Он серьёзный, в костюме и дурацком галстуке, и рядом Ксюха, веселая, предвкушающая новую жизнь, новые знания. Она смеется, держит гордо букет для их первой учительницы. Заходит в класс и несмотря на то, что их рассадили по списку и не рядом, впервые бунтует и показывает характер. Занимает соседнее место и отказывается сидеть с кем-то другим.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Он не выдерживает, сердце срывается в бешеный ритм, за собственным пульсом же не слышит, что орет. Орет во все горло, не сдерживает ничего, не может. Его трясет, колотит. Срывается с места и начинает крушить все, что на пути попадается.

Но опять не видит. Ничего перед собой не видит.

Только ее лицо. Более взрослое, но еще с подростковыми чертами. Двадцать третье февраля. Школа. Девочки поздравляют мальчиков. А он накануне подрался с кем-то, родителей опять вызывали к директору. Его наказали, лишили подарка. Но Ксюхе на все плевать, она не может его не поздравить. Не при всех и не в школе, но притащила ему огромную плитку молочного шоколада. Самого сладкого и самого вкусного за всю его жизнь.

– Ешь-ешь, Давидушка, а то тощий такой, что смотреть на тебя голодно!

А он ест и смеется. Хохочет вместе с ней. Еще не понимает себя, своих чувств, но уже с трудом отрывает взгляд от испачканных сладким шоколадом губ.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

Мебель в щепки, в осколки. Все острое, режущее, колющее. Но ему плевать, он не чувствует боли, не чувствует, как по рукам стекает кровь, как впиваются в кожу занозы.

Давид мечется раненым зверем по своей клетке. Но клетка не квартира, клетка – это его душа и память. Память, которая подкидывает ему очередную картинку.

Школа. Выпускной. Его девочка безумно красивая в этом персиковом шелке. Платье в пол, длинные рукава, разрез на бедре не слишком вызывающий, приоткрытые плечи и ключицы. Безумно красивая. Такая, что вышибает из его легких воздух. Волосы локонами спадают на точеную талию и ему смерть как хочется их коснуться.

Но образ внешний меркнет, когда видит радостные и счастливые глаза. Она опять предвкушает новый мир, новую страницу в жизни. Поступление в университет,– еще одна ступенька в будущее.

Невозможно не заразиться от нее этой радостью, этим предвкушением.

Он сгорает от ревности. Ненавидит себя за неуместные чувства к подруге, но ничего не может с собой поделать. Любит ее. Скучает по ней. Думает о ней. Мечтает тоже о ней.

И вот она в его руках, успел перехватить у очередного кавалера танец.

Бережно прижимает к себе, ведет ее в танце. Говорит какие-то глупости, а сам тайком вдыхает ее запах, впитывает и запоминает это ощущение горячей кожи под прохладным шелком.

Он всегда помнил ее улыбку. Открытую, радостную. Охватывающую весь мир.

Громить уже нечего, но у него нет сил, чтобы успокоиться.

Он сгорает в ярости. Стонет от боли. Его на куски разрывает агония, смешанная из боли, вины и ненависти.

Кулак впечатывается в стену. Светлые обои окрашиваются в грязно красный цвет. Но он не чувствует этой физической боли, внутри все болит сильней. Внутри у него настоящее месиво, мясорубка из чувств, памяти и мыслей.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

Как же так?

ЗА ЧТО?

Он не может себе представить, что сейчас происходит с его малышкой, не может. От боли сходит с ума. От боли не за себя. За нее!

В его мыслях, в его памяти она всегда была светлой, чистой. Смелой, сильной. Она не боялась идти наперекор другим, когда считала это правильным. Она могла встать на его защиту, поддержать даже тогда, когда он действительно был неправ или виноват.

Она не боялась его бешеного характера, не пугалась его нрава.

Принимала его таким, какой он есть.

Дружила с ним. Верила ему. Доверяла ему иногда больше, чем собственной матери или подружкам.

А сейчас… сейчас, когда случился этот ужас, эта трагедия, он не может быть рядом. Не может ее поддержать. Не может ее утешить или поделиться своей силой, своей уверенностью в будущем.

Она не хочет видеть его рядом, он понял это четко. Если бы хотела, он уже давно был бы там, с ней.

