Дюнкеркская резиденция д’Озуаров
13 декабря 1689

Если Бонавантюр Россиньоль, слушая рассказ про лес, колебался между скукой и недоверием, то маркиз д’Озуар веселился от души. Поначалу Элиза была просто в бешенстве, когда же маркиз начал посмеиваться, поняла, что сейчас кого-нибудь убьёт, поэтому вышла из комнаты и некоторое время занималась Жан-Жаком. Малыш радовался невесть чему, хватал себя за ножки и пускал пузыри. У Элизы полегчало на сердце. Жан-Жак не думал ни о чём за пределами комнаты, ни в прошлом, ни в будущем. Когда Элиза вернулась в гостиную, она уже полностью восстановила самообладание и даже начала видеть комическую сторону в безумной истории с брёвнами.

– Зачем вы втравили меня в эту аферу, мсье? Вам же наверняка было известно, чем всё кончится?

– Все, кто с этим связан, знают – по крайней мере, по их словам, – что невозможно доставить французский лес на французскую верфь. А поскольку все знают, никто и не пытается. А коли никто не пытается, как проверить, по-прежнему ли это невозможно? Поэтому каждые несколько лет я прошу предприимчивого человека, не знающего, что это бесполезно, закупить лес. Я не в обиде, что вы на меня сердитесь. Однако если бы вы преуспели, то сделали бы великое дело. А в ходе неудачной попытки вы узнали многое из того, что потребуется на следующем этапе нашего проекта – уверяю вас, отнюдь не безнадёжного.

Маркиз встал и подошёл к окну, движением плеча предлагая Элизе последовать за ним. Давно минула пора, когда отсюда можно было увидеть синее небо над Англией; сегодня они еле-еле различали дамбу в заливе. Дождь стучал по подоконнику, как дробь.

– Признаюсь, сейчас это место выглядит для меня несколько иначе, и не только из-за погоды, – сказала Элиза. – Внимание привлекает многое из того, что я не замечала прежде. Лес на верфи – как он сюда попал? Новые укрепления – как король за них заплатил? Рабочим надо платить звонкой монетой, они не возьмут переводной вексель.

Маркиз нетерпеливо прищёлкнул пальцами, досадуя, что Элиза отвлеклась на разговор об укреплениях.

– Ничего сложного. Как вам прекрасно известно, у знати накоплено много драгоценного металла. Король вызывает знатного господина в Версаль и проводит с ним небольшую беседу: «Почему ваше побережье недостаточно укреплено? Вы пренебрегаете своими обязанностями». Тому ничего не остаётся, кроме как потратить часть своего металла и выстроить форт. В обмен он получает благодарность короля, приглашение на обед или право подать его величеству рубашку за утренним туалетом.

– И всё?

Маркиз улыбнулся.

– И расписку генерального контролёра финансов, что французская казна должна такому-то потраченную сумму.

– Вот, значит, как! Знать меняет чистоган на ценные бумаги – долговые обязательства французского казначейства.

– Технически, наверное, да. Такой обмен означает потерю власти и независимости. Золото можно потратить где угодно на что угодно. Бумага имеет некую номинальную ценность, однако полезность её определяется сотней факторов, бо́льшую часть которых можно понять, только живя в Версале. Однако всё это чепуха.

– Как чепуха?

– Эти долги ничего не стоят. Их никогда не вернут.

– Никогда?!

– Возможно, я преувеличиваю. Давайте сформулирую так: вельможа, построивший новые укрепления в заливе, знает, что может не получить свои деньги назад. Однако он не печалится, потому что это были всего лишь золотые блюда в его подвалах. Теперь блюд нет, зато в Версале он получил валюту иного рода, которую ценит выше.

– Хотела бы я разделить ваш скепсис, ибо не желаю казаться глупой, – медленно проговорила Элиза, – но если долг обеспечен документом с печатью генерального контролёра финансов, мне кажется, он должен иметь хоть какую-то ценность.

– Я не хочу говорить об укреплениях, – сказал маркиз. – Их построил граф д’***, – Он назвал фамилию, которую Элиза ни разу не слышала. – Если вам интересно, расспросите его. А нам с вами не следует отвлекаться от насущного дела: леса для верфей его величества.

– Отлично. Я вижу его здесь. Откуда он?

