Там, на полу, у самых дверей, кто-то лежал. Мертвый. Не человек и не зверь. Хоть и сжался в комок, но ясно видно: при жизни он был высок, как человек, а то и выше. Кости его… наверное, такие могли бы принадлежать помеси осы с крокодилом, и при том оказались расколоты, расщеплены, точно так же, как в свое время будут расщеплены и мои. Отрадная новость: выходит, эти создания – не боги, а смертные.

Каген схватил меня за руку, что есть сил стиснул в пальцах мои хрупкие косточки. Я его понимал: нам, людям о двух ногах, рожденным под одним небом, довелось увидеть создание с другого солнца! Казалось, перед нами дальний родич нашего мира, существо, которое вполне могло расхаживать по этой земле, а может, и расхаживало когда-то, давным-давно, в те древние времена, когда землей правили боги и огромные звери. Пожалуй, я назову эту тварь небесной ящерицей.

В то время как я таращил глаза на существо в брюхе летучей машины, рассказы Кагена в моей голове стали явью. Тут-то я понял, постиг весь ужас летучих машин, истребляющих все живое огнем. Рядом с этой небесной ящерицей даже самый необычный из белых людей показался бы моим братом.

– Мы должны уходить, – сказал я.

Каген вскинул ладонь, будто бы затыкая мне рот. Страшное оскорбление для старшего возрастом, да, но я-то знал, что он и не думает меня оскорбить.

Безмолвное ожидание затянулось надолго, но никакого воинства демонов из брюха машины не появлялось. Возможно, пора нашей смерти еще не настала.

Каким образом белые люди сумели завладеть брошенными машинами и выучиться поднимать их в воздух? Об этом знал Каген. Известные мне земли остались позади, впереди же лежал его, Кагенов, мир. Поочередно, пригнувшись, мы переступили порог. Дверь за спиной осталась открытой, но стены сами собой засветились, и в этом неярком красноватом свете я смог разглядеть все вокруг.

Направившись дальше, в глубину машины, мы словно бы двинулись прямиком в звериный желудок: повсюду вокруг темно-красные стены, толстые жилы, упругие перепонки. На полу покоились три гнезда, свитые из шнуров вроде плетей ползучих растений. В каждом хватило бы места для маленького человека.

Каген уставился на эти гнезда во все глаза. Я слышал, как его разум велит ему лечь в одно из них. Я видел это в его взгляде.

– Не надо! – взмолился я.

Но Каген, не послушав меня, улегся в гнездо из ползучих стеблей.

Как только он коснулся гнезда, ползучие стебли пришли в движение. Возможно, пятидесяти лет довольно, чтоб погубить человека со звезд, однако сама машина еще жила. Закричал Каген, рванулся прочь, но стебли подхватили его, подняли в воздух, как мать младенца, спеленали по рукам и ногам. С потолка стрелою метнулись вниз, впились в его тело – в руки, в ноги, в затылок – железные щупальца. Брызнула кровь. Каген пронзительно взвыл, заизвивался, выругался по-английски. В страхе любой из нас говорит на родном языке.

Но дальше он заговорил вовсе не на английском. Этого языка я ни разу прежде не слышал. Казалось, его слова исходят не от человека.

Схватил я Кагена за запястье, и гнездо вместе с ним поглотило меня, только иначе, без помощи тонких крохотных копий. Небесная машина поглотила мой разум. Собственные мысли стали вдруг не моими, словно бы я тону, погружаюсь в глубины чужого сознания.

Весь мир расколот на части. Огромные стойбища пылают огнем. Землю укрыли тени летучих и ходячих машин. Железные черепахи истребляют толпы бегущих. Реки, набухшие кровью, вышли из берегов. От горизонта до горизонта – предсмертные вопли, и топот, и смерть.

А над головой – неумолимые звезды.

Я завопил во весь голос, затянул молитвы, поспешно полез в мешочек со снадобьями, швырнул в Кагена три щепотки растертой в прах лягушачьей кожи, моля богов выручить его из беды. Но тело его по-прежнему корчилось в судорогах, глаза лезли вон из орбит, пальцы мертвой хваткой стискивали тонкие стебли. Вот он вновь закричал…

И рванулся всем телом вперед…

И тогда…

Машина качнулась. Едва устояв на ногах, я понял: железный панцирь пришел в движение одновременно с рывком Кагена, только самую малость позже.

По всему выходило, что с места машину сдвинул он, Каген.

Каким образом, я не понимал, но едва уловимый гул и легкую дрожь под ногами чувствовал с той самой минуты, как машина поймала Кагена в сеть из ползучих стеблей. Ну а когда он двигался, и дрожь становилась сильнее тоже.

