Весенний вид неба вчера меня обманул. Наутро, когда я вышел из метро на станции «Аббес», внезапно обрушился ливень, и всех, кто там фотографировался перед оформленной в стиле бель-эпок[7] вывеской «Métropolitan», буквально смело оттуда, как пестрое конфетти. С визгом и хохотом все кинулись спасаться и укрылись в одном из близлежащих кафе, где к этому времени собралось уже довольно много посетителей.
Я тоже спрятался от дождя в каком-то подъезде и, когда ливень утих, направился к Cimetière de Montmartre[8]. Моя рука непроизвольно прикоснулась к груди: я проверил, что письмо, спрятанное во внутреннем кармане кожаной куртки, по-прежнему там, на месте.
Как ни странно, я чувствовал себя сегодня бодрее обычного. Мне было приятно сознавать, что обещанное Элен письмо наконец-то написано, хотя, казалось бы, это ничего не меняло. Неужели письмо к ней вызвало какой-то катарсический эффект? Во всяком случае, в эту ночь я не просыпался в четыре часа утра, как это часто случалось в последние месяцы. Я даже возненавидел предрассветные часы за то, что мысли, как злые духи, теснили мне грудь, а тьма разъедала душу.
– Что ты сегодня будешь делать, папа? – спросил за завтраком Артюр, с интересом подняв на меня глаза и оторвавшись от булочки и чашки с горячим шоколадом, которую держал обеими руками. Раньше он об этом никогда не спрашивал. Может быть, дети действительно наделены особым чутьем на происходящее, как утверждает моя матушка.
Взглянув на его измазанный в какао ротик, я улыбнулся.
– Я пойду сегодня к maman, – сказал я.
– О! Возьмешь меня с собой?
– Нет, не сегодня, Артюр. Тебе же надо идти в детский сад.
– Ну пожалуйста!
– Нет, родной мой, в следующий раз.
Сегодня я иду с особой миссией, и ничто не должно мне помешать.
Отведя Артюра в детский сад, где меня встретили сочувственные взгляды жалостливых воспитательниц – для них я был несчастный отец, у которого рано умерла жена и которому прощалось, если он вечером опаздывал за ребенком, – я сел на поезд двенадцатой линии, и тот довез меня через сеть подземных путей до Монмартра. Кладбище на севере Парижа для меня, обитателя района Сен-Жермен, было отнюдь не ближний свет, что, наверное, и к лучшему: будь расстояние поменьше, я бы, наверное, дневал и ночевал на кладбище. А так поездка через темные туннели в покачивающемся вагоне метро становилась для меня небольшим путешествием в другой мир, полный тишины и зелени.
Здесь, среди ветшающих статуй и глубоко погрузившихся в землю надгробий, покрывшихся патиной забвения, и свежих цветов, бросающихся в глаза яркостью красок, которым тоже суждено было побледнеть, увядая, время утратило свое значение и Земля замерла в неподвижности.
Я и сам невольно замедлил шаг, миновав входные ворота и очутившись в безлюдных аллеях. В лужах отражались бегущие облака. Пройдя несколько шагов по аллее Гектора Берлиоза, я кивком поздоровался с кладбищенским садовником: тот шел мне навстречу с граблями через плечо, а затем свернул направо, на авеню Монтебелло, а оттуда на узенькую дорожку, высматривая впереди высокий старый каштан. Скоро он зацветет, разливая вокруг чудесный аромат. Я невольно потрогал нагрудный карман, где все еще лежал каштан, подобранный мною с земли в день похорон: гладкая его скорлупа коснулась ладони утешительно, как маленький якорь надежды.
Я бросил взгляд влево: вдалеке за зелеными кустами и рядами надгробий, сливавшихся в одну сплошную поверхность, должна была находиться могила Гейне. Уж не помню точно, что привело меня тогда на кладбище Монмартра. До этого мне почти не приходилось бывать в 18-м округе, столь притягательном для туристов благодаря базилике Сакре-Кёр, открывающейся внизу панораме Парижа и переплетению улочек, тянущихся вверх и вниз по склону холма. Кажется, это мой друг Александр сказал, что хотя бы раз в жизни непременно нужно побывать на кладбище Монмартра – хотя бы ради могилы Марии Дюплесси, или Альфонсины Плесси, более известной как «дама с камелиями», чью несчастную любовь увековечил в своем романе Александр Дюма.
