– С Алевтиной он встретился на следующий день. Она работала в магазине оргтехники и была намного старше той девушки с фотографии, ровесницей детектива. Но он все равно ее узнал. Она наняла его расследовать убийство мужа, так как не надеялась на полицию. А потом… Потом они полюбили друг друга, – быстро и как-то стыдливо закончила Полина.

– Да, – хмыкнул я, – и башмаков еще не износила.

– Ну… – Полина замялась, продолжая отчего-то смущаться, – такое бывает. Алевтина была очень несчастна, мужа никогда не любила, и… вот.

– Не любила мужа, сразу сошлась с детективом, кем бы он ни был, – задумчиво начал перечислять я ее прегрешения, – на следующий день после убийства мужа пришла на работу…

– Она это объяснила, – вступилась за Алевтину Полина. – Ей невыносимо было оставаться дома одной, вот и вышла на работу. Там все-таки люди и вообще.

– Ну да, ну да, – ироничным тоном проговорил я, абсолютно никакого сочувствия к вдове не испытывая. – А не она ли и прикончила нелюбимого муженька? А? Как ты думаешь? Кстати, как он был убит?

– Ударом по голове каким-то тяжелым предметом, который не был найден на месте преступления. Алевтина физически не могла этого сделать.

– Ну… есть женщины в русских селеньях, – опять начал я иронизировать, но Полина меня не поддержала.

– Алевтина к ним не относится. Она невысокого роста и совсем не атлетического телосложения: немного полноватая, очень женственная и… Нет, это не она!

– А почему ты ее так защищаешь? – Я вспомнил ее влюбленную улыбку, когда она пребывала в своем трансовом сне, и мне стало неприятно. Я даже почувствовал нечто вроде ревности.

– Не защищаю, просто знаю, что это не она. Ей самой грозила опасность.

– Да? Так ты, может быть, знаешь, кто убийца?

– Нет. Ты разбудил меня слишком рано. Детектив не успел довести расследование до конца.

Мы замолчали. Полина опять начала в задумчивости барабанить по столу пальцами. Не знаю, что меня больше нервировало: эта появившаяся у нее чужая привычка – не чужая, не чужая, Стасова! – или то, что она выбивала ритм моих «Колоколов». Я тоже задумался. Полученной информации было и много, и мало, но главного мы не добились: не узнали наверняка, кто погиб – Стас или другой, похожий на него человек. По описанию Полины, парень на дороге был похож на моего брата. И ее привычка барабанить пальцами по столу тоже принадлежала Стасу. Но эта привычка ничего не доказывала, слишком уж она распространенная. И описание не доказывало: это мог быть его двойник. Но больше всего сбивал второй образ – образ этого детектива. Кто он такой, черт возьми?

– Помнишь, ты говорила, – начал я, Полина вздрогнула от звука моего голоса – он неожиданно громко прозвучал в тишине офиса, мы так долго молчали, задумавшись каждый о своем. – Ты сказала, что видела свое отражение в зеркальной двери. Ну, то есть не свое, а того человека, кем ты была в тот момент, – отражение этого детектива. У тебя по этому поводу возникла какая-то мысль. Какая?

– Никакая, – быстро и как-то фальшиво равнодушно произнесла Полина. Я понял, что она что-то недоговаривает.

– Он на кого-то похож? – продолжал настаивать я.

– Ни на кого он не похож! – раздраженно сказала Полина. – Я и видела-то его всего секунду, ничего не успела рассмотреть.

Точно скрывает! Но что? Правды от нее не добьешься: если она о чем-то не хочет говорить, ни за что не скажет.

– Хочешь еще мороженого? – спросил я, чтобы разрядить обстановку.

– Хочу! – обрадовалась Полина возможности уйти от неприятного разговора.

– И я, и я тоже хочу! – восторженно заверещала Людочка. Мы и не слышали, как она вошла в офис. – У меня для вас потрясающая новость, дети мои! Завтра мы все улетаем в Болгарию!