Небесная машина кормилась им. Небесная машина, как и ее давно умерший хозяин, тоже была охотником. Собака от начала времен охотится заодно с человеком, слушается его приказаний, вот и эта железная штука послушна, будто собака… но ведь она – не собака.

Я потянул на себя спеленавшие Кагена жилы. Как только одна отошла от затылка, все остальные разом ослабли. Вытащил я его, что-то невнятно бормочущего, из гнезда и поволок из машины наружу.

Дверь затворилась за нами.

Протащив Кагена еще всего-навсего пару шагов, я оглянулся и увидел, что машина исчезла. Хамелеон… Пройдешь мимо, и не заметишь – разве что очень повезет (или не повезет, это как посмотреть), или самой машине захочется показаться тебе на глаза. Должно быть, она лежала здесь еще в те времена, когда я был мал, но меня пощадила.

Я потащил Кагена как можно дальше, но камни преградили нам путь. Каген хватал ртом воздух, глаза его страшно выпучились, взгляд сделался дик. Уж не гонится ли машина следом за нами, прячась в потоках ветра?

– Ох-х-х… голова, – наконец простонал он и снова выругался по-английски.

– Что с тобою случилось? – спросил я.

– Не знаю.

Еще раз выругавшись по-английски, он поджал колени к груди, закачался из стороны в сторону, забормотал себе под нос что-то невнятное – то ли проклятия, то ли молитвы.

Железные щупальца пронзили его руки, но раны уже не кровоточили, будто кто-то прижег их огнем. Странно.

Бросить его я не мог. Пустится машина в погоню – что ж, умрем вместе. Однако вечерние сумерки смиловались над нами, укутали тьмой, и наутро, когда юное солнце пробудилось от сна, мы по-прежнему дышали и жили.

На следующий день двинулись мы в обратный путь, к стойбищу Людей.

– По-моему, лучше всего никому о нашей находке не говорить, – сказал Каген, прихрамывая на ходу. – Как ни прикидываю, не выйдет из этого ничего хорошего.

– Да, мой народ не поймет, – согласился я, хотя долг призывал рассказать о находке старейшинам. – Все испугаются. А вынести разом и страх, и засуху нам будет нелегко.

К возвращению в стойбище мы сговорились молчать. Каген вернется в мир белых людей, не сказав никому ни слова. Я не раскрою секрета даже предкам в рисунках на стенах пещеры. Стыдно признаться, мне тоже сделалось страшно.

Вскоре за Кагеном с неба спустился управляемый солдатом Паук. Пять его лап с шипением выпустили воздух, подняли вверх тучу пыли. Большинство из Людей видели Паука только раз в жизни. Теперь увидели во второй. Но, несмотря на все свое любопытство, отвернулись от этой штуки, делая вид, будто не замечают, что Каген готовится нас покинуть. Все это – в знак исключительно теплых чувств. Как у нас говорится: «Глазам моим слишком больно на это смотреть». Мы, Люди, живем и умираем вместе, а потому к прощаниям непривычны.

Вот разве что время от времени приходится нам терять сыновей, уходящих в огромные стойбища… Этот день причинил мне такую же боль, как и тот, когда нас покинули мои сыновья.

Каген подошел ближе и отдал мне свое радио.

– Вряд ли для тебя там отыщется что-нибудь интересное, но… – сказал он, пожав плечами.

Я принял дар со слезами благодарности.

– Ты – мой друг, – сказал я.

Что ж, мне хватило мужества взглянуть ему вслед. Мои глаза стали сильнее других из-за того, что мы с Кагеном видели среди камней. Разделив это зрелище с ним одним, я никак не мог отвернуться.

Как только Паук взвился в небо, две из старух затянули погребальный напев. Самые младшие из детишек подняли крик, бросились за тенью Паука, уносящейся вдаль по жухлой траве.

– А ну отдай! – вопили детишки вслед железному зверю, швыряя в него камнями. – Верни нам Пустую Голову!

Их матери закудахтали, окликая детишек. Отцы их захохотали, принялись объяснять, что Паук вовсе не собирается сожрать Кагена на ужин.

Что ж, они были правы… и в то же время неправы.

Конечно, об этих, сделанных людьми Пауках, мне почти ничего не известно, но другая машина – со звезд, за камнями – сожрать Кагена уже пыталась.

Теплые капли из облаков означали, что засуха, наконец, миновала, но боги дождя благоволили нам не больше, чем боги солнца: водопои оставались мутными, мелкими. Охотники надолго отлучались из стойбища, чтобы добыть хоть какую-то дичь, и все равно животы наши дни напролет терзал голод.

В больших стойбищах тоже настали скверные времена.

