В пещеру можно попасть и другим путём. В месте, где берег реки чуть уклоняется, образуя каменистую плешь, поросшую кустарником, можно, если знать, что искать, обнаружить нору. Оказавшись в ней, попадаешь в тиски каменной тесноты, ледяное дыхание которой давит, излучает угрозу: кажется, что малейшее движение вызовет обвал, и тесный лаз навсегда закроется. По этому длинному, узкому и неудобному проходу нужно суметь проползти более ста метров, прежде чем попадешь в один из гротов. Зимой в пещеру можно попасть только этим крайне неудобным и опасным путем: водопад замерзает, образуя неприступную ледяную стену.

Однако природа переменчива, а иногда и заботлива. Преодолев все трудности и попав в грот, обнаруживаешь, что он представляет собой идеальное убежище: здесь можно не просто укрыться от нежелательного чужого взгляда и спастись от непогоды, здесь можно жить. Температура воздуха здесь всегда постоянна: чуть более пятнадцати градусов тепла. В гроте слышен шум ручейка, вода которого вполне годится для питья, кроме того, круглый год тоже сохраняет одинаковую температуру, то есть служит для горной полости своеобразным климат-контролем. Кроме того, эта прошедшая сквозь бесчисленные природные фильтры вода богата минералами и даже целебна.

Разбушевавшаяся в тайге стихия не оставила в стороне даже укрытый глубоко в скале грот – вой ветра, раскаты грома и отблески молний проникали и сюда. Это беспокоило сидящего спиной к «окну» пещеры «снежного человека» и мешало ему предаваться привычному занятию. Свет в гроте стал похож не на луч фонарика, а на работу электросварки или мерцание стробоскопа – частые мертвенные вспышки, многократно отражаясь от пола и стен пещеры, не давали сосредоточиться, внушали тревогу. Почувствовав, что снаружи творится что-то невероятное, доселе им невиданное, обитатель грота встал и направился к «окну». По его неспешным, но уверенным шагам и движениям было видно, что живёт он здесь давно, и каждый уголок пещеры знаком ему той внутренней памятью, с которой городской житель, не раздумывая, находит в утреннем полусне путь из спальни в ванную.

Покидать своё убежище ненастной ночью для нашего «йети» было делом привычным. Он твёрдо помнил наказ мамы – выходить в тайгу только ночью и только в непогоду, ведь именно в такую пору ни один человек не осмелится появиться в лесу. Он помнил всё: как они убежали от людей, как нашли это жилище, как в пещере мама обнимала его и с нежностью прижимала к себе. Он помнил, как здесь она часто ему объясняла, почему они должны были скрыться: чтобы его, рождённого не похожим на всех, не обижали и не травили, или, того хуже – не изловили и не измывались по злобе и на потеху.

Люди слабы, и именно в ненастные тёмные ночи их особенно обуревает подсознательный страх. А значит, можно ходить по тайге без опасения быть замеченным. Зверей обитатель пещеры не боялся, ему были страшны люди.

Подойдя близко к отверстию, служащим ему «окном» пещеры, он несколько раз простонал, а потом, повернув голову в сторону своих скульптурных творений, находящихся рядом с так называемой «спальней», где лежали рядом останки его мамы, негромко произнёс: «По-за-лэй… Мэ-на… Ма-ма… Йа-бэз-тэба-жъы-ву… Нэ-жъы-ву». Но в полном безмолвии пещеры он не услышал голоса единственного дорогого ему человека и направился в сторону выхода. С каждым шагом, приближающим его к выходу, всё отчётливее и громче стал слышаться шум водопада…

Шаг под водопад – и одинокий таёжный сын оказался уже в другом, полном опасностей пространстве. Здесь он увидел воочию, как сильно, неистово сегодня разгневалось небо! В какой-то момент ему пришлось даже ухватиться за дерево, чтобы не быть сброшенным ветром вниз…

«У-во-о!» – произнес-провыл «снежный человек». Он издавал такие звуки в состоянии любого эмоционального потрясения. И это сочетание звуков после неоднократного повторения ему так понравилось своей простотой и в то же время ёмкостью, что он стал считать их способом обращения к своей маме в стремлении передать ей своё состояние, и чем-то вроде своего прозвища. Тем более что такое сочетание звуков вполне объяснимо: когда в раннем детстве малыш начинает произносить первые звуки, то, заметив что-то новое и удивительное, вытягивает губки трубочкой и протяжно гудит: «У-у-у…». Позже, когда приходит узнавание предмета или явления, появляется второй звук: «О-о-о…», или «Во-о-о…». Так чем Уво хуже других имён?

