Глава 2
Новая подружка

Никт рос тихим и довольно послушным мальчиком. У него были серьезные серые глаза и копна волос мышиного цвета. Едва научившись говорить, он стал засыпать жителей кладбища вопросами: «Почему меня не выпускают с погоста?» Или: «А что он делает? Я тоже хочу!» Или: «А кто здесь живет?» Взрослые старались удовлетворить его любопытство, но их противоречивые ответы часто сбивали мальчика с толку. Тогда Никт дожидался заката и шел к старой часовне, чтобы поговорить с Сайлесом.

Опекун умел объяснять так, чтобы Никту было понятно.

– Тебя не выпускают с погоста… кстати, «погост» – устаревшее слово, теперь так не говорят… потому что только тут, на кладбище, ты в безопасности. Здесь твой дом, здесь те, кто тебя любит. Снаружи слишком опасно. Пока что.

– А сам уходишь! Каждую ночь.

– Я во много раз старше тебя, малыш. И меня никто не тронет.

– Меня тоже.

– К сожалению, это не так.

– …Хочешь научиться делать так, как я? Одни навыки осваиваются в процессе учебы, другие – простым повторением, третьи приходят со временем сами. Довольно скоро ты научишься блекнуть, скользить и ходить по снам. Некоторые навыки, однако, живым недоступны. Придется немного подождать. Впрочем, не сомневаюсь, что со временем ты их тоже освоишь.

…Ты стал почетным гражданином кладбища, – объяснял Сайлес. – Так что оно о тебе заботится. Здесь ты видишь в темноте. Можешь ходить дорогами, недоступными живым. Другие люди – живые – тебя не замечают. Мне тоже дали почетное гражданство, хотя в моем случае оно выражается лишь в праве проживания.

– Я хочу быть таким, как ты! – Никт выпятил нижнюю губу.

– Нет, – твердо отвечал Сайлес. – Не советую.

– …Кто здесь похоронен? Во многих случаях это написано на могильном камне. Ты умеешь читать? Азбуку знаешь?

– Какую еще… буку?

Сайлес молча покачал головой. При жизни чета Оуэнсов не отличалась большой любовью к чтению, и у Никта не было букваря.

На следующую ночь Сайлес появился перед уютной гробницей Оуэнсов с тремя большими книжками: двумя красочными букварями («А – аист, Б – барабан») и «Котом в сапогах». Впридачу он захватил стопку бумаги и коробку восковых мелков. Опекун провел Никта по кладбищу, прикладывая маленькие пальцы мальчика к самым новым, нестертым надписям на камнях и плитах, и научил различать буквы.

Потом Сайлес придумал Никту большое и серьезное задание – найти на кладбище весь алфавит, начиная с острого шпиля большой буквы «A». Никт триумфально завершил поиск мемориальной плитой Эндрю Янгсли, вмурованной в стену часовни. Опекун был доволен.

Каждый день Никт ходил по кладбищу с бумагой и мелками и, как умел, переписывал имена, эпитафии и даты. Каждый вечер Сайлес объяснял ему, что там написано, и переводил с латыни то, что не могли прочитать Оуэнсы.

Стоял солнечный день. На краю кладбища басовитые шмели залезали в полевые цветы и выглядывали из лепестков утесника и колокольчиков. Никт лежал на солнце и наблюдал, как бронзовка идет по могильному камню Дж. Ридера, его супруги Доркас и сына Себастиана («Fidelis ad Mortem^[2]»). Никт уже все переписал и думал только о жуке. Вдруг раздался чей-то голос:

– Мальчик! Ты что делаешь?

Никт поднял глаза. Из-за кустов на него кто-то смотрел.

– Ни-чи-во. – Никт показал язык.

Лицо в кустах сморщилось в морду горгульи: язык высунут, глаза выпучены – а потом снова превратилось в девочку.

– Здорово! – восхитился Никт.

– Я еще много рож умею корчить, – сказала девочка. – Смотри! – Она задрала нос пальцем, растянула губы в широкой ухмылке, скосила глаза и надула щеки. – Понял, кто это?

– Нет.

– Свинья, дурачок!

– А-а… – Никт задумался. – Свинья, которая на букву «эс»?

– Ага! Стой там.

Она обошла кусты. Никт поднялся. Девочка была немножко старше и выше него и одета во все яркое – желтое, розовое и оранжевое. Никт, который ходил в сером саване, показался себе совсем скучным.

– Сколько тебе лет? Что ты тут делаешь? Ты здесь живешь? Как тебя зовут?

– Не знаю, – ответил Никт.

– Не знаешь, как тебя зовут? Не верю! Все знают, как их зовут. Вруша!

– Я знаю, как меня зовут. И знаю, что я тут делаю. А остальное, что ты спросила, не знаю.

– Ты про сколько тебе лет?