* * *

Новость действительно нас потрясла. Полина изменилась в лице, сильно побледнела, мне даже показалось, что она сейчас потеряет сознание. Я бросился к ней, потом к холодильнику, чтобы налить воды, потом снова к ней, ничего не соображая от потрясения. Людочка все эти беспорядочные движения приняла за проявления бурного восторга по поводу предстоящей поездки и разливалась соловьем.

– Курорт Золотые Пески – сказочное место! – вещала моя безумная кузина. – Я видела фото пляжей в Интернете. Вы не представляете, какая красота! Мне сразу захотелось там оказаться. А какие рестораны, бары, клубы!

Я с трудом напоил Полину водой – у меня дрожали руки, а у нее ходуном ходил подбородок. Налил еще воды и выпил сам.

– Ой! Дайте и мне водички! – взвизгнула Людочка. – Пить хочу – умираю! Такая жара! – Она залпом выпила стакан ледяной воды, по-тюленьи пофыркала и продолжила расписывать прелести отдыха. – Вода двадцать шесть градусов, парное молоко! – Она блаженно прикрыла глаза, видимо, представляя себя плывущей по этому парному молоку. – Ух! Жара! Но потерпеть осталось недолго: завтра мы уже будем прохлаждаться на пляже. Место я застолбила. Представляете, как повезло! У них оказались три горящие путевки. Не одна, не две, а именно три! Как раз для нас!

– У кого – у них? – больным голосом спросила Полина.

– В агентстве путешествий. Я же говорила! – Она повернулась ко мне – я пожал плечами: видимо, начало рассказа мы пропустили. – Вы вообще меня слушаете? – возмутилась Людочка. Но тут же примирилась с нашей невнимательностью, вероятно объяснив ее тем, что мы просто обалдели от восторга. – Ладно! – Людочка добродушно рассмеялась. – Начну сначала. Вы ушли на работу, мне стало скучно, решила прошвырнуться по городу. Набрела на агентство путешествий и… И вот мы завтра летим отдыхать в Болгарию! Причем, заметьте, почти за бесценок. Я зашла за вашими паспортами. Вы рады?

Ни я, ни Полина ей ничего не ответили. Людочка внимательно посмотрела на нас и, кажется, только сейчас заметила, что мы совсем не разделяем ее энтузиазм по поводу Болгарии.

– В чем дело? – с зарождающейся яростью спросила она. – Вы что, не хотите ехать?

– Хотим, хотим! – поспешил я ее заверить. – Но, видишь ли, мы не можем. – Я обвел рукой пространство вокруг, Людочка проследила за моим жестом.

– Что – не можете? Закрыть на две недели вашу шарашкину контору? – Она закатила глаза и картинно упала в кресло для посетителей, в котором во время трансового путешествия сидела Полина. А я впервые подумал, отражается ли на вещах, соприкасающихся с Полиной, энергетика страдания умирающих людей?

– Понимаешь, у нас осталось одно незаконченное дело.

– Ну так заканчивайте его поскорее. Времени до завтрашнего дня еще куча!

– Нет, так не получится.

– Значит, в Болгарию вы не едете? – совсем разозлившись, проговорила Людочка. – Ну и черт с вами! Я поеду туда одна!

Она выскочила из офиса, хлопнув дверью.

Я подошел к Полине, сел рядом, взял ее за руку и слегка сжал.

– Да нет, – она высвободила свою руку. – Со мной все нормально. Просто у нас уже два совпадения из моего видения: наш офис и Болгария. Значит, и остальное сбудется.

– Ну что ты! – Я снова взял ее за руку. – Как оно может сбыться? Ведь то, что ты увидела, происходило в прошлом.

– Да, – согласилась она, но я понял по ее голосу, что она в этом не уверена.

– И потом, второе совпадение мы отменили: в Болгарию никто из нас не полетит. Да и вообще, не понимаю, отчего ты так расстроилась?

