Глава 6

Запив "тюрю" кипятком и еще раз сказав "спасибо", Хрюкин прилег на импровизированную постель и мгновенно уснул. Приснился ему в этот раз не капитан, а Рер. Только разговор не получился у них на этот раз. Рер разевал рот, жестикулировал, но Артур его не слышал, как ни напрягался. Рер стучал себя по голове кулаком, вертел пальцем у виска и даже раз пять показал язык, вытаращив глаза. Но что он этим хотел сказать Хрюкин так и не понял. Проснулся он не выспавшийся, хоть лежать ему было на досках вполне терпимо. Гвозди загнутые, на ребра не давили и он даже не замерз. Хотя в подвале пар изо рта все же шел. "Буржуйка" прогорела и хозяйка не спешила ее растапливать, экономя топливо. Лампа керосиновая была так же потушена, и свет теперь сочился из двух подвальных оконцев, с которых сдернули тряпки. Полумрак стоял все же такой, что Хрюкин едва мог рассмотреть свои вытянутые руки. Заставив себя подняться, он вышел из подвала и протер лицо снегом. Болела шишка на лбу и царапины на щеках и подбородке. Приложился он вчера при падении основательно.

– «Хорошо, что шею не свернул»,– подумал Хрюкин, рассматривая в предрассветных сумерках кучу битого кирпича, на которую упал и место, с которого сверзился. Траектория получилась впечатляющая воображение, и он зябко поежившись, вернулся в подвал. Там он с удивлением обнаружил, что Верка с Петькой так и переночевали в палатке, правда, набросав в нее тряпок и завернувшись в них. Застегнулись на липучки наглухо, пригрелись и продолжали сопеть носами, так сладко, что уже хлопочущая у печки Дарья, приложила палец к губам, предупреждая Хрюкина, чтобы не шумел.

– Доброе утро,– прошептал он все же, присаживаясь на ящик и помогая Дарье растопить печь.

– Доброе,– отозвалась та, подкидывая деревяшки в нутро "буржуйки". Через несколько минут печь уже загудела и чайник, на нее поставленный, начал нагреваться, тренькая дном. А потом пили кипяток вдвоем, потому что дети разоспались и будить их Дарья не решалась. Увидев же, что Артур собрался уходить, она кинулась было к палатке, чтобы поднять детей, но Хрюкин ее остановил, попросив разрешения заглянуть вечером еще, если ему не удастся встать у военкома на учет и довольствие.

– Конечно, приходите, Артур Макарович,– обрадовалась женщина.

– Я оставлю рюкзак? – Хрюкин тоже обрадовался тому, что нашел временное пристанище.

– Оставляйте, Артур Макарович. Если ценности какие, то вы не беспокойтесь. Я-то сейчас тоже уйду. Нас к расчистке привлекли станции и паек посулили по рабочей карточке, но детишки дома будут. Верка-то днем тоже выходит, дрова собирает для печки, а Петька все время дома. У него обуви нет зимней. Поэтому сидит сиднем,– сообщила она весь расклад домашний.

– Хорошо. Я обязательно приду. Ничего ценного у меня нет. Все ценное с собой ношу,– Хрюкин похлопал по фляге и лопате саперной, притороченных к поясу.– Может, паек сухой получу у комиссара,– попрощавшись, Хрюкин вылез из подвала. Уже совсем рассвело, и по улице шли в сторону фронта войска. Урчали двигатели и раздавались команды. Где-то впереди даже строевую песню запели, и Хрюкин почувствовал себя дезертиром. По-настоящему. С чувством вины.– "Все воюют, а я отсиживаюсь",– подумал он и направился в сторону станции, рядом с которой, по словам Дарьи и располагался мобилизационный пункт, обосновавшийся в нескольких палатках.

Палатки эти Хрюкин отыскал довольно быстро, но толчея там такая началась с утра, что он потыкался, потыкался в спины и плюнул, решив переждать, накал страстей,– "И чем заняться"?– подумал Хрюкин, озираясь,– "Пожрать бы чего прикупить. Должна быть толкучка обязательно где-то. Нужно расспросить народ на эту тему",– расспросы довели его до соседней улицы, на которой собирались все желающие "купить-продать". И у Хрюкина глаза разбежались. На этой толкучке, можно было купить практически все. Или выменять. Из-под полы предлагали все что угодно. Любые консервы, хлеб свежевыпеченный и еще горячий даже, шоколад трофейный в фольге кусками и даже водку с этикеткой. О соли и сахаре и говорить нечего. Этим торговали открыто. Стоило, правда, все жутко дорого. Приценившись, Хрюкин понял, что ему тут делать нечего, если он конечно случайно вдруг не найдет кошель с деньгами, а лучше мешок, потому что здесь нужно было иметь их мешок, чтобы ни в чем себе не отказывать. Предложив мужичонке безногому, на тележке, купить у него золотую монету, Хрюкин так его этим предложением напугал, что тот вскочил и убежал с толкучки, бросив тележку к чертовой матери.

