«Устали от диет? От занятий фитнесом болят мышцы, а толку никакого? Мы знаем, что вам нужно! Всем известно, что здоровое сердце – залог успеха, и мы предлагаем вам отличное новое сердце, с которым вам захочется подойти к тренажеру! Вы сразу похудеете и почувствуете себя другим человеком! Мы не просим поверить нам на слово! Спросите своего кардиохирурга!»

Ролик снят по заказу Международного сообщества кардиохирургов. Результат не гарантирован.

Каждый день после разговора с Робертой на балконе начинается и заканчивается терапией. Болезненные процедуры по растяжке и подъему тяжестей, похоже, специально изобретены для того, чтобы причинить ему адскую боль.

«Лекарства могут многое, – говорит ему физиотерапевт, накачанный мужчина с низким голосом, носящий легкомысленное и не подходящее имя Кенни. – Но остальное зависит от тебя».

Иногда ему кажется, что Кенни просто нравится наблюдать, как он мучается.

Благодаря Роберте все, кто не ограничивается обращением «сэр», теперь называют его Камю, а сам он, услышав это имя, почему-то вспоминает большого черно-белого кита.

– Кита зовут Шамю, – объясняет Роберта за завтраком, – а тебя – Камю. Эти имена рифмуются, но начинаются с разных букв.

– Кам, – повторяет он, не желая носить имя, похожее на имя морского млекопитающего. – Пусть будет Кам.

Роберта, приподняв бровь, обдумывает его предложение.

– Что ж, пожалуй, это неплохо. Пусть так и будет, я думаю. Нужно будет всем рассказать. Ну, Кам, как поживают сегодня твои мысли? Уже не так разбегаются?

– У меня в голове есть темные пятна, – отвечает Кам, пожимая плечами.

Роберта вздыхает.

– Может и так, но я все равно вижу прогресс, хотя ты этого можешь и не замечать. Твой мыслительный процесс стал четче и улучшается с каждым днем. Ты научился формировать сложные предложения и понимаешь почти все, что я говорю, не так ли?

Кам кивает.

– Понимание – первый шаг на пути к свободному общению, Кам, – объясняет Роберта и продолжает через секунду, – Comprends-tu maintenant?

– Oui, parfaitement, – отвечает Кам, не успев даже осознать, что слова, сорвавшиеся с языка помимо его воли, как-то отличаются от тех, что он использовал прежде. Осознав разницу, он понимает, что в лабиринте сознания приоткрылась еще одна дверца, за которой скрывается очередной таинственный коридор, ведущий в неизвестном направлении.

– Отлично, – замечает Роберта с хитрой улыбкой, – но давай пока говорить на одном языке, ладно?

В распорядке дня появляются новые пункты. Тихий час после обеда, к которому он уже привык, передвигается на более позднее время, а после полудня он проводит час, сидя за столом перед монитором компьютера, в памяти которого хранится множество цифровых фотографий: красная машина, какое-то здание, черно-белый портрет – и десятки других изображений.

– Перекладывай в свою папку фотографии предметов, которые кажутся тебе знакомыми, – говорит Роберта, когда он впервые усаживается за компьютер, – и называй первое слово, которое приходит тебе в голову.

– Скантрон? – спрашивает ошеломленный Кам.

– Нет, – возражает Роберта, – это не тест, это упражнение, которое позволит понять, что ты помнишь, а что еще предстоит вспомнить.

– Нет, – возражает Кам. Потому что ее объяснение является описанием сути этого теста. – Это Скантрон.

Глядя на картинки, он выполняет указания Роберты, подтягивая к себе те, что кажутся ему знакомыми. Портрет: «Линкольн». Башня: «Эйфелева». Красная машина: «Грузовой пожарник. Нет. Пожарный грузовик». И так далее, снова и снова. Стоит отложить одну картинку, ее место тут же занимает другая. Некоторые ему хорошо известны, с другими не связано никаких воспоминаний, а есть и такие, которые кажутся знакомыми, но подобрать слова, чтобы описать то, что смутно мерцает где-то на периферии сознания, он не может.