– Да оттого, – почти срываясь на крик, проговорила она, – что у человека, чье отражение я видела в зеркальной двери, было твое лицо!

Я долго молчал, переваривая это известие. Нельзя сказать, что оно меня как-то особенно поразило или расстроило. А главное, я не понимал, почему Полина на это так реагирует. Даже если все так, даже если она видела именно меня… Нет, меня она не могла видеть, ведь я не в коме, вполне здоров.

– Слушай, – я обнял Полину за плечи, – тут какая-то ошибка. Во-первых…

– Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она меня. – Раньше я видела людей только между жизнью и смертью. Но это раньше. Возможно, у меня открылся новый дар. – Она это произнесла с таким выражением ужаса на лице, словно речь шла не о даре, а о новой неизлечимой болезни. – С этим плеером ты соприкасался довольно долго, и на нем мог остаться твой энергетический след, через который я и считала твое будущее.

– Ну и что? – Я беззаботно рассмеялся. – Что в нем такого страшного, в моем будущем?

Полина не ответила, только как-то болезненно сморщилась. И тут до меня дошло.

– Ты ревнуешь к Алевтине? – Она опять ничего не ответила, но я увидел, что она еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. Я крепко-крепко обнял ее. – Господи, Полинка, какая же ты дурочка! В твоем видении этот детектив влюблен в Алевтину, и ты подумала… Но вот уж это сбыться точно не может! Потому что я и так влюблен. На всю жизнь влюблен, ты же знаешь.

Она от меня отодвинулась и нетерпеливо тряхнула головой.

– Дело не только в этом, – всхлипнув, сказала она. – В этом тоже, но это не главное.

– А что же главное? – весело спросил я – Полинина ревность к этой совершенно абстрактной Алевтине меня забавляла.

– Да как же ты не понимаешь? Мой дар, с какой бы новой стороны он ни открывался, все равно так или иначе связан с комой. Возможно, я считала твое будущее через твою будущую кому.

– Н-да, круто замешано! – рассмеялся я. Почему-то будущая кома меня совсем не испугала. – Так круто, что не сразу и сообразишь, что к чему. Но я думаю, дело не в этом.

Полина вдруг разрыдалась в голос. Она никогда не плакала – вообще никогда! И это было так странно и так ужасно, что я растерялся.

– Ну не плачь, не плачь, ну пожалуйста! – уговаривал я ее, понимая, что совершенно не умею утешать, не научился, ведь она же никогда, никогда не плакала. – Ну, Полиночка, ну, не надо.

Я принес из холодильника бутылку воды, попытался ее напоить – ничего не вышло, она отталкивала мою руку и не желала взять стакан. Потом я попытался ее умыть, налив на ладонь воду из бутылки, – тоже безуспешно. Я уже сам был готов разрыдаться, не зная, как ее успокоить.

– Ну все, ну, Полинка! – Крепко-крепко прижав ее к груди, я стал мерно раскачиваться, надеясь укачать ее, как плачущего ребенка. И это действительно в конце концов помогло. Все еще всхлипывая, она осторожно высвободилась из моих слишком крепких объятий.

– Прости. Может, все еще обойдется.

– Конечно, обойдется! – поспешил я ее заверить. – Даже не сомневайся, все будет хорошо. Лучше скажи, как он выглядел. Тот, чье отражение ты видела. – Мне пришла в голову одна мысль: я понял, как смогу успокоить Полину.

– Как ты. Тридцатилетний мужчина…

– Вот-вот! – обрадовался я: моя мысль подтверждалась. – Тридцатилетний! А мне тридцать четыре!

– Какая разница?

– Большая. Ты меня видела, когда мне было тридцать. С тех пор я изменился, но у тебя в памяти навсегда остался тридцатилетним.

Я говорил бестактные вещи, совершенно этого не замечая, – мне нужно было высказать одну мысль, которая вдруг пришла мне в голову. Но, кажется, и Полина никакой бестактности не заметила.

– И к чему ты клонишь? – уже совсем успокоившись, спросила она.