– Жулик!– крикнул ему вслед Хрюкин и присел на пенек от дерева. Спил был свежий. Народ согревался по ночам как мог и прежде всего добирал то, что не успела сожрать война. Вот в этот момент Хрюкин и подумал о мешке денег, что найти бы его не помешало. Подумал, усмехнулся этой глупой мысли и наткнулся взглядом именно на мешок, валяющийся явно кем-то забытый у кирпичной ограды. Рядом с ним ни кого не было.

"Жулик этот безногий, наверное, оставил",– подумал Хрюкин, продолжая наблюдать за мешком. Мешок был из плотного брезента, с лямками как у рюкзака и набит был плотно. Здоровенный такой мешок. В этот мешок можно было засунуть поросенка килограммов на тридцать или столько же картошки. Но картошка бы пузырилась, а поросенок шевелился. Да и откуда ему взяться здесь почти в прифронтовом городе? Хрюкин встал и прошелся, якобы прицениваясь к товарам, но не спуская глаз с мешка. Толкучка гудела, тряся перед ним различным барахлом и продуктами.

– Купи сапоги,– совал ему в лицо пару кирзовую дед с кривым глазом.– Не за дорого отдам. Мешок картошки всего прошу.

– Ну, ты загнул, старый хрыч,– налетела на него баба в полушубке.– Кирза столько не стоит. Пол мешка дам.

– Креста на тебе нет, зараза. Уйди!– отмахнулся от нее кривоглазый.

Хрюкин приблизился к мешку и встал рядом с ним.

– Чем торгуешь, милок?– подскочила к нему сразу старуха бельмастая, подслеповато щурясь.– Солью? Почем?

– Не торгую я,– ответил Хрюкин.

– А че тогда место торговое занимашь?– напустилась на него старуха.– Приперся гляжу с мешком и стоит, и стоит.

– Что и постоять нельзя?– огрызнулся Хрюкин.– Может, я жду человека.

– Челове-е-ека!– завелась бельмастая, явно пребывающая не в духе.– Стоят тут, челове-е-еки. Плати, коль стоишь, за место.

– Кому это?– удивился Хрюкин.

– Вона кому!– ткнула старуха злорадно Хрюкину за спину и, оглянувшись, он увидел двух небритых субъектов, которые направлялись в его сторону. Рожи их ему не понравились категорически, а его, очевидно, не приглянулась им, потому что один из субъектов, тут же вцепился в Хрюкина и зашипел, дыша перегаром в лицо:

– Ты че, вошь тыловая, че зенки пялишь? Это наше поле, плати, барыга!

– Я не барыга. Я прикупить продуктов зашел,– попробовал оправдаться Хрюкин и уладить недоразумение, но тут же получил удар под дых, не сильный, но болезненный.

– Че ты гонишь? Я видел, как ты тут присел с мешком. Я на фронте кровь проливал, у меня три ранения и пять контузий. У меня брательник – начальник милиции здешней. Вали отсель, нос откушу,– заорал второй субъект и так ткнул растерявшегося Хрюкина, что он, перелетев через кирпичную ограду, растянулся на снегу, приложившись и без того пострадавшим лицом к утоптанному насту. А сверху на него грохнулся мешок брезентовый с лямками, весивший никак не меньше тех самых тридцати килограмм. Хорошо, что не на голову упал. На ноги, но тоже больно получилось.

– Вали, пока еще не добавили,– рычал через ограду контуженый брательник начальника местной милиции и Хрюкин решил не связываться с ним. Поднялся, подобрал мешок и поволокся прочь от толкучки. Отойдя метров на сто, он заскочил с мешком в полуразрушенный дом и, укрывшись за печкой, развязал тесемки,– «Че хоть волоку?»– мелькнула у него в голове мысль,– «Ох, ни хрена себе!»– замерла в извилинах следующая. Пачки советских денег, буквально ошарашили его. Уложенные ровными брикетами, они светились свежей краской и ликом Вождя Мирового Пролетариата. Хрюкин вытащил одну пачку и, разорвав банковскую упаковку, убедился, что все сто купюр – сто рублевые и еще пахнут типографией. Как будто их только что выдернули из-под печатного станка.