В тот майский день, который, казалось, был так давно, что с тех пор прошла целая вечность, я не спеша брел по аллее мимо ветшающих склепов, своими колоннами и островерхими крышами напоминающих маленькие домики. Погруженный в размышления, я искал глазами могилу «дамы с камелиями». Но до нее я так и не дошел: по пути что-то привлекло мой взгляд. Это была блеснувшая на солнце кудрявая медно-рыжая головка, подобно вечернему облачку маячившая над могильными плитами. Подойдя ближе, я увидел девушку, одетую в зеленое платье, она остановилась перед бюстом Генриха Гейне и благоговейно склонилась над мраморной плитой с начертанными на ней стихами. Она прижимала к груди портфельчик, а голову немного наклонила к плечу, и я тут же влюбился в ее нежные алые губы и вздернутый носик, усыпанный веснушками. Я тихонько подошел и стал рядом, тоже склонив голову к плечу, и вполголоса прочитал стихи немецкого поэта, который обрел здесь свое последнее пристанище:
Wo wird einst des Wandermüden
Letzte Ruhestätte sein?
Unter Palmen in dem Süden?
Unter Linden an dem Rhein?
Werd ich wo in einer Wüste
Eingescharrt von fremder Hand,
Oder ruh ich an der Küste
Eines Meeres in dem Sand?
Immerhin! Mich wird umgeben
Gottes Himmel dort wie hier,
Und als Totenlampen schweben
Nachts die Sterne über mir[9].
Девушка обернулась и с любопытством оглядела меня. Она была высокая, почти одного со мной роста.
– Красиво, да? – произнесла она затем.
Я кивнул. Вряд ли то, как я прочитал, прозвучало так уж красиво при моем-то убогом немецком.
– Вы тоже любите стихи Генриха Гейне?
Она произнесла это имя с французским акцентом и так нежно, словно это был любимый родственник: Анри Эн.
– Очень, – сказал я, покривив душой, потому что прежде, можно сказать, совсем не знал его стихов.
– Я очень люблю Генриха Гейне, – заявила она горячо. – Один из последних лириков романтизма. – Она улыбнулась. – Я пишу диссертацию о Гейне и романтической иронии.
– О, как интересно!
– Ему, бедному, досталась нелегкая судьба. Он был болен и жил изгнанником. Поневоле обратишься к иронии. Надо же как-то защищаться, верно? А он тем не менее писал такие прекрасные стихи!
Она задумчиво посмотрела на мраморный бюст, изображавший человека с довольно мизантропическим выражением лица.
– Я рада, что он тут обрел место последнего упокоения, а не под немецкими липами: там его все равно не понимали. А тут он хотя бы рядом с Матильдой. Это была его последняя воля – чтобы его похоронили на кладбище Монмартра. Вы об этом слышали?
Я покачал головой:
– Нет, но могу его понять. Я бы тоже согласился быть здесь похороненным, когда умру. Это очень уютное местечко.
– Да, – сказала она задумчиво, – я бы тоже хотела, чтобы меня здесь похоронили, когда я умру. Я люблю это кладбище.
Где-то защебетала птичка. Свет просачивался сквозь деревья, на дорожке, где мы с ней стояли, заплясали солнечные зайчики.
– Но в такой прекрасный день незачем думать о смерти, – сказал я и решился пойти на приступ. – Не хотите выпить со мной чашечку кофе? Мне было бы очень интересно узнать побольше о вашем друге Генрихе Гейне и о романтической иронии.
– Так-так… И, как я догадываюсь, заодно и обо мне, да? – ответила она, бросив на меня лукавый взгляд.
Она сразу разгадала мой маневр. Я улыбнулся, понимая, что моя хитрость раскрыта:
– Главное, о вас.
Так я познакомился с Элен. На кладбище. Мы охотно рассказывали об этом как о забавном случае. Но в тот майский день, когда мы грелись на солнце, вытянув ноги и всячески дурачась, я и подумать не мог, что всего через несколько лет действительно буду приходить сюда на ее могилу.
Дойдя до могилы Элен, я обнаружил, что промочил ноги. Погруженный в воспоминания, я нечаянно наступил в лужу, где плавало несколько окурков.
Перед узким светлым надгробием с бронзовым рельефом в виде ангельской головки, которая была изображена в профиль и имела черты Элен, лежал букет незабудок. Кто мог их принести?
Я огляделся по сторонам, но не увидел никого поблизости. Я выдернул несколько листьев каштана, застрявших в зелени плюща, которым была покрыта могила, и с тоской окинул взглядом мраморный памятник, на котором золотыми буквами были выгравированы имя Элен и даты ее рождения и смерти, а под ними четыре строчки, которые всегда будут напоминать мне о нашей первой встрече:
Милая,
Ах, вернись,
Чтобы со мною быть,
Как в те майские дни.
Когда-нибудь мы снова будем вместе. Я не назвал бы себя особенно верующим человеком, но всей душой на это надеялся. Может быть, мы будем летать с ней, как два облака, или, как два дерева, сплетемся под землей корнями в вечном объятии. Кто знает? Никто еще не возвращался из царства мертвых, чтобы поведать нам о том, что происходит с человеком после того, как жизнь в нем угаснет; так что человеческий разум становится перед этим в тупик и дальше начинается сплошная неизвестность, надежда и умозрительные представления, которые указывают либо в ничто, либо оставляют нам веру в то, что за пределами земной жизни что-то есть, что-то еще может быть.