– А к тому, что это был не я. Это был повзрослевший Стас – мы с братом, как недавно выяснилось, очень похожи. Вот его лицо ты и приняла за мое.

– Повзрослевший Стас? – задумчиво проговорила Полина. – Но ведь в таком случае мы опять пришли к тому, с чего начали. Как может быть твоему брату, погибшему в восемнадцатилетнем возрасте, тридцать лет?

– Никак не может, – согласился я. – Но это уже не первый факт, указывающий на то, что он жив.

– И находится в коме. Или в будущем будет находиться.

– Значит, нужно постараться найти его раньше, чем с ним что-нибудь такое случится. И я даже знаю, как это сделать. Прямо сейчас поеду к Борису и вытрясу из него всю правду!

* * *

Все время, пока ехал к Борису, я пытался выстроить предстоящий разговор. Это было непросто, потому что я и сам до конца не знал, какой именно правды хочу от него добиться. На все мои вопросы он уже ответил: Стаса сфотографировал случайно, знаком с ним никогда не был, даже не видел его ни разу, если не считать той мимолетной встречи возле магазина оргтехники, о которой он благополучно забыл. Конечно, возможен и такой вариант: он меня обманывает. Но если еще полчаса назад, когда мы разговаривали с Полиной, я верил в то, что Стас может быть жив, то сейчас, отрезвев, понял, что это невозможно. Он погиб на моих глазах, нужно принять этот факт и больше себя не мучить. Так какой правды я хочу добиться от Бориса?

С половины пути я чуть было не повернул назад, но потом опять мною овладела какая-то нелепая надежда на чудо. А вдруг? Вдруг он все-таки жив, и Борис что-то знает? Тогда нужно построить разговор таким образом, чтобы заставить его проговориться, подловить, притупить внимание, а потом задать свой главный вопрос, но облечь его в такую невинную форму, что Борис не почувствует подвоха и… Но как построить такой разговор? С чего начать?

Я ломал голову всю дорогу, но мои усилия оказались напрасны. Дверь мне открыл незнакомый мужчина примерно моего возраста, может, чуть моложе. Едва поздоровавшись и не подумав представиться, он открыл дверь в ванную.

– Это здесь, – сказал он и жестом пригласил войти внутрь. У меня возникла жуткая мысль, что Борис совершил самоубийство, перерезал себе вены и лежит в ванне. Я вошел в тесное помещение, наполненное паром, задев плечом мужчину (он что-то пробормотал), резко отодвинул занавеску – и вздохнул с облегчением: ванна была пуста.

– Это здесь, – повторил он и ткнул в трубу, перехваченную железным хомутом.

Не понимая, чего он от меня хочет, я зачем-то ее потрогал – труба была шероховатой и влажной. Мне стало неприятно: хомут на трубе напоминал обруч на стволе дерева, под которым был сфотографирован Стас.

– Сколько времени это займет? – спросил странный мужчина. Я ошарашенно уставился на него. – Надеюсь, недолго. Мне вообще-то некогда.

Я ничего не понимал, ну совершенно ничего. И это меня начало раздражать.

– Где Борис? – сурово спросил я. – И что вы делаете в его квартире?

– Жду вас, – сердито сказал мужчина. – Уже целый час, а мне нужно на работу. Я отпросился только до двух.

Маразм крепчал, что называется.

– Так сколько времени вам понадобится, чтобы переставить трубу? – не желал он сходить с какой-то своей бредовой идеи.

– Трубу? – тупо переспросил я.

– Трубу! – ядовито проговорил он.

И тут мы с ним одновременно сообразили, что произошло недоразумение.

– Вы слесарь? – спросил он, уже понимая, что никакой я не слесарь.

– Нет, я частный детектив и знакомый Бориса. А вот вы кто такой?

– Сосед, – смутившись, сказал он, протянул руку – робко, словно не надеясь, что я ее пожму, после того что было, – и представился: – Анатолий.