Однажды ночью, лежа бок о бок с Яппой, я увидел над западным горизонтом яркие вспышки – точно такие же, как тогда, в детстве, во времена безмолвного грома, который слышишь не ушами, а телом. Только с тех пор глаза моего разума сделались зорче, и я немедля представил себе летучие машины, кружащие в небе, волоча за собой длинные ноги вроде железных змей. Видел я и огонь, извергаемый из их пастей, а когда ветер переменился, будто почувствовал вонь горелого мяса.

Может, небесные ящерицы вернулись и начали новую Великую Войну? А может, сами люди обратились в небесных ящериц, как та машина среди камней обращалась в хамелеона?

Ясно было одно: теперь смерть, постигшая города, когда я был мал, способна явиться и к нам, а мы никак не сумеем ей помешать.

Меня охватил страх. Страх за жизнь сыновей, которых я мог никогда больше не увидеть. Страх за жизнь дочери и ее мужа с детьми, живущих в одной луне пути к северу отсюда. Страх за жизнь друга, Кагена. Я знал: оставшись в живых, он непременно вернется к нам, чтоб рассказать обо всем. Вернется, чтобы украсить новыми рисунками свою стену. Вернется…

Если только останется жив.

Вначале я услыхал поднявшийся крик, а вскоре увидел его. Близились сумерки, со дня ухода Кагена миновало четыре луны. В стойбище, созывая мужчин, примчались четверо молодых пастухов. Охотники, числом около дюжины, отправились с ними, а вскоре после заката вернулись и принесли с собой Кагена.

Каген был полумертв от жажды и истощения, а спину его и ляжки украшали страшные шрамы, вроде заживших ожогов. Наготу его прикрывали рваные серые штаны и рубаха с черными цифрами белых людей на груди. Мы дали ему воды, мяса и трав и выслушали его рассказ.

Он рассказал, что, расставшись с нами, отправился в величайший на свете город, в Дар-эс-Салам, в «у-ни-вер-си-тет» – великую школу, которой заправляют тамошние старейшины.

– Земля вокруг вас – «го-су-дар-ство», – начал он, – а называется это государство Танзанией. Когда-то, в прошлом, отношения меж государствами белых и черных сложились довольно плохо, и потому Танзания с еще несколькими государствами этого континента, называемого Африкой, пожелали освободиться от власти правительства под названием «Объединенные Нации Земли». Государствам белых это пришлось не по вкусу, так как большая часть Африки, хоть и живет бедно, богата сокровищами, которыми белые люди очень дорожат. Когда петиция об отделении была подана на рассмотрение, эта самая ОНЗ пустила в ход силу. С неба на землю ливнем обрушились восстановленные боевые машины пришельцев со звезд, управляемые людьми, научившимися повелевать ими. Дар-эс-Салам превратился в развалины. Многие тысячи человек погибли в огне, а еще многие тысячи были согнаны в лагеря. Это что-то вроде барачных поселков, окруженных колючей проволокой и злыми сторожевыми псами. Я тоже попал в один из лагерей, но бежал и пришел к вам. Я просто не знал, куда мне еще идти.

Отвел я Кагена к себе в хижину, и он уснул там же, где спали мои сыновья, пока не выросли. Жена моя, Яппа, приготовила для него ежа и муравьиные яйца, которые он называл «бушменским рисом». Каген пришел к нам из дурного сна, а всякого, вышедшего из сна, до2лжно принять, как почетного гостя. Большинство тех, кто слишком долго прожил во сне, не возвращаются никогда, но Каген – он не таков, как другие.

В следующие дни, выздоравливая и набираясь сил, он рассказывал и рассказывал, как люди – а вовсе не небесные ящерицы – истребляли других людей.

– Я – гражданин Америки. Обычно это кое-что значило, но те времена в прошлом. Учившийся в университете, я был арестован как «беспартийный интеллектуал» и брошен в лагерь. В царство голода, страха… и боли. Там и мужчин и женщин били, а то и пытали, если наши тюремщики полагали, будто они лгут или могут рассказать что-то полезное о вождях африканцев. У нас, преступников, не обвиняемых ни в каких преступлениях, отняли все – даже одежду, выдав взамен тюремную серую робу. И в этом ужасном месте я в первый раз в жизни… влюбился.

Заговорив о любви, Каген устремил взгляд в сторону моей жены, слушавшей нас, укрывшись в хижине, у самого входа, чтобы со стороны не казалось, будто она вмешивается в мужской разговор. Все женщины тайком подслушивают разговоры мужчин, но мою Яппу в этом не превзойти никому.

Моя толстая, смешливая Яппа – первая в любом деле на свете.

