Приезжий скинул шубу и шапку. У него короткие усы и плоские бакенбарды, узкое сухое лицо, уже немолодое и несколько жестковатое, в начинающихся морщинах, со следами былой красоты. Плечи как у борца, волосы на руках.

В книге появились записи: «Эдвард Генри Остен^[79]. Ингрида Марта Остен. Лондон. С ними слуги...»

...Поздним снежным вечером из ворот английского посольства выезжала зеркальная карета на полозьях.

– Сам, куда-то. Опять, видно, к государю! – рассудительно заметил старый дворник в фартуке, обращаясь к своему сыну, нагружавшему снег на телегу деревянной лопатой. – Одно слово – посол! Имеет большую важность! Государь присылает кульера – извольте побеспокоиться!

...В новом здании министерства иностранных дел, на Мойке, в квартире канцлера графа Нессельроде, в этот вечер сидели двое стариков.

На столе орхидеи из собственной оранжереи графа в вазе из малахита. При свете свечей видна печь, изразцы с рельефными голубыми вакханками.

В руках у канцлера колода карт. Дипломаты отдыхают сегодня.

– Ничто не ново под луной! – говорит граф Нессельроде. Это его любимое изречение.

Лорд Блумфильд улыбается, принимает карты. Этот тяжелый немногословный человек может показаться тугим на соображение. Живой и разговорчивый Карл Вильгельмович и мрачный англичанин дружили давно и понимали отлично друг друга.

На стене – поясной портрет Павла I и рядом – маленький портрет Людовика XVI.

– Конечно, экспедиции лучше идти с возвышенной целью! – говорит Нессельроде.

Англичанин, каждый раз получая карту, проворно кивает головой. Это можно, безобидная карточная игра, отрада спокойных и уравновешенных дипломатов, отлично представляющих, что нужно и что можно для здоровья в этом климате и в этот час.

– Но какая же цель такого путешествия? – спрашивает Нессельроде.

– Геологические и научные исследования, – отвечает посол.

Между собой дипломаты нередко говорили с циничной откровенностью профессионалов, и разногласия стран, которые они представляли, не нарушали их дружбы. Они как бы снисходительно извиняли своих повелителей, передавая друг другу неприятные известия от их имени и оставаясь между собой друзьями.

Нессельроде дал понять, что нелегко допустить на Амур английскую экспедицию, что у России там важные интересы и что все это дело очень серьезное...

– Жаль, что там нет святых мест... Там китобои и киты... Может быть, стоит искать кости того кита, который проглотил пророка Иону? – спрашивает Нессельроде.

Англичанин мутно уставился на него и заморгал маленькими ресничками. Нессельроде заговорил быстрей.

– Господин Остен геолог? Чего же еще? Он уже выехал в Сибирь! Как нынче все спешат! Ведь мы с вами отправили туда одного геолога. Ах, простите, то был географ!

Посол молча кивает головой.

– Бумагу я прикажу опять послать не губернатору. Предписание пропустить геолога господина Остена, подданного Великобритании, на Амур. Так же как и с географом, на почту в Иркутск господину Остену, а господин Остен предъявит ее новому губернатору Николаю Муравьеву.

Посол серьезен. Понимающе благодарит взглядом, кланяется, не получая карты. Ходит картой.

– Дружба обязывает! – снисходительно и ласково говорит канцлер. – У нас общий враг – революция... Государь повторяет мне об этом неоднократно...

Англичанин холоден, как каменная глыба. Нессельроде вдруг широким умелым движением раскладывает карты. Колода как бы разбегается по столу.

– Теперь там другой губернатор, – говорит Нессельроде, – Муравьев! Но посмотрим. Да! – Нессельроде был очень раздражен против Муравьева и поэтому произносил его имя улыбаясь, как бы вспоминал что-то приятное... «Муравьев – толстокожий. Не понял, что писано не ему, но предупреждение ему! Так напишем точно так же. Пусть знает свое место. Говорят, он желает, чтобы государь позволил ему сноситься со двором богдыхана, минуя министерство иностранных дел... Поделом ему!»

Меншиков принял Невельского любезнее, чем в прошлый раз, но был сух и хмурился. Старательные подчиненные всегда приводили князя в хорошее настроение. У Меншикова были и другие причины радоваться скорому спуску и отходу «Байкала» на Камчатку. Транспорту как можно скорее следует пройти Европу.

– Но есть причина, из-за которой все может провалиться, – сказал Невельской.