Он бьет стену, колотит по ней кулаками, сбивает костяшки уже не в кровь даже, в кашу из ошметков кожи и крови. Но остановиться не может.

Орет, срывает голос. Горло дерет. Но ему не стало легче. Не стало.

Стоит только представить его малышку, его Ксюху раздавленной, сломленной, дрожащей и кричащей от ужаса, и внутри поднималась новая волна ярости, боли.

Как ей помочь?

Как не сорваться и не сделать хуже?

Как он может находиться здесь, когда знает, что она там? Что ей плохо и страшно?

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Сердце заходится бешеным стуком. Вот-вот разлетится на ошметки, разорвет грудину на части, и тогда, возможно, физическая боль перекроет другую, ту, которую не объяснить, не убрать таблетками или алкоголем.

Он вспоминает тот вечер. Последний.

Как смотрел на нее в последний раз. Как обнимал. Как сорвал с губ поцелуй, жадно запоминая вкус и ощущения.

Как уходил, ощущая спиной ее взгляд. Боролся с собой, чтобы не броситься назад, не выпытать у нее имя того, в кого влюбилась. Сдерживал себя от глупостей.

Глупостью было уехать.

Даже не глупостью, а фатальной ошибкой.

Он не должен был уезжать. Не имел права оставлять свою малышку одну на попечении вечно занятой новыми отношениями матери и непонятного призрачного ухажёра.

Ему нельзя было уезжать. Нельзя! Не имел права оставлять ее!

Он должен был засунуть все свои чувства и желания в задницу и думать о ней. Как для нее лучше.

Нужно было смириться и остаться. Другом, знакомым, да не важно кем, просто быть рядом и иметь возможность провожать ее домой или сдавать с рук на руки тому, другому. Так она была бы цела, так она бы не проходила через весь этот ад.

Вина и боль сжирают его живьем, не оставляют ничего от него прежнего.

Он всю жизнь будет себя винить.

Но сейчас на себя плевать.

Важна Ксюша. Ее состояние, ее жизнь.

У него ничего и никого, кроме нее не было и не будет. Не важно, где и с кем он будет находиться. За тысячи километров от дома. На другом континенте или на другой планете. У него только Ксюша есть. Была и будет.

Руки немеют. Силы кончились. Голос сорван и горло дерет от боли. Но в душе, наконец, все перекипело, перестало бурлить и наступила тишина.

У него в ушах звенело от собственного крика. За грудиной камнем застыло сердце. Дышал, а воздуха не чувствовал.

Съехал по стене на пол. Прикрыл глаза.

На улице восход. Вязкий туман окутывал город, но солнце время от времени прорывалось через серое марево.

Но у него есть свое личное Солнце. Оно грело его всю жизнь, а сейчас наступило Затмение. Окрасило жизнь в темно-красные тона безнадежности, вины и боли.

У него вся жизнь на то, чтобы сделать свое Солнце вновь теплым и светлым. Вернуть ее улыбку. Избавить от страха.

Все, момент слабости закончился. Нет у него больше права на слабость. Нет права на ошибку.

В дверь квартиры неожиданно позвонили. Настойчиво и несколько раз. Пришлось открывать глаза.

Погром в квартире. Вся мебель в щепки, в осколки. Только окна целы и двери на месте. В воздухе летают отголоски его эмоций, кажется, даже воздух от напряжения потрескивал электрическими разрядами.

Руки сбиты в мясо, все в крови, но боли так и не чувствует.

Находит в себе силы подняться и пойти открыть дверь.

А там доблестные служители правопорядка и любопытные соседи, поднятые с утра пораньше шумом в его квартире, решили убедиться, что он тут никого не убил или его не убили.

Если бы они только знали… если бы они только могли понять.

Они видят перед собой молодого парня у которого мозги с катушек слетели.

Нет. Мозги у него на месте. Наконец-то он понял, что должен делать. Именно сейчас.

Но для начала нужен холодный душ и аптека.

***

Россия, город N.

Ксюша крепко держалась за руку отца. Вцепилась в его ладонь так, что побелели пальцы и кожа утратила чувствительность, но отпустить не могла. Ей все казалось, если разожмет ладонь… все начнется заново. Воспоминания нахлынут, ужас и паника скуют тело, сделают его неподвижным, и в нужный момент она не сможет ничего сделать, не сможет себе ничем помочь.