Никт кивнул.

– А сколько тебе было в последний день рождения?

– Нисколько. У меня нет дней рождения.

– Дни рождения есть у всех. У тебя что, никогда не было торта, свечек и всякого такого?

Никт помотал головой. Девочка сочувственно вздохнула.

– Бедняжка! Мне пять лет. Спорим, тебе тоже пять!

Никт радостно закивал. Он не хотел спорить с новой приятельницей. Ему было с ней весело.

Девочку звали Скарлетт Эмбер Перкинс, и у ее родителей не было своего сада. Поэтому мама привела ее сюда, села на скамейку у часовни читать журнал, а Скарлетт отпустила погулять на полчасика. Велела ей никуда не лезть и с чужими не разговаривать.

– Я чужой, – заметил Никт.

– Ничего подобного! – уверенно ответила Скарлетт. – Ты маленький мальчик. И ты мой друг. Какой же ты чужой?

Никт улыбался редко, но сейчас улыбнулся, широко-широко.

– Да, я твой друг!

– Как тебя зовут?

– Никт. Полностью – Никто.

Она рассмеялась:

– Какое смешное имя! А что ты сейчас делаешь?

– Учу буквы с камней. Я их записываю.

– А мне с тобой можно?

На миг Никту захотелось отказать – ведь это его могилы, разве нет? – но он быстро спохватился: играть в компании, под ярким солнцем, гораздо интереснее.

– Конечно!

Они взялись за дело вместе. Скарлетт помогала Никту произносить незнакомые имена и слова. Никт переводил – если мог – латинские выражения. Оба огорчились, когда до них донесся голос девочкиной мамы:

– Скарлетт!

Девочка сунула мелки с бумагой в руки Никту.

– Мне пора!

– Пока! Я тебя еще увижу? – спросил мальчик.

– А где ты живешь?

– Тут.

Никт стоял и смотрел, как она сбегает вниз по холму.

По дороге домой Скарлетт рассказала матери про мальчика по имени Никто, который живет на кладбище. Вечером мать передала все отцу. Тот сказал, что в таком возрасте дети часто придумывают себе товарищей по играм, не стоит беспокоиться. А кроме того, им повезло, что так близко находится уголок живой природы.

После той встречи Скарлетт ни разу не замечала Никта первой. Если не шел дождь, мама или папа приводили ее на кладбище, сами садились читать, а Скарлетт – ярко-зеленое, оранжевое или розовое пятно – сходила с дорожки и исследовала всё, что видела. Очень быстро перед ней возникала серьезная сероглазая физиономия с копной волос мышиного цвета.

Скарлетт и Никт играли в прятки, залезали на деревья и надгробья, а иногда, притаившись, наблюдали за кроликами, которые жили позади старой часовни.

Никт познакомил Скарлетт со своими друзьями, хоть она их и не видела. Но родители твердо сказали ей, что Никт – воображаемый и в этом нет ничего плохого, и мама даже несколько дней ставила для него тарелку, так что Скарлетт не удивлялась, что у Никта есть воображаемые приятели.

– Бартлби сказал, что у тебя «лице аки давлена слива», – говорил ей Никт.

– Сам он такой! А почему он так странно говорит? И вообще, может, он хотел сказать «помидор»?

– По-моему, в его время не было помидоров. И говорили тогда именно так.

Скарлетт – девочка умная, но одинокая – была очень рада, что нашла друга. Ее мама преподавала в заочном университете студентам, которых никогда не видела живьем: проверяла работы по английскому языку, присланные по компьютеру, и отвечала советом или похвалой. Папа преподавал физику частиц, но, как сказала Скарлетт Никту, «желающих преподавать физику частиц больше, чем желающих ее изучать». Поэтому семья постоянно переезжала из города в город. Каждый раз отец надеялся получить постоянную работу, но пока безуспешно.

– А что такое физика частиц? – спросил Никт.

Скарлетт пожала плечами:

– Ну, есть атомы – это такие маленькие штучки, которые нельзя увидеть. Мы из них состоим. И есть другие штучки, еще меньше атомов. Это физика частиц.

Никт кивнул, он решил, что отец Скарлетт занимается чем-то воображаемым.

Каждый будний день после обеда друзья вместе гуляли по кладбищу, водили пальцами по надписям, иногда переписывали эпитафии. Никт сообщал Скарлетт все, что знал про обитателей этой могилы, мавзолея или гробницы, а она рассказывала о том, что прочитала или услышала, или просто о большом мире: об автомобилях, автобусах, телевидении и самолетах (Никт видел их высоко в небе, но думал, что это такие шумные серебристые птицы, и не очень ими интересовался). Зато Никт мог рассказать о том времени, когда люди в могилах были живыми: например, как Себастиан Ридер ездил в Лондонтаун и видел королеву – толстую тетку, которая сердито глазела на всех из-под меховой шапки и не понимала ни слова по-английски. Себастиан Ридер не помнил, как звали королеву, но сказал, что вроде бы долго она не правила.