Когда тестирование, наконец, заканчивается, на него накатывает усталость, еще более сильная, чем после физиотерапии.

– Раздавленный, – говорит он, – как раздавленная бумага в корзинке.

– Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя так, словно тебя каток переехал, – поправляет Роберта, понимающе улыбаясь.

– Каток переехал, – повторяет за ней Кам, стараясь запомнить новое сравнение.

– Это неудивительно – занятие не из легких, но ты с ним неплохо справился, да? И ты заслужил награду!

Чувствуя, что вот-вот заснет, Кам кивает.

– Мне дадут орден.

Каждый день занятия становятся все сложнее и сложнее, как с физической, так и с психологической точки зрения, но цель их по прежнему не ясна, и никто не стремится ее объяснить.

– Твои успехи сами по себе прекрасны, – повторяет Роберта. Но как можно наслаждаться успехом, когда его степень не с чем сравнить?

– Кухонная раковина! – говорит он однажды Роберте за завтраком, за которым они сидят, как всегда, вдвоем. – Кухонная раковина! Немедленно!

Роберта, интуитивно понимает, что он пытается ей сказать.

– В свое время ты узнаешь все, что хочешь о себе знать. Но сейчас еще не время.

– Нет, время!

– Кам, этот разговор окончен.

Он чувствует, как откуда-то изнутри поднимается волна гнева и злобы. Он понятия не имеет, что делать с этими чувствами, и не может подобрать подходящих слов, чтобы их выразить.

Шальная волна, пройдя по телу, ударяет в руки, и прежде чем он успевает сообразить, что происходит, на другой конец комнаты уже летит брошенная им тарелка, за ней еще одна, потом еще и еще. Роберте приходится пригнуться, чтобы не попасть под плотный огонь из летящих тарелок, ложек и стаканов. Спустя мгновение к нему подбегают охранники и, оттащив в спальню, привязывают к кровати, чего не делали уже неделю.

Злоба не отпускает его, кажется, целую вечность, но, в конце концов он устает и успокаивается. Входит Роберта. На лице у нее кровь. Всего лишь царапина над левым глазом, но размер не имеет значения. Это сделал он. Он виноват.

Неожиданное раскаяние, которое оказывается куда сильнее обуревавшего его только что гнева, застит все остальные чувства.

– Разбил свинью-копилку сестры, – плача, говорит он. – Папину машину разбил. Плохой. Плохой.

– Я вижу, что ты раскаиваешься, – говорит Роберта, которая, похоже, чувствует себя не лучше, чем он. – Но и ты прости меня тоже, – просит она, нежно поглаживая его по руке. – Тебя отвяжут утром, – добавляет женщина. – Это наказание за срыв. Ты должен понимать, что у поступков бывают последствия.

Он понимающе кивает. Хочется смахнуть слезы, но руки привязаны к кровати. Роберта делает это за него.

– Ну, по крайней мере, мы знаем, что ты действительно такой сильный, как мы думали. И это правда, что ты был питчером, когда играл в бейсбол.

Кам начинает копаться в памяти в надежде найти что-нибудь, связанное с бейсболом. Разве он в него играл? Его память похожа на недособранную мозаику, поэтому отыскать в ней что-то непросто, но понять, чего в ней нет, все-таки можно.

– Я не был питчером, – говорит он. – Никогда.

– Ну конечно, – тихо соглашается Роберта, – я сама не знаю, что говорю.

День ото дня, по мере того как мысли в голове постепенно приходят в порядок, Кам начинает сознавать свою пугающую уникальность. На дворе вечер, и после сеанса физиотерапии он впервые почувствовал не усталость, а некоторое возбуждение – но разве не об этом говорил ему физиотерапевт Кенни?

«Ты сильный, но разные группы мышц никак не могут найти друг с другом общий язык».