Он объяснил, что у Бориса прорвало трубу, что тот вызвал аварийку, они приехали, отключили горячую воду у всего стояка, наложили хомут и отчалили, пообещав на прощание вызвать слесаря из ЖЭКа. Борису нужно было пойти на прием к врачу, вот он и попросил Анатолия по-соседски ему помочь, подождать в его квартире слесаря.

– А что, Борис заболел? – озабоченно спросил я: его внезапная болезнь совершенно не входила в мои планы.

Анатолий как-то странно на меня посмотрел и усмехнулся.

– Заболел. Давно уже. – Он опять усмехнулся и постучал себя по голове. – Да вы разве не в курсе? Каждые полгода ему нужно являться на обязательный осмотр к психиатру.

Вот это была новость так новость! Я, конечно, понимал, что Борис Стотланд – человек со странностями, но о том, что все так серьезно, даже не догадывался. А потом подумал, что, в сущности, о Борисе ничего не знаю и что встреча с его соседом – прекрасная возможность собрать о нем хоть какие-нибудь сведения.

Анатолий оказался просто кладезем информации. Очень общительный, чтобы не сказать болтливый, и к тому же знал Бориса с самого детства. Правда, тогда они почти не общались. Из-за разницы в возрасте (Анатолий был младше на девять лет), а главное, из-за замкнутости Бориса.

– Он и во двор-то никогда не выходил, – не спеша предавался воспоминаниям Анатолий, совершенно забыв, что так спешил уйти на работу. – Борька всегда был с приветом. Ни с кем не дружил, никого не любил, кроме своей мамочки. Они жили вдвоем, и никто им был не нужен. Да у Борьки даже девушки не было. Наверное, мама не разрешала. – Анатолий засмеялся. – Она ему заменяла и друзей, и семью. А когда она умерла, он и сдвинулся. Закрылся в квартире, бросил работу и стал пить по-черному. Потом лечился, пить перестал, но с головой у него стало еще хуже. С год назад мы с ним сошлись, можно сказать, подружились, он мне многое про себя стал рассказывать. – Анатолий замолчал, не вовремя задумавшись.

– О чем рассказывать? – подтолкнул я его вопросом.

– Да обо всем! Например, что совсем не спит по ночам, в полдвенадцатого выходит на прогулку и гуляет до полвторого, потом работает, ложится около пяти утра, встает поздно, поэтому не любит, когда к нему приходят ни свет ни заря, особенно без предупреждения. У него фобия: ложиться до пяти он боится. Его мать умерла в больнице ночью, в двенадцать пятнадцать ему позвонили, разбудили. С тех пор он боится опять проснуться от того страшного звонка. У него вообще полно разных фобий. А время от времени происходит срыв, и его в психиатрическую больницу увозят. Мне его жалко. Борька, в общем-то, нормальный мужик, ну а что с головой беда, так он не виноват.

Наш задушевный и такой полезный для меня разговор прервал звонок домофона. Пришел слесарь. Настоящий слесарь. Анатолий вдруг вспомнил, что опаздывает на работу, и ретировался, бросив меня на произвол работника ЖЭКа.

Слесарь возился часа два, не меньше. Нецензурно сетовал, что трубы гнилые, надо было металлопластик ставить, а так в одном месте латаешь, в другом прорывается.

– Ставьте что хотите, – махнул я рукой и ушел в комнату. Включил компьютер. Надеюсь, Борис меня простит за то, что я так бесцеремонно внедрился в эту святая святых современного человека. Лично я не простил бы, но мне нужно было позвонить в центр реабилитации, а для этого найти номера телефонов. Я хотел выяснить, работает ли у них доктор Сотников. Оказалось, работает. Значит, жив, никакого убийства не было.

Потом позвонил Полине, объяснил, что застрял в квартире Бориса на неопределенный срок. Хотел помириться с Людочкой, но из этого ничего не вышло. Едва услышав мой голос, она отключилась. Видно, обиделась всерьез.