Милая моя, нежно любимая,
сегодня ночью Артюр явился вдруг ко мне в спальню, как маленькое привидение. Он горько плакал, в одной руке он волочил за собой Брюно, старого плюшевого медвежонка. Перепугавшись, я второпях включил на тумбочке лампу и вскочил. С тех пор как я сплю один, сон у меня очень чуткий. Я уже не сплю как сурок, которым ты дразнила меня, одним движением раздвигая занавески, чтобы впустить в спальню солнце.
Тогда я опустился на корточки рядом с нашим малышом, обнял его: «Что с тобой, воробышек? Животик болит?» Он покачал головой и всхлипывал не переставая. Я подхватил его на руки и отнес вместе с медвежонком в нашу кровать. Я гладил его ладонью по заплаканному личику, называя всеми ласковыми именами, какие мне только приходили в голову. Но он долго не мог успокоиться. «Нет, пусти меня, пусть придет мама, я хочу, чтобы мама пришла!» – зарыдал он снова и забрыкался, сбрасывая ножками одеяло.
Я ощутил полную беспомощность. Я готов был исполнить любое его желание, но то, чего он требовал, было для меня невыполнимо.
«Воробышек, наша мама на небе, ты же сам знаешь, – тихо сказал я, отчаявшись его успокоить. – Пока нам придется как-то уж потерпеть без нее. Но мы все-таки с тобой вдвоем, значит каждый из нас не совсем одинок, да? А в воскресенье мы возьмем с собой mamie и пойдем в „Jardin des plantes“[12] смотреть зверей».
Рыдания на секунду стихли, затем начались снова.
Я нежно утешал его, бормоча что-то, как священник над просфорой. Наконец он сквозь слезы и всхлипы рассказал мне, что видел страшный сон. Ему действительно приснился настоящий кошмар, Элен. Это показало мне, что Артюр, наш веселый, живой и такой развитой сынок, так легко, казалось бы, приспособившийся к ситуации, что, к моему стыду, даже сам пытается утешить и развеселить своего унылого отца, на самом деле не так легко, как я думал, справляется с тем, что его мамы не стало. Может быть, дети и правда легче, чем взрослые, привыкают к изменившимся обстоятельствам. А что им еще остается делать? Слушая, как просто он разговаривает о тебе с ребятами из детского сада и вообще рассуждает о таких вещах, о которых мы, взрослые, стараемся не упоминать, мне всегда вспоминается тот старый фильм Рене Клемана «Jeux interdits»[13], который мы с тобой как-то смотрели вместе в старом кинотеатрике на Монмартре. Тебе тогда так понравилась музыка к этому фильму, что ты купила мне компакт-диск с записью испанского гитариста Нарсисо Йепеса и слушала его снова и снова. Фильм произвел на нас такое сильное впечатление, что мы, взявшись за руки, молча просидели в зале все конечные титры. Мне кажется, мы вышли из зала самыми последними. Маленькая Полетт и ее друг Мишель, видя смерть и ужасы войны, так по-детски это переживают, создавая в играх собственный мир со своим особым устройством. Они воруют кресты с кладбища и даже из церкви, чтобы похоронить на секретном кладбище сначала щенка Полетт, а затем всех остальных животных. Я и раньше считал, что дети – удивительные существа. Сколько ясности и фантазии в их восприятии мира! Как они устраиваются в действительной жизни, каким-то образом умудряясь извлечь из него самое лучшее! Хотелось бы знать, в какой момент мы утрачиваем это доверчивое отношение к жизни?
Во сне, который приснился Артюру, действие тоже происходило на кладбище. У меня и сейчас мороз по коже, лишь только это вспомню. Он рассказывал, что будто бы очутился совсем один на кладбище Монмартра. Сначала мы шли по дорожке вместе, а потом он загляделся на что-то и сам не заметил, как вдруг я куда-то исчез. Ну, он тогда стал искать твою могилу в надежде, что найдет меня там. Часы шли, а он все блуждал по кладбищу, совсем заблудился, обливаясь слезами и спотыкаясь, бегал по аллеям и дорожкам. И наконец нашел, забрел на твою могилу. Перед мраморным памятником с изображением ангела стоял какой-то мужчина в кожаной куртке, Артюр обрадовался и крикнул: «Папа, папа!»
Но мужчина обернулся, и оказалось, что это незнакомец.
– Кого ты ищешь? – приветливо спросил он.