Собственно, речь для Уво не была необходимостью, ведь разговаривать ему довелось только с мамой, а она всегда понимала сына, и со словами, и без слов – ей достаточно было его взгляда. Но мама умерла совсем молодой…

Ночь… Тайга… Ураганный ветер буквально громил всё кругом, предупреждая всё живое о необходимости укрыться. Небо всё больше заволакивало тучами. Казалось, ещё мгновение и наступит полный мрак. Даже тучи прекратили свою небесную пляску. И вдруг на миг установилась пугающая тишина, а вслед за этим небо разодрала огромная молния. Казалось, взорвалось и загорелось само небо, но своим необычным, недоступным людям острым взглядом Уво увидел, что взорвалась и тайга. Не так уж и далеко по таёжным меркам от его убежища полыхал каким-то неестественным, не природным пламенем довольно большой участок того, что совсем недавно было девственным, нехоженым лесом. Впрочем, струи могучего ливня быстро сбивали пламя.

Лес вокруг своего «дома» Уво знал наизусть, поэтому добрался до места странного пожара кратчайшим путем. Увиденное потрясло его. Здесь были люди. Много людей. Но опасаться их уже не стоило – все они были мертвы… На выжженной поляне было разбросано и множество вещей, о назначении которых лесной затворник не знал, и даже догадываться не мог, он попросту никогда не видел вблизи «плодов цивилизации». И хотя на летящие по небу серебристые стрелы Уво обращал внимание не раз, но воспринимал их как одно из природных явлений. Его разум просто не мог связать инверсионный след не с обычным облаком, а с творением человеческих рук; а сверкающий наконечник этого облака – с машиной, несущей в своем чреве десятки, а то и сотни людей. Для построения такой логической цепочки у Уво не было ни фактов, ни знаний.

Неожиданно его внимание привлекло движение. По пепелищу двигался ЖИВОЙ человек. А это была прямая опасность – так говорила мама. Уво скрылся в густых кустах, но не убежал, – как и всякому разумному существу, ему было свойственно любопытство. Перед его взглядом находилось столько нового, что оно пересилило даже впитанный с младенчества запрет. Впрочем, живой человек его не замечал, и сам, казалось, находился в глубокой растерянности. Более того, Уво чувствовал, что «живой» сильно испуган. И страх его был совсем другим. Человек был в ужасе от свершившегося на таёжной поляне, в то время как Уво боялся только самого этого человека.

Неожиданно чуткий слух лесного жителя уловил звук, который он мгновенно классифицировал как жалобу детёныша. Но откуда здесь взяться детёнышу, всё зверьё попряталось от необычайно сильной грозы.

По поведению человека на поляне Уво понял, что тот тоже слышит эту жалобу. И идет к её источнику, лезет на дерево и снимает детеныша. Только тут Уво понял, что это ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ребёнок. Воспоминания детства захлестнули его. Он помнил, как мама заботилась о нём, и как он нуждался в этой заботе. Забыв про страх, отшельник вышел на поляну и сделал несколько шагов к человеку, державшему ребёнка на руках. И всё, что он, находясь в глубоком потрясении, смог произнести, было: «У-во-о! У-во-о!». В этом стоне были и удивление, и жалость, и предложение помощи. Но человек на поляне, и это Уво отчетливо понял, смертельно испугался – теперь уже его, Уво. Это было непонятно, страшно, непереносимо. Всплыл и подхлестнул и собственный страх, а также чувство вины: он нарушил запрет, его увидели! И с тем же криком «У-во-о…», выражающим отчаяние от того, что он не выполнил просьбу мамы не показываться никогда на глаза людям, но в то же время и радостное удивление тому, что мама была права, когда говорила о посланцах с неба, обитатель пещеры бросился прочь.