– Элен, – сказал я шепотом. – Знать бы, как ты там!
Я нежно провел ладонью по ангельскому лику и ощутил комок в горле.
– Видишь, я сдержал обещание. А теперь смотри внимательно.
Я вынул письмо из куртки, еще раз на всякий случай огляделся и только после этого опустился на колени и нащупал позади памятника, в самом низу, то место, куда надо было нажать, чтобы сработал секретный механизм и открылась дверца встроенного там тайничка. В тайничке должно было хватить места для тридцати трех писем, которые останутся в нем на вечное хранение. Каменная дверца щелкнула и открылась, и, быстро положив внутрь свой конверт, я снова ее захлопнул.
Никто, кроме моего прекрасного ангела, устремившего вдаль отрешенный взгляд, и каменотеса, который выполнил мой заказ и которого я вряд ли еще когда-нибудь в жизни встречу, не узнает о маленькой сокровищнице, приготовленной мной для писем к Элен. Я очень гордился своей придумкой, теперь я мог складывать свои письма в секретный почтовый ящик, а главное, нашел для них такое место, которое существовало в реальной действительности.
Каждому человеку нужно такое место, куда он может прийти, чтобы навестить милого умершего, подумалось мне. И еще я подумал, что люди, наверное, потому и устраивают кладбища. Разумеется, можно держать на столе фотографию и перед ней ставить свечку, но это все же совсем другое, это не место, куда можно прийти и где покоится родной человек.
Тут я вздрогнул, услышав шорох в кустах. Обернувшись, я пристально оглядел кладбище. Из-за одного ветхого надгробия выскочила рыжая полосатая кошка, бросившаяся догонять листок, раньше положенного сорванный ветром с дерева. Я облегченно рассмеялся. Я никому не рассказывал о странном пожелании Элен, даже мой друг Александр ничего не знал про эти письма.
Когда я чуть позже покидал кладбище и шел, глядя себе под ноги, то чуть не столкнулся с белокурой женщиной: она неожиданно вышла мне навстречу с одной из боковых дорожек. Это была Катрин.
– Надо же – Катрин! Ты-то что тут делаешь?
– Полагаю, то же, что и ты, – смущенно ответила она. – Ходила на могилу.
– Ну да… Я тоже, – согласился я с очевидным.
Мы оба чувствовали себя неловко и не находили что сказать. Случайная встреча на кладбище – это вам все-таки не то же самое, что встреча в кафе или в подъезде дома. Возможно, дело в том, что каждый предпочитает побыть со своим горем наедине.
– Очень красивое получилось надгробие, – сказала она наконец. – В особенности ангел.
Я кивнул:
– Да. – И чтобы еще что-то сказать, спросил: – Это ты принесла незабудки?
На это кивнула она:
– Там еще лежали старые цветы, но они уже сильно подвяли. Я их выбросила. Надеюсь, что это ничего. Этот дождик…
Она снова пожала плечами, как бы извиняясь.
– Конечно же ничего, – сказал я, великодушно улыбнувшись.
Мне не хотелось выглядеть так, словно я претендую на монопольное право в отношении могилы Элен. В конце концов, каждый может постоять у могилы, для этого и созданы кладбища. Мертвые даже посторонним людям не могут запретить подходить к их могилам и класть на них цветы или фотографировать, а Катрин была подругой Элен.
– Ты как сюда – на метро? Поехали вместе домой? Или зайдем куда-нибудь выпить чашечку кофе? У меня сегодня с утра нет уроков. – Она убрала с лица выбившуюся прядь и опять грустно взглянула на меня затуманенным взором.
– В другой раз с удовольствием. Сегодня у меня назначена встреча. С Александром, – поторопился я извиниться; мне даже не пришлось врать.
– Ну ладно тогда, – сказала она и, помедлив в нерешительности, спросила: – Ну а как ты-то сам? Более или менее ничего?
– Более или менее, – сказал я, не вдаваясь в подробности.
– Ты знаешь, что всегда можешь оставить у меня Артюра. Он очень любит играть с Зази. – Затем она улыбнулась. – Мы могли бы как-нибудь вечерком вместе поужинать, я приготовила бы что-нибудь вкусненькое. Я понимаю, что у тебя сейчас тяжелое время. Мы все…
Ее миндалевидные глаза заблестели, и я испугался, что она вот-вот расплачется.
– Я знаю. Спасибо, Катрин. А теперь мне пора. Ну, пока…
И я удрал, махнув ей тем неопределенным жестом, который с одинаковым успехом мог означать все или ничего. Конечно, это был невежливый поступок, но я без лишних церемоний оставил ее одну среди улицы и, чувствуя спиной разочарованный взгляд, которым она меня проводила, скрылся, нырнув в многолюдные толпы, запрудившие узенькие улочки, ведущие на площадь Аббес.
О проекте
О подписке