– Я ищу папочку!
– Как зовут твоего папу?
– Жюльен. Жюльен Азуле.
– Жюльен Азуле? – переспросил незнакомец. И указал рукой на памятник. – Жюльен Азуле лежит тут, но он давно уже умер.
И тут оказалось, что на памятнике написано не только твое, но и мое имя, а еще имена mamie, Катрин и даже ее кошки Зази. И тогда Артюр вдруг понял, что все умерли и он остался один на свете.
– Мне же еще только четыре годика, – выговорил он в паническом ужасе, рыдая. – Мне же еще только четыре! – Глядя на меня широко раскрытыми глазками, он горестно поднял вверх ручку, выставив четыре пальчика. – Я же не могу совсем один.
У меня прямо перевернулось все внутри.
– Артюр, родной мой, это же был только сон. Нехороший сон, но это же все неправда. Ты не останешься один, я же с тобой. Я всегда с тобой, ты слышишь? Я никогда тебя не покину, честное слово, поверь мне.
Я взял его на руки, стал потихоньку укачивать и успокаивал, как только мог, пока его всхлипывания постепенно не затихли.
Мне и самому сделалось нехорошо на душе от этого сна, и страхи Артюра, и его детское отчаяние глубоко пронзили мне сердце. Я успокоил нашего малыша как мог, во мне громко заговорила совесть, и я твердо решил впредь больше уделять внимания Артюру. Читать ему вслух, смотреть вместе с ним фильмы, угощаться вместе с ним вафлями в Тюильри и пускать в большом бассейне кораблики. Я буду ездить с ним за город и гулять по берегам маленьких речек. Летом мы устроим пикник в Булонском лесу, полежим на одеяле под каким-нибудь тенистым деревом, глядя на облака. На день рождения, когда ему исполнится пять лет, я даже поеду с ним в этот кошмарный Диснейленд, которым он все время бредит, и разрешу ему позвать с собой кого-нибудь из друзей, мы покатаемся с ветерком на американских горках и наедимся до отвала картофельных чипсов и сахарной ваты. Я постараюсь поменьше думать о себе, и стану более внимательным отцом, и даже попытаюсь писать – хотя бы для начала по страничке в день.
– Папа, можно я сегодня буду спать у тебя? – спросил он под конец.
И я сказал:
– Конечно можно, воробышек мой родной, кровать большая, места хватит.
– А можно оставить свет?
– Ладно, оставим.
Через несколько минут он уснул. Он крепко держал меня за руку, а другой рукой сжимал мишку.
Знаешь, Элен, а ведь когда ты покидала нас, отправляясь в далекое путешествие, он, прижимая к себе плюшевого мишку, неуверенно спросил меня, не дать ли его тебе с собой в дорогу.
Это была бы слишком большая жертва.
– Потрясающая идея, Артюр! – сказал я. – Но мне кажется, мама не так уж любит плюшевых мишек. Я думаю, пусть он лучше останется у тебя.
Он с облегчением кивнул.
– Да, верно, – сказал он и, немножко подумав, добавил: – Но тогда я дам ей с собой красного рыцаря… и мой деревянный меч.
И вот так его любимый рыцарь и деревянный меч, которых он после долгих размышлений выбрал себе в чудесном магазине «Si tu veux»[14] галереи Вивьен, оказались у тебя в гробу, моя дорогая. Уж не знаю, пригодились ли они тебе там, где ты сейчас находишься. Артюр считает, что такой меч всегда пригодится.
Сегодня ночью я при свете ночника долго глядел на его нежное личико с темными ресницами. Он же такой еще маленький, совсем птенчик, и я поклялся себе, что буду всеми силами защищать его ранимую душу. Я так жаждал оградить его от всего страшного. Я глядел на это спящее дитя, за которое я готов отдать все, даже саму жизнь, и думал, что не за горами то время, когда сын вырастет, начнет с приятелями озорничать, приносить из школы пятерки[15] по математике (если в нем начнут проявляться мои гены), слушать оглушительную музыку у себя в комнате, куда у меня уже не будет свободного доступа, отправится с друзьями на свой первый концерт, проболтается с ними всю ночь до рассвета, а там и первые любовные страдания, от которых он напьется и, рыдая, порвет на мелкие клочки фотографию какой-нибудь хорошенькой девочки.