Кам понял, что Кенни просто пошутил, но в каждой шутке есть доля правды, и случайно сказанная фраза застряла в голове, как, бывало, в горле у него застревал кусок пищи. Случалось, во время еды глотка отказывалась принимать пищу, и ее приходилось проталкивать языком.

«В конце концов тело поймет, что оно должно примириться с собой и помочь всем частям договориться друг с другом», – сказал Кенни, словно тело Кама – какая-то фабрика, где работают люди, которые, чуть что, сразу объявляют забастовку, или, что еще хуже, группа рабов, которых силой заставляют выполнять нелюбимую работу.

Позже внимание Кама привлекают тонкие шрамы, опоясывающие запястья, как браслеты. Теперь, когда бинты сняты, их хорошо видно. Толстый, как веревка, шрам, разделяет пополам грудь и уходит вниз, разветвляясь над отлично развитыми, скульптурными кубиками пресса. Он похож на скульптуру. Его фигура как будто высечена из мрамора рукой ваятеля, стремившегося достичь совершенства, и облечена в телесную оболочку. Этот дом на утесах, как теперь кажется Каму, – не более чем галерея, и единственный выставленный в ней экспонат – это он. Возможно, он должен чувствовать свою исключительность, но он испытывает лишь одиночество.

Подняв руку, юноша ощупывает лицо, трогать которое ему запретили. В этот момент входит Роберта. Ей известно, что он изучал свое тело: она наблюдала за ним через монитор, на который транслируется изображение с камеры, спрятанной в углу. С ней два охранника. Они уже поняли, что Кам в таком состоянии, когда в любой момент может разразиться гроза.

– В чем дело, Кам? – спрашивает Роберта. – Расскажи мне. Подбери слова.

Едва касаясь пальцами лица, которое составлено, как ему кажется, из кусков с разнородной текстурой, он не решается дотронуться до него по-настоящему, потому что боится в гневе изорвать его в клочья.

Подбери слова…

– Алиса! – говорит он. – Кэрролл! Алиса!

Слова совсем не те, он это знает, но ничего лучшего для описания того, что он хочет сказать, подобрать не удается. Ухватить смысл, исчезающий в бесконечной вселенной собственного ума, не получается, и остается лишь бесконечно кружить по орбите вокруг этого смысла в тщетной попытке приблизиться к нему.

– Алиса! – повторяет он, указывая на дверь в ванную. – Кэрролл!

Один из охранников понимающе ухмыляется, хотя на самом деле ни черта не понимает.

– Может, он вспоминает прежних подружек.

– Молчать, – обрывает его Роберта. – Продолжай, Кам.

Закрыв глаза, парегь изо всех сил старается придать форму неуловимой мысли, но единственная форма, которую ему удается подобрать, слишком абстрактна, да к тому же еще и смешна.

– Морж!

Нет, все это бесполезно. Как же он себя презирает!

– И Плотник? – неожиданно спрашивает Роберта.

– Да! Да! – отзывается он, уставившись на нее. Два совершенно абстрактных понятия, слившись воедино, вдруг обретают безукоризненный смысл.

– «Морж и Плотник», – повторяет Роберта. – Абсурдная поэма, в которой смысла еще меньше, чем в том, что ты говоришь!

Кам выжидающе смотрит на нее, надеясь, что она проведет хотя бы еще несколько линий от точки к точке и поможет ему решить головоломку.

– Ее написал Льюис Кэрролл. Автор…

– Алисы!

– Да, автор «Алисы в Стране чудес» и «Алисы в За…»

– В Зазеркалье! – восклицает Кам, указывая рукой в сторону ванной. – «Алису в Зазеркалье»!

Он даже помнит, что слово – не совсем то, которое он искал. Есть более точное…

– Зеркало! – кричит он. – Лицо! В зеркале! Лицо!

В доме нет ни одного зеркала, по крайней мере, в тех комнатах, куда ему разрешено входить. Нет даже ни одной отражающей поверхности. Вряд ли это случайность.

– Зеркало! – продолжает кричать он в экстазе. – Я хочу посмотреть! Покажите мне!