– Что же такое? – обеспокоенно пробубнил Меншиков.

– Грузы, назначенные на Камчатку, непригодны.

Невельской показал образцы гнилых товаров. Князь, растягивая кусочки кожи и сукна, прищурившись, рассматривал их.

Невельской рассказал о столкновении с интендантами и подал свой доклад с ответами и замечаниями чиновников.

Меншиков с любопытством прочел все бумаги. Это были дела знакомые ему и обычные. Он тут как рыба в воде и видел, что следует, по нынешним временам, вмешаться и постоять за капитана. Князь знал, что одна его надпись произведет огромное впечатление и словно гром прокатится по отделам. Он любил время от времени потрясать своих подчиненных подобным способом.

Меншиков оторвал от доклада Невельского бумаги, исписанные интендантами, и кинул их в корзину.

Князь взял перо, а лицо его приняло такое выражение, как будто он брал плеть. Он написал на докладе Невельского: «В точности исполнить все немедленно, – и, подумав, добавил: – так же как и все дальнейшие требования капитана, клонящиеся к скорейшему выходу транспорта из Кронштадта».

– Я весьма доволен тем, что вы уладили дело со строителями и предполагаете взять весь назначенный к отправке груз, – сказал он, отдавая бумаги.

– Ваша светлость! Теперь, когда решен вопрос с грузами и транспорт будет спущен на воду раньше срока, я могу обещать вам, что приду в Камчатку не осенью, а весной будущего года. Поэтому прошу вас дать «Байкалу» инструкцию на опись юго-восточного берега Охотского моря. Берег этот нанесен на нашей карте пунктиром и должен быть описан.

– Вам все хочется исследования производить! Но у вас есть только год для путешествия на «Байкале». На год ассигнованы деньги, – резко ответил князь, – и я ни копейки больше дать не могу.

– Я исполню эту опись без всякой затраты средств за те месяцы, которые останутся от путешествия. Лето будущего года у меня свободно.

Князь нахмурился, медленно поднялся во весь рост свой и подошел к карте.

– Юго-западный берег Охотского моря действительно необходимо привести в известность. И генерал-губернатор Восточной Сибири все время хлопотал об этом, – ответил он. – Муравьев был у меня. Но без позволения императора опись берегов Охотского моря, которую вы желаете произвести, нельзя исполнить. Министр иностранных дел опасается, что из-за описи могут быть неприятности, и не хочет представлять об этом государю. Да, действительно, опись нам нужна. Ко мне идут бумаги из Охотска, что без подробной описи нашим судам опасно там плавать. Но самое верное средство провалить все ваши проекты у Нессельроде – это мне заговорить про них, – с холодной усмешкой добавил Меншиков. – А при теперешних политических обстоятельствах на Западе министр иностранных дел под предлогом осторожности будет всем нам кровь портить, едва поднимем какой-либо вопрос. Впрочем, время у нас еще есть. Февраль на дворе, до отхода корабля, может быть, что-нибудь решим. Но предупреждаю вас, что об описи устья Амура вам следует позабыть. Нессельроде догадлив и раскусил, что вы с Муравьевым затеваете. Он признает нежелательными действия на Амуре. Если же вы совершите такую опись самовольно, то скомпрометируете себя, и я предупреждаю вас, что умою руки в таком случае. Теперь же вам следует поспешить с отходом из Кронштадта. В Европе назревают большие события.

Невельской уже знал, что во Франции революция, что в Петербурге свирепствует цензура, всюду рыщут сыщики. Идет подготовка войск на случай похода в Европу. Недавно среди морских офицеров произведены были аресты.

Видя, что офицер огорчился, князь решил кое-что приоткрыть ему, чтобы представил себе опасность, которая может грозить государству.

– Вот только что пришло секретное донесение, что наши морские офицеры в иностранном порту пили за здоровье французской республики! Республики!

Выцветшие глаза князя сверкнули. Видно было, что уж тут он не поленится привести в движение свою сытую и тяжелую силу.

На другой день после полудня Невельской заехал на склад. Из-под фуражки с выцветшим околышем старик начальник надменно осмотрел вошедшего офицера. Чуть заметная насмешка мелькнула на его лице.

Интенданты, полагая, что офицер приехал с повинной, заглядывали в дверь. Невельской подал бумагу.