– Из Балтики, – отвечал маркиз. – Доставлен голландским судном весной нынешнего года, до объявления войны.

– Дюнкеркская верфь не могла бы существовать, если бы её не снабжали по морю, – заметила Элиза. – Смею предположить, до войны так обыкновенно и делалось?

– Далеко не всегда. Когда я вернулся из восточных странствий, около тысяча шестьсот семидесятого, отец отправил меня в «Компани дю Норд», в Ла-Рошель. Компания эта была детищем Кольбера. Он пытался строить флот из французского леса и наткнулся на те же препятствия, что и вы. Поэтому целью «Компани дю Норд» было закупать лес в Балтике. По необходимости его доставляли на голландских судах.

– Почему именно Ла-Рошель? Почему не ближе к северу – Дюнкерк или Гавр?

– Потому что в Ла-Рошели были гугеноты, – отвечал маркиз, – которые и организовали поставки.

– А что делали вы, позвольте полюбопытствовать?

– Путешествовал на север. Смотрел. Учился. Рассказывал об узнанном отцу. Его положение на флоте по большей части декоративное. Однако то, что отец узнавал от меня, помогало ему делать вложения, до которых бы он сам не додумался.

Элиза, видимо, несколько опешила.

– Я незаконнорождённый, – напомнил маркиз.

– Я знала, что ваш отец богат, но полагала, что состояние его получено по наследству, – сказала Элиза.

– Всё, что он унаследовал, неумолимо перешло в расписки способом, который мы только обсудили. Таким образом он со временем потерял независимость и оказался на содержании у французского правительства – чего и добивался король. Чтобы сохранить хоть какие-то независимые средства, отец должен был делать вложения. Вы об этом не знаете, поскольку инвестиции эти по большей части в Средиземноморье – на Леванте и в Северной Африке, а вас интересуют север и запад. – Маркиз крепко взял Элизу за руку и заглянул ей в глаза. – Что меня в высшей степени устраивает. Так что займёмся балтийским лесом.

– Хорошо, – сказала Элиза. – Вы сказали, что в начале семидесятых его доставляли гугеноты на голландских судах. Потом началась долгая война с Голландией, верно?

– Да. Нам пришлось поменять голландцев на англичан и шведов.

– Полагаю, всё шло гладко, пока четыре года назад король не изгнал бо́льшую часть гугенотов и не отправил остальных на галеры?

– Да. С тех самых пор я верчусь, как белка в колесе, пытаюсь делать то, что раньше делала целая контора гугенотов. Мне удалось сохранить мизерные поставки леса из Балтики – довольно, чтобы чинить старые корабли и время от времени строить новые.

– А теперь мы воюем с двумя величайшими морскими державами мира, – сказала Элиза. – Спрос на корабельный лес вырастет неимоверно. А как мы с де ла Вегой только что подтвердили, во Франции его заполучить невозможно. Так что вы хотите с моей помощью восстановить «Компани дю Норд» здесь, в Дюнкерке.

– Почёл бы за честь.

– Я согласна, – объявила Элиза, – но сперва ответьте мне на один вопрос.

– Непременно.

– Как давно вы вынашиваете этот замысел? И обсуждали ли вы его с братом?

Жан-Жак, с удивительным в полугодовалом младенце чутьём на происходящее, заплакал в соседней комнате. Д’Озуар задумался.

– Моему брату Этьенну вы нужны по другой причине.

– Знаю – я могу рожать здоровых детей.

– Нет, мадемуазель. Очень глупо с вашей стороны так думать. Есть множество смазливых дворяночек, способных рожать здоровых младенцев, и хлопот с ними куда меньше, чем с вами.

– Так почему ж я ему нужна?

– Помимо вашей красоты? Ответ: Кольбер.

– Кольбер умер.

– Однако жив сын Кольбера – маркиз де Сеньеле, министр флота и, как его отец, начальник моего отца. Можете хоть в малой степени вообразить, каково герцогу, наследнику древнего рода, кузену самого короля, смотреть, как вчерашний простолюдин окружён почётом, словно пэр Франции? Склоняться перед сыном лавочника?

– Да, нелегко, наверное, – сказала Элиза без особого сочувствия.

– Герцогу д’Аркашону легче, чем другим. Мой отец не так заносчив, как некоторые. Он угодлив, гибок, умеет приспосабливаться…

– Настолько, – завершила его мысль Элиза, видя, что маркизу не хватает на это духа, – что хочет женить Этьенна на женщине, которая больше всего напоминает ему Кольбера.