– Это как так? Кто оставил? Казначей какой-нибудь? Хватится сейчас, тогда кранты. Облаву ведь устроят,– запаниковал Хрюкин, лихорадочно соображая, что ему предпринять. Сунув одну пачку в карман куртки, он начал озираться по сторонам, решая дилемму – сбежать с мешком или без него.– "Спрятать пока, а ночью прийти и забрать",– пришла в голову мудрая мысль.– "Под печкой должна быть дырка, туда и всунуть пока и замаскировать хламом",– пришла в голову следующая мысль, еще мудрее первой. Хрюкин нашел подпечье и сунул туда мешок. Мешок влез легко и Хрюкин забросал хламом место тайника. Затем он осторожно выбрался из развалин и помчался подальше от толкучки, решив не мозолить тут никому глаза. В кармане теперь у него лежало десять тысяч рублей, и можно было поискать другие места, где принимали дензнаки в оплату за продукты. Расспросив встречных местных жителей, Хрюкин довольно скоро выяснил, что таких мест в городе, кроме барахолки, несколько. В подвале у Райисполкома, торговала государственная лавка, а еще на территории монастыря какого-то можно было отовариться в военторге. Но там, в основном, обслуживали военных и барахлом, но можно было переплатив, купить и продукты. Консервы, напитки, ну и еще много чего. Весь ассортимент никто не знал, но со слов знатоков, нужно было обязательно переплачивать. И заходить с тылу. Иначе нигде, ничего не продавалось.

– Пошлют, тя милок, к такой-то матушке,– просветил его благообразный старичок, сморкаясь в платок.– И не ходи, и не проси. Сдадут куды следует, коль начнешь правду требовать. Меня уж сдавали, ироды. Хотел папирос купить. Купил. Два дня продержали. Махры ни разу не выдали. Чуть не помер. Освободители, мать иху,– посочувствовав старичку, Хрюкин отправился к Райисполкому, лежащему тоже в руинах, но уже расчищаемому в первую очередь.

Подвал в здании оказался очень хорош для торговой точки, и она здесь процветала. В двери подвальные на задворках, входили и выходили люди. В основном военные, разумеется. С портупеями. Никаких вывесок Хрюкин не увидел, но набравшись смелости, в подвал все же спустился, подумав.– "Мне бы хлеба свежего буханок пять, да сахара хотя бы". С этой мыслью и зашел, чуть не захлебнувшись слюной от запахов, шибанувших в нос. Пахло колбасой и у Хрюкина забурчало в животе так громко, что стоящий рядом с ним майор, сочувственно на него покосился. "Колбасой пахнет",– подумал Хрюкин,– "Краковской. Сейчас бы пару килограмм сожрал, прямо не отходя от прилавка и, десяток кило с собой бы не поленился унести. Разрешили бы купить, чмошники",– очередь тем временем двигалась и Хрюкин оказался уже в двух шагах от прилавка, когда разразился скандал в этой торговой, подвальной точке. Заорал продавец, с мордой краснокирпичной и такой круглой, что Хрюкин даже удивился, увидев ее. Настолько идеально круглая была. "Круглый", отпихивал от себя протянутые ему деньги /сто рублевые, кстати/ и орал:

– Че суешь, че суешь? Где записка от товарищщщща Упатова? Только по ей отпускаем. Выйдите, гражданин, немедля. У нас тут пост при пистолетах. Враз угомонят,– сующий сторублевки капитан-артиллерист сконфузился, а "Круглый" добил его:

– Вам гражданин, следует в военную лавку идти, там все купить, а здесь только для тех, кто Райисполкому служит,– капитан спрятал деньги и, матерясь шепотом, вышел из подвала.

" И мне что ли отворот-поворот вот так же?",– подумал Хрюкин и спросил у стоящего рядом майора:

– А у вас, товарищ майор, есть записка от товарища Упатова?

– Есть,– нахмурился майор недовольно.– Я папиросами здесь отовариваюсь.

– И все?– удивился Хрюкин.

– И все,– кивнул важно майор.

– Товарищ майор, предлагаю сделку. Мне нужно затариться продуктами на десять тысяч рублей. Половина вам за записку. Годится?– Хрюкин замер в ожидании ответа, твердя мысленно,– "Соглашайся, майор".