Он будет совершать ошибки и очень правильные поступки, он будет грустить и радоваться от невообразимого счастья, и я, сколько возможно, все это время проведу рядом с моим чудесным мальчуганом, наблюдая, как он растет и взрослеет, становясь самим собой в наилучшем из возможных вариантов.
А в один прекрасный день он перерастет меня.
Я поцеловал Артюра и на короткий миг испытал потрясение при мысли, по какому тонкому льду мы ступаем, привязавшись всем сердцем к живому существу.
Как же мы бренны! Во все наши дни и часы.
Я вспоминаю, как мы выбирали для него имя. Он тогда существовал еще только туманным облачком на ультразвуковом снимке в твоей руке.
– Артюр? Не слишком ли величавое имя для такого крохотного существа? – спросил я тогда; это имя напоминало о рыцарях Круглого стола. – Может как-то попроще: Ив, Жиль или Лоран?
Ты рассмеялась:
– Ах, Жюльен! Не всегда же ему быть таким маленьким! Еще дорастет до своего имени, вот увидишь. Мне нравится «Артюр» – старинное имя и красивое на слух.
На том и порешили – Артюр. Артюр Азуле. Знать бы, как сложится жизнь нашего маленького рыцаря Круглого стола. Поживем – увидим. Как жаль, Элен, что ты уже не увидишь, как твой сын дорастет до своего имени. Разве не о том мы мечтали, не так ли? Но вдруг все-таки, все-таки ты увидишь это своими прекрасными, навеки закрывшимися глазами!
Я так на это надеюсь! Я буду очень его беречь, обещаю тебе!
К утру мир снова пришел в порядок. Артюр проснулся веселый и завтракал с аппетитом. Дурного сна как будто и не было. Дети быстро забывают. Вот только спать он хочет теперь всегда в «маминой кровати». «Тогда и ты будешь не один», – сказал он. А главное, наша кровать такая уютная, гораздо лучше детской.
Затем мы отправились в путь. Артюр, в голубых резиновых сапожках с белыми точечками, бежал вприпрыжку: он вспомнил, что сегодня у детского сада намечен поход на представление кукольного театра в парке Бют-Шомон. Ты же знаешь, как он обожает кукольный театр!
А я встал совсем разбитый. Я поспал в эту ночь часа три от силы. Может быть, попозже еще прилягу. По счастью, никаких неотложных обязательств у меня нет. Единственное – это пойти на обед к mamie, куда я приглашен. Она звала очень настойчиво. Там будет и ее сварливая сестра Кароль, она придет со своим впадающим в слабоумие мужем. Так что и мне предстоит что-то вроде театрального представления. Разыгрывающиеся между ними сцены бывают весьма абсурдны и чрезвычайно занимательны.
Ну и что? Полноценный домашний обед и прогулка до дома на улице Варен пойдут мне только на пользу.
Иногда мне кажется, что все было бы намного проще, если бы у меня была нормальная работа с девяти до пяти и я утром отправлялся на службу, а вечером возвращался домой. Дни проходили бы быстрее, и я был бы занят делом. А так я должен сам строить свое расписание, а это не всегда просто. Хорошо хоть, что по утрам надо водить Артюра в детский сад. Иначе кто знает, в котором часу я вставал бы.
Часто я тоскую о том, как мы раньше всегда пили кофе в постели, прежде чем будить Артюра, а тебе отправляться в школу. Тогда я не умел по-настоящему ценить, как ты с двумя большими чашками возвращалась из кухни и снова залезала рядом со мной под одеяло, зато сейчас мне так не хватает этих пятнадцати минут мира и спокойствия перед началом нового дня.
Да и не только этих!
С тех пор как ты ушла, Элен, ранние утренние часы стали для меня любимым временем суток. Эти драгоценные короткие минуты, перед тем как проснуться.
Зарывшись щекой в подушку, еще не до конца проснувшись, я прислушиваюсь к приглушенным звукам, долетающим с улицы. Вот проехала машина. Вот зачирикала птичка. Хлопнула дверь внизу.
Бормоча: «Элен», я пытаюсь нащупать твою руку, открываю глаза.
И тут на меня снова обрушивается действительность.
Тебя нет, и все разладилось.
Я тоскую по тебе, mon amour![16] Как же мне перестать тосковать по тебе?
Я буду любить тебя и тосковать, пока мы не будем вместе, как в те майские дни.
Шлю тебе привет от сердца к сердцу.
Жюльен
О проекте
О подписке