– Когда это было? – спросила Скарлетт.

– На его могиле написано, что он умер в тысяча пятьсот восемьдесят третьем. Значит, еще раньше.

– А кто на кладбище самый старый?

Никт нахмурился.

– Наверное, Гай Помпей. Он приехал сюда через сто лет после первой высадки римлян. Он мне рассказывал. Ему еще дороги понравились.

– Значит, он самый старый?

– Наверное.

– А давай сделаем себе домик в этом большом каменном доме?

– Ты не сможешь туда зайти. Он закрыт. Они все заперты.

– А ты можешь?

– Конечно.

– А почему я не могу?

– Ну, я гражданин этого кладбища. И много где могу проходить.

– Я хочу поиграть в большом каменном доме.

– Тебе нельзя.

– Ты просто жадный и меня не пускаешь.

– Неправда.

– Жадина!

– Не-а.

Скарлетт засунула руки в карманы куртки и ушла не попрощавшись. В глубине души она знала, что несправедлива к Никту, и от этого злилась еще больше.

За ужином она спросила родителей, жили ли здесь люди раньше римлян.

– Откуда ты узнала про римлян? – удивился отец.

– Все знают, – презрительно отмахнулась Скарлетт. – Так жил тут кто-нибудь?

– Кельты, – ответила мать. – Они поселились здесь раньше, а римляне их завоевали.

На скамейке у старой часовни Никт вел почти такой же разговор.

– Самый старый? – переспросил Сайлес. – Откровенно говоря, не знаю. Из тех, с кем я знаком, самый старый на кладбище – Гай Помпей. Но тут жили и до римлян. Много разных и древних племен. Как твоя азбука?

– Хорошо. Кажется. А когда я научусь писать буквы вместе?

Сайлес помолчал.

– Не сомневаюсь, – произнес он наконец, – что среди многочисленных погребенных здесь талантов найдутся учителя. Я наведу справки.

У Никта перехватило дух: скоро он сможет прочитать все что угодно: любую книгу, любую историю!

Когда Сайлес покинул кладбище, отправившись по своим делам, Никт направился к иве у старой часовни и позвал Гая Помпея.

Старый римлянин восстал из могилы и зевнул.

– А-а! Живой мальчик! Как поживаешь, мальчик?

– Очень хорошо, сэр.

– Вот и славно. Рад слышать.

В лунном свете волосы старого римлянина казались белыми. Под тогой, в которой его похоронили, были толстые шерстяные гетры и телогрейка: он жил в холодной стране на краю мира; холоднее ее разве что Каледония, где люди больше походят на зверей и кутаются в рыжие шкуры. Даже Риму их земли без надобности. Вскоре этих дикарей отгородят большой стеной, и пусть сидят себе в своей вечной мерзлоте.

– Вы самый старший? – спросил Никт.

– На кладбище? Да, я.

– То есть вас здесь первым похоронили?

Гай Помпей замялся.

– Почти… До кельтов на острове жили другие люди. Один из них погребен здесь.

– Ага… – Никт подумал. – Где?

Гай указал на макушку холма.

– Наверху! – решил мальчик.

Гай покачал головой.

– А где тогда? – не понял Никт.

Старый римлянин взъерошил мальчику волосы.

– В холме. Внутри. Сначала товарищи принесли сюда меня. За мной последовали местные чиновники, а затем мимы в восковых масках, которые изображали мою супругу, умершую от лихорадки в Камулодунуме, и отца, убитого на границе с Галлией. Три сотни лет спустя один крестьянин искал новое пастбище для овец и наткнулся на валун, закрывавший вход. Он откатил его и спустился в подземелье холма, надеясь найти клад. Через некоторое время крестьянин вышел, а его черные волосы оказались белыми, как мои…

– Что он там увидел?

Гай, помолчав, сказал:

– Он не рассказывал. Но больше сюда не вернулся. Валун поставили на место и со временем о происшествии забыли. Потом, двести лет назад, когда строили склеп Фробишеров, ход отыскался снова. Юноша, который его обнаружил, решил, что найдет там сокровища, и никому ничего не рассказал. Он задвинул ход гробом Эфраима Петтифера и однажды ночью спустился под землю, думая, что никто его не увидит.

– А когда он вылез, у него тоже волосы были белые?

– Он остался там.

– Как это?.. А-а… Кто же в холме похоронен?

Гай покачал головой.

– Не знаю, юный Оуэнс. Но я ощущал его присутствие, когда кладбище было пустым. В глубине холма что-то затаилось и ждало.

– Ждало чего?

– Я ощущал лишь само ожидание, – отвечал Гай Помпей.