– Годится,– улыбнулся майор и в следующие полчаса "Кругломордый" замучался вертеться, взвешивая на весах, то колбасу, то сало, то сахар, то муку. В результате майор с Хрюкиным вытащили из подвала по мешку огромному продуктов. Килограммов по пятьдесят. Истратил при этом Хрюкин только половину суммы.

– Вам куда?– любезно осведомился майор.– Я на машине, могу подбросить.

– Спасибо,– обрадовался Хрюкин.– Подбросьте к вокзалу.

Заявившись с мешком в подвал семейства Кутузовых, Хрюкин застал там только Петьку, который сидел в палатке и вылезать из нее не стал, даже когда увидел и узнал Хрюкина.

– Здесь тепло, а там холодно,– заявил он Хрюкину, заглянувшему к нему. Печка еле пыхтела, прогорев и Хрюкин, подбросив дров, поставил разогреваться чайник. А потом начал выкладывать на стол продукты. Запах колбасы, заполнивший моментально подвальное помещение, Петьку из палатки буквально вышвырнул.

– Это что?– ткнул он грязным пальцем в лежащую на столе Краковскую колбасу.

– Это колбаса, Петруха,– Хрюкин отрезал кусок колбасы и сунул ее в руки протянутые мальчонки, вместе с куском хлеба. Петька смотрел на колбасу и пускал слюни от запаха, не осмеливаясь укусить так вкусно пахнущую еду. Ему казалось, что это можно только нюхать.

– Что смотришь? Ешь,– засмеялся Хрюкин.

– Это все мне? А мамке с Веркой?– Петька взглянул жалобно на Хрюкина.

– Тебе, ешь. Мамке с Веркой я еще дам,– успокоил мальчишку Хрюкин и тот впился зубами в колбасу, заурчав волчонком. Закипел чайник и Хрюкин заварил чай, наложив потом в кружки столько сахара, что у Петьки глазенки на лоб полезли, когда он сделал первый глоток.

– Вкусна-а-а-а!– оценил он и высосал две кружки подряд. А затем, получив на десерт сухофрукты, уполз в палатку и заснул там, сжимая в кулачках сливы и сморщенные груши. Верка, пришедшая часа два спустя, принесла вязанку обгорелых досок и, увидев продукты, выложенные на стол, чуть не упала в обморок от эдакого изобилия. Она тоже забыла, как выглядит колбаса, а чай пила настоящий с сахаром, так давно, что уже не могла сказать когда. "До войны". Все хорошее теперь у нее было "до войны".

– Это вам сухой паек выдали?– спросила она, присаживаясь на лежанку.

– Угадала,– рассмеялся Хрюкин, сооружая ей бутерброд из хлеба, масла и колбасы.– Угощайся.

– Спасибо, дяденька,– пропищала Верка.– А Петьке?

– Петька уже умял килограмм колбасы и буханку хлеба съел. Спит вон, переваривает. Куда только влезло?

– А он не заболеет?– забеспокоилась Верка.

– Нет. Не заболеет. Я пошутил. Съел он конечно меньше. Это мы с ним вдвоем столько съели. Вот чаю он много выпил. Две кружки. Разбудить не забудь, чтобы пузырь мочевой не лопнул. Пусть во двор сбегает.

– Он не бегает во двор, дяденька Артур. У него обуви нет.

– А, ну да. Я забыл,– Хрюкин полез в мешок и вытащил пару валенок.– Вот, примерь Петьке. Купил в лавке. Там это самые маленькие были. Наверное, велики будут, но я ему еще носки подгоню, так что на вырост в самый раз будет. Купим еще Петьке вашему ватник или шубу, и будет он бегать во двор. Зачахнет ведь в подвале.

– Зачахнет,– кивнула Верка, прожевывая колбасу.

– Мне и денежное довольствие выдали,– похвастался Хрюкин.– За полгода.

– Ой, как я за вас рада. Наверное, целую тысячу получили,– попыталась угадать девчушка.

– Больше. Десять,– огорошил ее Хрюкин.

– Целых десять?– не поверила Верка.– Побожитесь.

– Честное комсомольское,– перекрестился Хрюкин.

– Шутите, дяденька Артур,– засмеялась Верка.

– Нет. Правду сказал. Десять. Вот продукты на них и купил. Встретил майора земляка из Москвы. Он и помог отовариться. Так просто и за деньги нынче ничего не купишь. Только по запискам от Райисполкома.

– Да, нынче так,– вздохнула девчушка.– До войны можно было сколько хочешь хлеба купить. Я помню.