Удалясь на безопасное расстояние, Уво остановился и прислушался к себе. Дождь почти стих, лес издавал лишь привычные послегрозовые звуки. Присутствия живого человека он тоже больше не ощущал. Любопытство и ещё какое-то, ранее неведомое, но какое-то более значимое чувство влекло его обратно, на пожарище. Как будто там он оставил частичку самого себя. Раньше сходные с этим чувством ощущения приходили к нему только тогда, когда он вспоминал маму, когда пытался в глине передать её образ.

Не силясь противиться, Уво вернулся на место трагедии. Там все было по-прежнему. Дождь сбил остатки огня, оставив напоказ мёртвые тела и разбросанные повсюду вещи. И чуждым казался здесь живой человек, прижимавший к себе ребёнка. Тот был явно растерян, но следы страха от встречи с ним почти прошли. Уво чувствовал, что теперь все внимание человека было приковано к ребёнку.

А Святослав тем временем опустился на ближайший пень. Его по-прежнему слегка потряхивало, но больше о того, что давали о себе знать ночная прохлада и сырость после ливня. Он вытащил из внутреннего кармана фляжку с травяным настоем, рецепт которого когда-то давно подсказал один пожилой заключённый. Следуя рецепту снадобья, в банку надо уложить измельчённые листья тимьяна и мать-и-мачехи, залить их мёдом и около месяца настаивать в темном, прохладном месте. После этого на паровой бане разогревать около получаса и процедить. Этот настой очень хорошо помогает от простуды и лечит кашель. Он даже в остывшем виде сохраняет свои целебные свойства. При первых признаках недомогания, Святослав всегда сразу пил заранее заготовленное снадобье.

Вот и сейчас, сделав пару глотков, он решил дать немного настоя найденному младенцу, надеясь, что это поможет малышу избежать простуды. Ведь нельзя допустить, чтобы этот мальчуган, столько всего переживший за свою короткую жизнь, ещё и заболел!

– Знаешь что, друг мой, – улыбнувшись, сказал он ребёнку, – давай-ка и ты со мной глотни, а то захвораешь. А потом можешь поспать.

Младенец в ответ зевнул и задрожал от холода. Святослав буквально влил ему в рот глоток целебного зелья. Малыш недовольно заплакал. Здраво решив, что тот голоден, Свят достал из кармана сухарь, тщательно пережевал его, и полученную кашицу положил малышу в рот.

– Вот это другое дело! А теперь давай спи и ничего не бойся, гость ты мой дорогой, – успокоил он младенца, с особой нежностью прижав его к груди.

Пора было уходить из этого страшного места. Напоследок Свят посмотрел в сторону погибшей женщины, и в последних отсветах догорающего пламени заметил возле неё раскрытую сумочку, где лежали какие-то бумаги и косметика. Мужчина закрыл сумочку и взял её с собой. Лицо женщины было покойно и чисто, будто и не мертва она была, а лишь заснула. Он накрыл её валяющимся рядом куском жести и тихо произнёс, будто обращаясь к её душе, витающей рядом с бездыханным телом:

– Не обижайся, что я забрал твоего сына.

С думами о женщине и судьбе её семьи, он уже собирался уходить с места катастрофы, как вдруг его остановил необычный звук.

– Это ещё что такое? – теряясь в догадках, недоуменно произнес Святослав.

Он пошел на звук и увидел, как с куста, задевая струнами за ветви и печально звеня, медленно сползает гитара. Чего-чего, а такого Святослав никак не ожидал увидеть после столь разрушительной гибели самолёта…

– Откуда ты взялась? – обращаясь к ней как к живому существу, еле слышно проговорил человек. – Ну что ж… Пойдём и ты с нами ради компании. Не оставлять же тебя здесь…

Подняв гитару, он перекинул ремень через плечо и, не оглядываясь, покинул это унылое место. Внимательно наблюдавшему за ними Уво тоже нечего больше было делать на месте трагедии.

Так они и ушли со связавшей их невидимыми узами поляны – человек с гитарой на плече, заботливо прижимающий к себе младенца, и огромный, совершенно дикого вида волосатый мужчина-великан с задумчивым выражением на вполне человеческом лице.