– Простой род, талант к деньгам, уважение короля, – сказал маркиз. – А если она к тому же красива и рожает здоровых детей – тем лучше. Возможно, вам кажется, мадемуазель, что вы в Версале чужая. Однако Версалю всего семь лет. У него нет древних традиций. Его создал Кольбер, простолюдин. Да, там полно людей знатных, однако не обманывайте себя, воображая, будто им там уютно. О нет, мадемуазель, это вы – идеальная версальская придворная, это вам все остальные будут завидовать, когда вы там утвердитесь. Мой отец видит, как скользит вниз, как семья его утрачивает богатство и влияние. Он бросает верёвку вверх, надеясь, что кто-то, стоящий на более высоком и крепком основании, сумеет его вытащить. И этот кто-то – вы, мадемуазель.

– Нелёгкая задача для женщины, которая, не имея гроша за душой, пытается воспитывать ребёнка, – сказала Элиза. – Надеюсь только, что ваш отец не доведён ещё до столь отчаянного положения, которое рисуется по вашим словам.

– Пока – нет. Однако, лёжа по ночам без сна, он думает, как ему и его потомкам избежать такого отчаянного положения в будущем.

– Коли так, мне предстоит много работы, – сказала Элиза, отходя от окна и разглаживая руками юбку.

– С чего вы думаете начать, мадемуазель?

– Наверное, с письма в Англию, мсье.

– В Англию! Но мы с ней воюем! – притворно возмутился маркиз.

– Я имею в виду натурфилософскую переписку, – сказала Элиза, – а наука не знает границ.

– А, вы хотите написать кому-то из своих друзей в Королевском обществе?

– Я имела в виду доктора Уотерхауза, – сказала Элиза. – Ему недавно удалили камень.

На лице маркиза проступило то испуганно-зачарованное выражение, с которым люди узнают о литотомии.

– Насколько мне известно, он благополучно пережил операцию и теперь идёт на поправку, – продолжила Элиза. – Может быть, у него найдётся время удовлетворить праздное любопытство французской графини.

– Возможно, – сказал маркиз, – но я не понимаю, почему вашим первым шагом должно стать письмо старому больному натурфилософу в Лондон?

– Не только первым, но и единственным, – отвечала Элиза. – Это то, что я легко могу сделать, не покидая Дюнкерка. Для начала я бы завела разговор, с ним или с кем-нибудь другим, о деньгах – бумажных и металлических.

– Почему не с испанцем? Они чеканят деньги, которые признаёт весь мир.

– Именно потому, что английская монета так плоха, я предпочитаю вести дела с англичанином, – сказала Элиза. – Не поверите, какие чёрные бесформенные уродцы ходят у англичан в качестве денег. Однако английская торговля процветает, а сама страна живёт не беднее других. Мне она представляется огромным Лионом, где мало звонкой монеты, но нет недостатка в кредите, способствующем торговле.

– Что ничего не даст во время войны, – заметил маркиз. – Воюющий король посылает своё войско в другую страну, где бумаги не принимают. Значит, он должен отправлять туда металлические деньги на закупку фуража и прочие нужды. Как в таком случае Англии воевать с Францией?

– Тот же вопрос можно задать применительно к Франции! Уж не обессудьте, мсье, но французская валюта далеко не так надёжна, как вам, возможно, представляется.

– Вы рассчитываете, что ваш доктор Уотерхауз ответит на такие вопросы?

– Нет, хотя надеюсь, что он вступит со мною в беседу, по ходу которой могут отыскаться ответы.

– Я считаю, что ответ: коммерция, – проговорил маркиз. – Сам Кольбер сказал: «Коммерция – источник финансов, а финансы – мускулы войны». То, за что страна не может расплатиться металлом, она способна получить в обмен на товар.

– Верно, мсье, однако не забывайте, что товар – не только нечто осязаемое, как воск господина Вахсманна, но и самые деньги: то, чем ворочает Лотар фон Хакльгебер, а это уже дело тёмное и загадочное – как раз для членов Королевского общества.

– Я думал, они изучают бабочек.

– Некоторые из них, мсье, изучают также банки и деньги. Боюсь, они намного опередили наших французских энтомологов.