Дождавшись темноты, Хрюкин снова выбрался из подвала кутузовского и направился в сторону тайника. Чуть не заблудился, но все же развалины нужные разыскал и мешок из-под печки вытащил. Возвращаясь перебежками обратно, он мечтал только об одном – благополучно добраться до подвала. И это ему удалось. Оказавшись же у входа в подвал, он подумал о том, что будет врать ее обитателям. Мешок денег – это не мешок картошки.

"Скажу, что кассиром меня в армии назначили… этим как его… дегустатором, нет не дегустатором, а инкассатором. Что банки сейчас все разбомблены, поэтому деньги для армии перевозим мы в таких вот мешках, чтобы никто не догадался. Ну и пусть помалкивают, значит". Придумав "отмазку", Хрюкин бодро явился пред своими квартирными хозяевами и так здорово расписал в цветах и красках свою новую службу, что сам себе поверил в конце повествования.

– А на фронт вас не пошлют, дяденька Артур?– спросил Петька.

– И на фронт пошлют и в тыл врага пошлют к партизанам, Петруха. Везде мы нарасхват – дегустаторы, то есть – инкассаторы. Деньги, брат, всему голова. Они двигатель прогресса, ну и товарной массы к потребителю.

– А форму вам выдадут, дяденька Артур,– не унимался Петька.

– Обязательно. Как только сошьют, так сразу и выдадут,– Хрюкин поворошил Петькину шевелюру и подумал, что мальчонка-то прав. Нужно срочно облачаться в армейскую одежку, чтобы не выглядеть в своей черной одежде «белой вороной». На следующее утро, попив чайку, заваренного Дарьей, с оладьями, которые она напекла на сливочном масле, Хрюкин помчался облачаться в военное обмундирование,– "Мне бы офицером приодеться. Младшим лейтенантом хотя бы",– размечтался он и наткнулся на вчерашнего майора, идущего ему навстречу.

"А может с майором этим перетереть по этому вопросу? Вроде тыловик и вдруг удастся пристроиться к нему в обоз",– мелькнула у Хрюкина в голове авантюрная мысль, а майор уже расплылся в улыбке, узнав его.

– Здравствуй, друг любезный,– расшаркался он.– Как с продуктами? Нет ли опять нужды?

– Как не быть,– расплылся Хрюкин в ответной улыбке.– Люди готовы нынче впятеро переплачивать. Так почему им и не помочь?

– Верно, верно. Людям помогать – дело хорошее. Благое можно сказать. Раньше сказали бы, что богоугодное. И сколько потратить можете, Артур?

– Много, Василь Сидорович. Сто тысяч могу потратить. Не мои средства. Люди доверили. Я за малую долю суечусь. Процентик свой имею, с оборота.

– Ну что же. Хорошее дело,– закивал опять головой майор. Еще вчера ему этот паренек приглянулся своей непосредственностью и прямолинейностью. Не каждый вот так подойдет, да и ляпнет незнакомому майору,– "Возьми на лапу",– да еще с простотой необыкновенной. Майор себя считал душевидцем, как минимум и в этом парне он вчера разглядел родственную себе душу. Душу коммерсанта, азартного, рискового и фартового. Подвозя его, майор представился и, услышав фамилию Хрюкина, рассмеялся, тут же и извинившись:

– Вы, Артур, не обижайтесь, просто фамилия ваша на мою похожа – у вас Хрюкин, а у меня – Дрюкин. В одной букве разница. Дрюкин – Хрюкин. Ох, чует мое сердце, что нам с вами еще встретиться доведется в этой жизни.

Угадал майор, довелось. Прямо вот, на следующий же день. Будто черт свел.

– Вы, голубчик, Артур, где числитесь?– поинтересовался майор.

– Списан по контузии, Василь Сидорович. Устроился в артель одну московскую инвалидную, чтобы в тунеядцы не записали, да вот по командировкам теперь выезжаю,– солгал, не моргнув глазом, Хрюкин.

– В армию не вернетесь?

– Да кому же я контуженный нужен в армии?– ляпнул Хрюкин.– Припадки у меня случаются. Эти… эпилептические.

– Эпилептические?

– Они. Эпилептические. Падаю, головой стучу, могу укусить. Зачем я такой в армии?

– Ну, брат, это в действующей армии, а если в тыловой службе? Вот как наша, такой?

– А что у вас за служба?– улыбнулся Хрюкин.

– Мы, брат, продукты поставляем для высшего офицерского состава. Заготавливаем, сопровождаем, распределяем.

– Это конечно, совсем другое дело. Чего тут падать в припадок? Только звание у меня рядовой, чего с него?– посетовал Хрюкин.