Глава 2

Свят, Свят, Свят…

В ИТК, исправительно-трудовой колонии, а в просторечии – на зоне, шёл самый обычный серый, будничный день. От других он отличался только тем, что был банным – осуждённых запускали в душевую. Ожидая своей очереди на помывку, Святослав и его сосед по нарам, Валентин Николаевич, отсидевший уже немалый срок, задержались в раздевалке. Они уже поднялись, чтобы двинуться в душевую, когда в раздевалку ворвался один из осужденных:

– Художнику – кранты! Кто-то его на перо поставил! – заполошно выкрикнул он. И, покопавшись в карманах своей робы, снова убежал в душевую. Святослав дёрнулся было следом, но был остановлен быстро оценившим ситуацию Валентином.

– Стой, Свят! – у пожилого зэка заблестели глаза.

– Ты чего на меня так уставился? – не понял причину задержки Святослав.

– Слышал, что он сказал? Художника – на перо! А Художник-то ведь ты, Свят…

До Святослава начала доходить нелепость сказанного пробежавшим сидельцем – его только что зарезали! На зоне именно его все звали Художником. Это ввергло Свята в оцепенение. Но Валентин, в отличие от молодого друга, моментально понял, в чём дело, и сумел оценить ситуацию совсем с другой стороны. Сказался немалый опыт пребывания на зоне: такие случаи бывают раз в жизни. Сейчас или никогда!

– Свят, слышал – это что, выходит, Фазана завалили? Вы же с ним похожи, как близнецы! А он завтра должен быть на воле. Смекнул?

В голове у младшего друга что-то щёлкнуло, и он с иронией проговорил:

– Валентин, ты в детстве Дюма не слишком увлекался? «Графом Монте-Кристо»? Я не Дантес, а ты не аббат Фариа, и здесь российская зона, а не остров Иф!

Однако Валентин шутки не принял, да и не попадалась ему в деревенском довоенном детстве книга про мстительного графа. Поэтому он не без раздражения скороговоркой отрезал:

– Слушай, Свят, не знаю я, про какой ты остров говоришь, и про какого там графа Монтекриста. Это сейчас не важно. Главное, выйти отсюда, и поэтому сейчас делай то, что скажу, а всё остальное я возьму на себя.

У Святослава не было оснований не верить старому зэку. Тот знал здесь все ходы и выходы, знал, на какие кнопки нажимать, чтобы дело пошло по проложенному им руслу. Тем более что верить Валентину Свят очень хотел – за его словами стояла свобода…

– Давай скорей надевай его робу. Вон она висит, – торопил Валентин. – Хорошо, что Фазана в бане вальнули.

Валентин быстро сорвал её с крючка и сунул в руки Свята одежду покойника. Это того немного напрягло, – одежда пахла ещё живым человеком, но потом Святослав решил, что Фазану уже всё равно, и начал быстро переодеваться.

– Но тебе придётся немного потрудиться, – продолжал Валентин, – надо будет быстро научиться подделывать его подпись. Это, я надеюсь, ты легко сделаешь, Художник ты всё-таки что надо. А сейчас самое трудное: с этого момента начинай изображать сутулость и дёргай левой кистью, а то вмиг подставишься.

Святослав сделал робкую попытку подражания манерам Фазана. Это оказалось не так уж сложно – нужно было лишь не забывать об опущенных плечах и присогнутой спине. А тик левой руки был столь характерен, что для его повторения актерские способности были не нужны. Но все вместе составляло определенный образ, присущую именно Фазану моторику движений, и над этим стоило поработать.

– Вот-вот, так, правильно, молодчина! Делай, как ты сейчас делаешь, и скоро ты на воле! – одобрил Валентин и, стукнув себя по лбу, добавил: – Свят! Мы про его писклявость забыли. Потренируйся в душевой, за шумом воды никто ни о чём не догадается.

– А ты как же? – очнулся Свят. Скорость и неожиданность перемен не давали ему времени подумать о друге.

– Я уже стар, – спокойно сказал Валентин, – а тебе ещё жить да жить. Это твой шанс. Потом шепну тебе адресок своего братишки. Можешь доверять ему полностью… Он – охотник и часто бывает в тайге. Ты понял, о чём я?…

Внешнее сходство с Фазаном помогло Святославу не быть узнанным, а талант художника помог безупречно подделать подпись двойника. Образец этой подписи нашёл для Святослава тот же Валентин, обнаружив в своей каптёрке ведомость о получении сапог с подписью покойного. Свят подозревал, что этим роль бывалого зэка далеко не ограничилась – слишком уж легко прошло освобождение.