Каген смотрел в сторону жены так, точно знал все истории, о которых меж нами не прозвучало ни слова. Смотрел, улыбался, и лицо его сияло солнечным светом.

– Да, я нашел ту самую женщину, какую хотел. Студентку-медичку из Кении, Чанью. Само ее имя – музыка. Она для меня – всё. Только благодаря ей я еще помню, что такое улыбка. Только она и дарит мне надежду на то, что Бог есть.

– Конечно, есть, и не один. Богов много, – поправил я его, рассмеявшись.

Многих мужчин любовь к женщине заставляет забыть о надежде на помощь богов, и о должной благодарности за их покровительство, и даже о куда большем. Бывает, женщины сводят мужчин с ума. Но Каген был не из таких. Каген нашел себе женщину, что принесла в его сердце не войну – мир.

– Мы утешали друг друга, как утешают друг друга люди с начала времен. Без нее я не смог бы выжить. Не раз видел я, как люди, забившись в угол, всей душой жаждали смерти. С семьями их разлучили, узнать, что с родными, послать им весточку мы не могли. Мы видели, как умирают от побоев, и знали: солдаты в любой час дня и ночи могут вытащить из постели кого угодно. Мне тоже хотелось умереть, но Чанья вдохнула жизнь в мою душу. Только опасное это дело – найти любовь в таком страшном месте…

– Но твое сердце сильно и само по себе, – сказал я. – Семя не даст ростка без плодородной почвы.

– Горчичное зернышко…

Эти слова прозвучали, точно молитва.

– Любому зерну нужна почва. И дождь. Дождей нам хватало с избытком, а вот укрыться-то было и негде. Разве что уберегать от непогоды друг друга. На первое время хватало: за руки бы только взяться – и день пережит. Но я понимал: долго нам вместе быть не дадут. Иностранцев – тех, кто не из Африки – начали уводить «на допросы», но назад с этих допросов никто не возвращался. По лагерю поползли слухи: одни говорили, будто иностранцев отправляют домой, другие – что их убивают. В чем правда, не знал никто. Я – иностранец, а значит, вскоре должен был это выяснить. Кое-кто, служивший в охране, шепнул по секрету, что на рассвете явятся и за мной. Я видел в его глазах: он – просто отчаявшийся юноша, любой ценой старающийся выжить и уберечь от беды родных, но хочет сделать доброе дело.

Разумеется, я поспешил разыскать Чанью. Если б не принесенная охранником новость, ни за что не рискнул бы украдкой покинуть мужские бараки да искать ее в женской палатке. Любая соседка Чаньи, не задумываясь, выдала бы меня ради лишнего куска хлеба и плошки риса для своих детей.

В ту ночь я, держа в ладонях руки моей красавицы Чаньи, глядя в ее глаза, велел ей любой ценой остаться в живых. «Ищи доброту, – сказал я. – Ищи милосердие. Поступись всем, что потребуется». И эти слова довели Чанью до слез.

И тут Каген сам зарыдал, будто женщина. Детишки уставились на него во все глаза: никто из них в жизни не видывал, чтобы мужчина так плакал. Чтоб Каген вовсе не осрамился, пришлось нам с женой увести его в хижину и уложить в постель.

– Он потерял жену, – объяснил я детишкам, ждавшим снаружи.

Однако детишки не поняли. Как им такое понять?

Детишки еще не видали утрат.

Детишки еще не видали, как рушится целый мир.

– Когда за мною пришли, я был уже на ногах. Ни страха, ни слез, ни дрожи.

Многие из солдат были еще мальчишками. Можно сказать, детьми. И, накачавшись наркотиками, с детской злорадной жестокостью избивали нас, насиловали женщин… Эти мальчишки сговорились называться «Палачами» и наслаждались своей работой от всего сердца. Детей проще простого сбить с толку. Они и не подозревали, что служат черным прихвостням белых из ОНЗ. Так Африка снова увидела черных людей, чинящих зло собственным братьям и сестрам.

Солдаты-мальчишки поставили меня в ряд прочих мужчин и женщин, в ожидании смерти стоявших у рва, устланного мертвыми телами. В то утро жребий пал на нас, и я вдруг задумался: может быть, эти, как ты назвал их, небесные ящерицы, против которых когда-то объединилось все человечество, уничтожили сами себя точно так же? Или лить кровь собственных братьев не свойственно никому, кроме человека?

Кое-кто из приведенных на казнь до последней минуты тешился верой в слова тюремщиков, лгавших, будто мы выкуплены и вскоре вернемся домой – в США, Канаду, Саудовскую Аравию… словом, откуда бы ни явились. Здесь, на краю рва, все иллюзии превратились в дым.