Такого ясного и недвусмысленного заявления не прозвучало с тех пор, как он очнулся, еще ни разу. Ему еще ни разу не удавалось проявлять способность к коммуникации такого высокого уровня. Уж это точно понравится Роберте!

– Покажите мне! Ahora! Maintenant! Ima!

– Достаточно! – прерывает его Роберта. Она говорит спокойно, но в то же время непреклонно. – Не сегодня. Ты не готов!

– Нет! – возражает он, касаясь руками лица, на этот раз с большей силой. Прикосновение вызывает боль. – Это Доже в железной маске, а не Нарцисс в пруду! Возможность видеть облегчит ношу, а не сломает спину верблюду!

Охранники готовы наброситься на него и связать и только ждут приказа Роберты. Они снова привяжут его к кровати, чтобы он не навредил себе. Но приказа нет. Роберта колеблется. Размышляет.

– Иди за мной, – наконец произносит она.

Развернувшись, женщина медленно направляется к выходу из комнаты. Кам и охранники следуют за ней.

Процессия покидает крыло здания, переоборудованное под клинику, и попадает в какое-то новое помещение. Полы здесь из теплого дерева; они не застелены холодным линолеумом, как в его «палате». Во всех комнатах, где ему довелось побывать раньше, стены были сплошь белые и пустые, а здесь на них висят картины в рамах. Оставив охранников у двери, Роберта ведет Кама в гостиную. Там сидят люди: Кенни и кое-кто из терапевтического персонала. Есть и другие, которых Кам не знает: видимо, специалисты, работающие за пределами его мирка. Увидев его, они поднимаются с кожаных диванов и кресел и переглядываются в тревоге.

– Все в порядке, – говорит им Роберта. – Оставьте нас ненадолго.

Оставив свои занятия, люди торопливо покидают гостиную. Каму хочется спросить Роберту, кто они, но он уже знает. Эти люди подобны ждущим у дверей охранникам, и тем, кто дежурит внизу, на скалах, и человеку, убирающему его комнату, и женщине, смазывающей лосьоном его шрамы. Все они – обслуживающий персонал.

Роберта подводит его к высокому, от пола до потолка, зеркалу, прикрепленному к стене. В нем Кам видит себя с ног до головы. Сняв больничный халат, он остается в одних трусах и окидывает себя взглядом. Тело его прекрасно: идеальные пропорции, развитая мускулатура. На мгновение ему кажется, что он все-таки Нарцисс, погруженный в самолюбование, но, подойдя ближе, Кам различает шрамы. Он знал об их существовании, но увидеть их все сразу – это было слишком. Увиденное потрясло его: куда ни глянь, всюду огромные, уродливые рубцы. И в особенности – на лице.

Это лицо из кошмарного сна.

Разноцветные куски кожи, бесформенные, как куски газеты на маске из папье-маше. Не только лицо, но и кожа под легким пушком волос, чуть отросших с тех пор, как он очнулся, напоминает лоскутное одеяло, собранное из клочков кожи разного цвета и текстуры. Смотреть на это без слез невозможно.

– Почему? – спрашивает он, слишком потрясенный, чтобы подбирать какие-то другие слова.

Отвернувшись, юноша утыкается носом в собственное плечо, словно ищет в нем защиты от этого невыносимого ужаса.

Роберта нежно и осторожно касается его руки.

– Не отворачивайся, – говорит она, – имей силы смотреть на то, что вижу я.

Заставив себя повернуться к зеркалу, Кам снова видит на лице одни лишь шрамы.

– Чудовище! – восклицает он. Слово настолько точно описывает его чувства, что на этот раз даже не приходится напрягаться, чтобы отыскать его в глубинах памяти. – Франкенштейн!

– Нет! – резко обрывает его Роберта. – Никогда так не говори! То чудовище было сделано из мертвой плоти, а ты соткан из живой! Существование Франкенштейна нарушало законы природы, а ты, Кам, – новое чудо света!

Теперь она вместе с ним смотрит на отражение в зеркале, указывая рукой на разные части тела.