Начальник долго хмурился и не мог понять, что за подпись явилась на докладе. Вдруг он разобрал. На бумаге, писанной строптивым капитаном, которая была всеобщим посмешищем, чудом появилась строка, выведенная светлейшим. Старика как громом поразило.

За поздним временем Невельской сказал, что будет завтра, и уехал.

На следующее утро, когда он снова явился на склады, по тому, как опрометью, легко и проворно кинулся куда-то наверх, в контору, встретивший его на лестнице пузатый чиновник, он почувствовал, что надпись Меншикова произвела свое действие.

Спеси чиновников как не бывало. Начальник склада был желт и зол, но делал все согласно с желаниями Невельского. Распоряжение Меншикова вводило его в убытки, лишало дохода, на который он рассчитывал. Но втайне он надеялся, что еще удастся всучить гниль и заваль и что обманом можно будет добиться своего.

Но и Невельской догадывался о намерениях интендантов. Он предупредил, что при приеме грузов, согласно правилам, скрепленным подписью князя, он может снять пломбу и распаковать любое место, и если окажется, что отправляемые материалы дурны или мера и вес их менее показанных в ведомости, то все чиновники штрафуются двойной суммой, представляющей стоимость этого места.

– Правило это утверждено князем, – еще раз заметил Невельской, – и является для вас законом.

По дороге со складов, у морских гвардейских казарм, пролетка Невельского, медленно продвигаясь среди множества скопившихся здесь ломовых телег и саней, поравнялась у края узкого тротуара с Полозовым, который задумчиво шагал, подняв меховой воротник.

– Константин! – окликнул его Невельской.

Друг и родственник, Полозов на некоторое время уезжал из Петербурга, и они не виделись.

– Поздравляю, Геннадий! – сказал Полозов по-французски, усаживаясь в пролетку и горячо пожимая руку Невельского. – Во Франции революция!

Невельской засмеялся.

– Меншиков, опасаясь революции, хочет, чтобы я скорей прошел Европу! Впервые, кажется, в жизни отдал распоряжение, чтобы транспорт, идущий в Камчатку, не грузили гнильем.

– Государь вчера собрал петербургских дворян, держал речь о том, что в России нет полиции и что он полицию не любит! «Вы, говорит, господа, моя полиция!»

Невельской смолчал.

– Ну а помнишь, я говорил про Муравьева? Видишь, как он поступил с Баласогло? Рухнула вся наша экспедиция. А ты говорил, что он смотрит на все реально и поможет действовать вне повелений!

Тень пробежала по лицу Невельского:

– Мне кажется, тут недоразумение.

– Нет, это не недоразумение. Муравьев поступил именно так, как у нас принято. Получил, что ему было нужно – копии редчайших документов, взял целое исследование по вопросам Востока, получил все, что собиралось годами, а самого Баласогло выгнал. Недаром считается, что Муравьев человек дела. Помни мой совет, Геннадий, держи с ним ухо востро!

– Муравьев сам знает проблемы Сибири, – ответил Невельской, – еще отец его служил в Нерчинске... Тут какое-то недоразумение.

Невельской сказал, что, может быть, еще удастся Баласогло отправить в сухопутную экспедицию от Географического общества под предлогом осмотрения и описания восточных окраин отечества...

На другой день Невельской и Баласогло явились к Литке. Адмирал больше не плавает. Он почти устранен Меншиковым от всякой деятельности. Время тревожное, неприятное. Всюду сыск, всех подозревают.

Литке выслушал молодых просителей. Когда-то декабристы утверждали, что Амур нужен для будущего.

Но сейчас предложение Баласогло отправиться в экспедицию на Восток, с тем чтобы при удобном случае проникнуть к Амуру, показалось ему несвоевременным. Предстояла экспедиция Невельского. Пока и этого было бы вполне достаточно. Литке понимал, что замышляет молодежь. Но при всей любви к науке совсем не желал, чтобы Географическое общество путалось в такие дела, хотя сам давно сочувствовал идее возвращения Приамурья.

– Это выдумка молодых фантазеров, – сказал он категорически, согласный с ними в душе.

Баласогло, надеясь, что знаменитый ученый поймет его, пустился в рассуждения и пооткровенничал, но он произвел на Литке лишь неприятное впечатление.

Литке заметил холодно:

– Сейчас не время! Россия слишком великая страна, чтобы ее можно было описывать так, как вам этого хочется.

Федор Петрович спросил Невельского о ходе постройки «Байкала» и о подготовке к плаванью. Выяснив, что все идет отлично, старик повеселел.