На улице ночь. Небо затянуто тучами, ни одной звезды не видно, Луны тоже. Чистое хмурое небо. Почти половина второго ночи.

Вокзал, поезда и люди.

Не целая толпа, но ей хватает.

Паника накатывает волнами. Желание забиться в угол и спрятаться почти взяло над ней верх, тошнота подступала к горлу.

Но она заставляла себя передвигать ноги. Дышать носом так глубоко, как только могла. И смотрела исключительно вперед.

А мысленно говорила себе, что тут только она и папа.

Она и папа.

Папа и она.

Ее начало потряхивать.

До поезда осталось каких-то сто метров.

Диспетчер объявляла время прибытия какого-то поезда и с какой стороны идет нумерация состава, люди заторопились на нужный путь.

Папа уверенно шел и тянул её за руку.

Широкий шаг. Один его равнялся двух ее.

Но она успевала за ним, практически бежала. Лишь бы руку ее не отпускал.

Голова кружилась. Воздуха не хватало. Мысли снова путались, сознание уплывало.

Проводница проверяет билеты и документы, запускает их в вагон и провожает до нужного купе.

Ксюша влетает в него, замирает на миг, а потом от накрывшей с головой паники и страха забивается в угол, обнимает подушку и пытается снова дышать и не дать тошноте окончательно собой завладеть.

Здесь никого нет. Она в вагоне. Вокруг стены. Окно закрыто… вот… она цепляется мыслью за окно и пытается его открыть, но сил не хватает.

Папа подходит близко, накрывает ее ладони своими, надавливает сильней и окно поддается, открывает, впускает прохладный ветер и воздух.

Ксюша не выдерживает, поворачивается к отцу, прячет свое лицо на его плече и кричит.

От сковавшего ужаса. От накатившего страха и паники.

Кричит что есть силы, срывает голос, в который раз, но плевать на него.

Тело дрожит, руки сводит болезненной судорогой.

От папы ничем не пахнет. Никаким парфюмом. Он обхватывает ее плечи сильно, но ласково. Растирает спину, гладит. Утешает. Делится своим теплом.

Дикий страх отступает. Она вновь может дышать. Может разжать ладони, сжимающие отвороты папиного пальто. В ушах стоит не ТОТ страшный шепот и дыхание.

Слышит приглушенный голос отца.

– Ты справишься! Ты сильная и со всем справишься!

Она в поезде, едет в другой город, в новую жизнь, за которую придётся бороться с самой собой. Но так надо. Так правильно. В этом городе, в родных стенах она сойдет с ума.

– Не отпускай меня! – шепчет едва слышно, держит руку отца в своих пальцах, – Не отпускай меня пока не окажемся дома!

Руки отца самые надежные. Они не причинят боли. Они согреют теплом и укроют от кошмаров.

– Никогда!

Сознание вырубается, снотворное, выпитое дома, наконец, начало действовать.

****

Петр укрыл Ксюшу пледом, бережно убрал торчащие во все стороны волосы за ушко, провел пальцами по бледной щеке.

Только сейчас у него появилась надежда на будущее дочери. Спустя недели страха, безнадежного ужаса. Только сейчас он уловил как ее глаза снова стали живыми, в них загорелась какая-то эмоция. Что-то кроме страха и ужаса. Что-то другое, пусть и не слишком светлое. Пусть. Главное, что она готова бороться, готова совершать необходимые шаги.

Он только представить может чего ей стоило выйти из квартиры и сесть в машину.

Посмотрел на свою ладонь увидел царапины и отметины от ее ногтей.

Держалась насмерть. И губы в кровь искусала.

Но упрямо шла вперед. Ничего и никого перед собой не видела. Только цель: поезд, вагон, купе.

Ее крик, приглушенный тканью пальто, этот отчаянный страх, напряжение, державшее его малышку всю дорогу… выплеснулось криком.

Пусть. Пусть кричит, пусть кусается. Только бы не сдавалась. Только бы боролась дальше.

Она сможет.

Он верит в это. Она сможет.