Точно выполнив советы Валентина Николаевича и оказавшись за территорией зоны, Святослав догадывался, что без вмешательства друга, это как по маслу не пошло бы, и, тем не менее, мысленно благодаря его, не мог не радоваться этой лёгкости.

Продолжилась она и в дороге. Выйдя на основную трассу, Святославу не пришлось долго ждать транспорта – стоило ему поднять руку, как первый же «Жигулёнок» взвизгнул тормозами, и из салона раздался глуховатый голос:

– Куда надо?

– До столицы возьмёшь? – спросил Святослав, на что водитель так же глухо сказал:

– Мне и самому туда надо. Так что, возьму, выходит. А как с оплатой – хлопот не будет?

– Обижаешь, – заявил Святослав и добавил: – А если повезёшь с шиком – плачу вдвойне. Это я о том, что кроме меня никто не должен в машине сидеть.

– Понял. С шиком, так с шиком. Я в шкуре отдыхающего в этом «санатории» тоже недавно побывал. А посему не надо больше ничего объяснять,– по-свойски ответил водитель.

– Вот и договорились, – согласился Святослав и молча сел на заднее сиденье.

Плавный ход машины укачивал, и у пассажира начали закрываться глаза, а вскоре он и вовсе заснул. А выпал из сна уже тогда, когда машина подъезжала к Москве.

Водитель, заметив это, обернулся:

– Вот мы и в столице нашей, так можно сказать, родины. Куда тебе конкретно надо?

– На Фрунзенскую набережную, – ответил Святослав, потягивая затёкшую спину и оглядываясь по сторонам.

Не слишком долго поколесив по Москве, машина остановилась.

– Спасибо за комфорт, – Святослав пожал руку водителю и, расплатившись, вышел. Тот, просигналив, резко бросил «Жигу» вперёд и вскоре скрылся из вида.

Прохаживаясь по набережной и наслаждаясь свободой, Святослав с интересом оглядывался по сторонам. Москву он не знал, видел Первопрестольную только по телевизору. И идея Валентина сразу ехать в столицу поначалу показалась ему не самой удачной – Свят считал, что контроль здесь жестче, а справка об освобождении – не тот документ, с которым можно себя комфортно чувствовать. Но друг убедил его, что во многих смыслах Москва – одно из самых безопасных мест для «откинувшегося» зэка. Во-первых, прошли те времена, когда столицу прочёсывали мелким гребнем, во-вторых – справка у него чистая, он не беглый, не в розыске, так что даже при проверке серьезных вопросов не возникнет. Да и на «Жигуленке», что его привез, стояли московские областные номера, а мало ли таких по столице катается? На них и внимания никто не обращает, вроде как свой…

Заметив на здании нужную табличку, «гость столицы» приступил к поиску названной Валентином квартиры. Увидев, наконец, на одном из подъездов нужную цифру, сразу заходить не стал. Постояв в нерешительности, направился к скамейке во дворике напротив подъезда.

Поглядев в небо, он сел, опершись локтями о колени, вытер увлажнившиеся от жизненных воспоминаний глаза и, закрыв их ладонями, просидел некоторое время без движения. Потом, сдерживая нахлынувшие эмоции, убрал ладони от лица и опустил их на колени. Выпрямив спину и расправив плечи, он слегка улыбнулся и тихо сам себе прошептал: «Ничего, Свят, теперь все беды позади. Скоро всё должно измениться к лучшему. Так что, давай вставай, и вперёд!». После чего уверенно направился в сторону подъезда.

В чужом городе, тем более после долгого срока, проведённого в неволе, мысль о том, что у него есть место, где можно передохнуть, и есть человек, кто о нём позаботится, успокаивала. Прожив немалую часть жизни в жёстких условиях зоны, где никто сам себе не принадлежит, Святослав ощутил какое-то подобие состояния тихой радости от того, что его кто-то ждёт, и он кому-то, может быть, нужен. Чувство ненужности и отверженности, горечь мыслей о «печати» на судьбе, сознание того, что он отвергнут даже родителями, могут быть понятны только тому, кто сам побывал в этой шкуре. И радость ожидания, что тебе вот-вот кто-то откроет дверь, придавала сил.