – надо же такому случиться! – их прервало появление всадника на коне-альбиносе. Этьенн де Лавардак д’Аркашон прискакал из замка.

– Безмерно сожалею, что вынужден нарушить вашу прогулку, – сказал он, поприветствовав каждого в строгом соответствии с регламентом (сперва герцогиню, затем графа, Элизу, лошадей, математика и кучера). – Однако в ваше отсутствие, маменька, я вынужден играть роль хозяина и всемерно угождать гостям, в числе которых случилось оказаться его величеству королю Франции.

– О-о! Когда его величество прибыл?

– Сразу после вашего отъезда, маменька.

– Какая незадача! Что угодно его величеству и другим гостям?

– Смотреть представление. Оно готово начаться.