А Невельской огорчился. Он знал, что часто Баласогло производит плохое впечатление. Его черные сверкающие глаза, сросшиеся брови... Александра принимают за какую-то подозрительную личность, за кого-то вроде менялы, а он патриот и горячий революционер в душе.

– А сам я не у дела... – пожаловался Литке.

Больше не существовало гордого рыцаря-адмирала, растившего молодого рыцаря для отважных турниров. Нет ливней и штормов, нет гордого, холодного взгляда из-под высокого капюшона. Молодой орел вылетел... А государь, казалось, забыл о существовании его воспитателя. Сейчас правительство стыдится своих ландскнехтов, желает обрести опору в народности, православии. Ведь скоро придется воевать... Литке даже ссутулился.

– Отставлен за негодность э, дорогой мой Геннадий Иванович, как старый блокшкив^[80], – говорит он своему ученику. – А вы, как всегда, фанатически одержимы идеей...

– Литке со своим другом Струве^[81] – как духи в поэме Шиллера, – поднимая воротник шинели и сверкая своими черными глазами, сказал Баласогло, выходя из Географического общества. – Встретившись, один спрашивает другого: «Есть ли конец света там, откуда ты летишь?» – «Нет! А там, откуда ты?» – «Тоже нет». Ну, так успокоимся. Россия – это целый мир, она необъятна, и нам незачем волноваться!..

– А каковы же взгляды Петрашевского на будущее Сибири? – спросил Невельской у Баласогло, когда они шли по Большой Морской.

– Михаил Васильевич полагает, что в будущем Сибирь необычайно разовьется, – ответил Баласогло. – Развитие Сибири, говорит он, сблизит Россию с величайшими государствами, лежащими на берегах Великого океана, и в первую очередь – с Китаем, будущее значение которого, по его мнению, еще следует угадать. И наконец, это необходимо потому, что Россия, как он говорит, должна пройти все формы общественного развития, претерпеть все страдания и совершить все открытия, прежде чем она достигнет истинного, назначенного ей величия...

Четырнадцатого марта 1848 года зимним путем, который снова установился, когда после оттепели ударил мороз и прошли снегопады, Муравьев прискакал в Иркутск. Впереди вихрем мчались казаки. Взрывая волны снега, бешеные кони с треском подняли возки губернатора с речного льда на берег и, промчав по набережной Ангары, остановились у каменного дома с плоским навесом на чугунных столбах. Следом за возком Муравьева мчался целый поезд кошевок чиновников, ездивших встречать его за семь верст к монастырю.

Приезд нового губернатора явился большим событием, особенно в таком далеком краю, как Восточная Сибирь.

С первых же шагов Муравьев решил показать всем, что он не таков, как его предшественники.

– Позволь, забыл повязку! – собираясь утром на прием, сказал он жене.

Муравьев был в простом пехотном мундире, с боевым крестом.

– Опять болит рука? – встревоженно спросила Екатерина Николаевна. – Ведь ты давно уже ходишь без повязки.

– Но сегодня необходимо явиться с повязкой. Пусть видят, что я генерал боевой, а не чиновный, и нюхал пороху. Да и чиновников это заставит призадуматься. Увидят, что им руки не подаю. Пусть знают, что я не шутки шутить приехал.

Екатерина Николаевна велела служанке принести кусок черного шелка и сама подвязала руку мужа.

Когда-то, участвуя в Кавказском походе, Муравьев в бою против горцев под русской крепостью Сочи был ранен в правую руку. Рана давно зажила, но генерал при случае носил повязку.

– Вот так, отлично. Спасибо тебе, – сказал он.

Чиновники, собравшиеся в большом зале губернаторского дома у слепой стены, выходящей к Ангаре, ждали с нетерпением появления губернатора. Тут были опытные служаки, видавшие разные виды. Они знали, что еще в Петербурге новый губернатор поклялся вывести на чистую воду всех откупщиков и взяточников, но надеялись, что дело со временем обойдется. Все они были богатые люди, имели дома, землю, капиталы, связи в столице и полагали, что губернатор хотя и покричит, во что и он так же, как и они, ищет богатства и карьеры и в конце концов столкуется с ними.

Конец ознакомительного фрагмента.

Н. Задорнов. Далекий край. Первое открытие. М. Издательство «Художественная литература», 1969, стр. 171. В дальнейшем ссылки в тексте статьи на это издание.