Глава 1

В жизни каждого пилота, летающего на Ан-2, Л-410 или на каком-то другом маленьком самолётике, наступает однажды тот важнейший и тревожно-счастливый день, когда командир эскадрильи, этакий убеленный ранними сединами летун-ас, вызывает его к себе и говорит, испытующе глядя в глаза:

– Ну что ж, всего, чего ты мог достигнуть, летая на «Антоне», ты, пожалуй, достиг. Пора переходить на эшелон повыше.

И дает тебе день на раздумья, не торопит. И ты думаешь, прикидываешь и так, и эдак. И кажется тебе: ну чего дёргаться-то? Здесь ты командир, сам себе голова и хозяин. Привык самостоятельно принимать решения и самостоятельно же их осуществлять. У тебя есть помощник, второй пилот, которому можно приказать, и он кошкой скаканет на капот «Антона», проверит уровень масла в баке, заправит на дальней точке самолёт топливом, а вечером, в пилотской комнате приготовит немудреный ужин. Ты в это время будешь полеживать у тёплого бока печки, накочегаренной все тем же вторым пилотом, почитывать прессу, принесённую им же. И не он, а ты произведешь завтра интересный и сложный взлёт с заснеженного или размокшего аэродрома, ощутив тот неповторимый азарт, настоянный на смеси риска, страха, мастерства, радости и гордости за самого себя, уберешь закрылки, займешь две-три сотни метров и передашь штурвал всё ему же, второму пилоту: пусть ползёт до безопасной высоты, «наскребая» её по метру, по два, а потом пусть тянет рутинушку – пилотирует в горизонтальном, нудном и утомительном полёте. А после посадки он будет выбрасывать гремящие банки с кинолентами, сгружать почту и посылки, затем делать то же самое, только в обратной последовательности – загружать. Ты – командир пусть небольшого, но все же самолёта. Ты – производственная единица, на тебя составляется план по налёту часов. Ты – номенклатура лично Начальника регионального Управления, только он может снять тебя с лётной работы, только он может восстановить на ней. Второй пилот – это, по большому счёту, пока еще никто. Из него, вчерашнего курсанта, только предстоит сделать настоящего лётчика. Он плохо знает район полётов, слабо ориентируется по карте. В сложном заходе на посадку, как правило, не помощник – не набил ещё руку, чтобы собрать в «кучу» все стрелки на пилотажных приборах и держать, держать, чтобы не разбежались до самой земли, которая вынырнет из тумана или снегопада косо, неожиданно и страшно. Но он постепенно учиться всему этому, с каждым полётом набираясь по крохам лётного опыта. Потом и он станет командиром, но не так скоро, как хотелось бы ему самому. Пройдут годы и годы, когда он сможет пересесть на левую, заветную командирскую «чашку». Но ты-то давно уже командир, прошедший весь этот тяжелый мучительный путь становления! И перед тобой сейчас непростой выбор: поменять все, что заработано по'том и нервами, на правую «чашку» второго пилота пусть, уже более солидного, более скоростного и высотного корабля, но снова ты – запасной игрок в команде-экипаже. И также как вчера твой второй пилот, ты будешь перенимать у командира корабля его навыки, так же медленно и трудно постигать новую для себя работу. И ты когда-то станешь командиром лайнера, а пока… А пока мягко держись за сдублированное управление и помни святую лётную поговорку: «Наше дело правое – не мешать левому!» И знай: если дашь маху, тебе обязательно скажут: «Что же это такое? Ты ведь командиром летал, парень! Как тебе «Антона»-то доверяли?» И это хлестнет больно и обидно, как кнут.

Вот потому-то не каждый, далеко не каждый соглашается на переучивание, какими бы радужными не казались перспективы. Есть пилоты: начав службу на Ан-2, они, проведя в небе по двадцать и более тысяч часов, так и уходят на пенсию с «Антона». И никаких переподготовок им не надо, они взяли свое в малой авиации. И отдали ей все, что могли.

Точно так же был однажды вызван к командиру четвёртой эскадрильи Фролову Сергей Романов, отлетавший на Ан-2 уже семь лет. И так же комэск дал ему сутки на размышления, но он от них отказался, потому что уже давно всё для себя решил.

– Не надо мне этих суток, Алексей Михайлович, – я еду! Только разреши крайний рейс выполнить.

– Нет! – нахмурился Фролов. – Это абсолютно исключено, раз решил ехать. Или ты про Дружанова забыл?

Сергей не забыл. Он прекрасно помнил, как два года назад расстался с мечтой о переучивании на корабль Ан-24 его однокашник по училищу Анатолий Дружанов. У него уже и заветный билет был оформлен до Кировограда, а он всё-таки упросил комэска, чтобы тот разрешил выполнить «крайний», заключительный рейс на «Антоне». При взлете с площадки Качугино «сдох» движок. Самолёт упал в реку, перевернулся, пассажиры получили тяжелые травмы. Экипаж Дружанова был также искалечен, мечта о переучивании на новую матчасть так и осталась мечтой.

Подумав, Сергей настаивать не стал:

– Будь по-твоему, Михалыч, пойду тогда собираться.

– А каким рейсом ты стоял на завтра? – спросил Фролов.

– Триста пятьдесят пятым.

Комэск придвинул к себе график полётов, что-то поискал глазами;

– Погода как по севера'м, не узнавал предварительно?

– На завтра прогнозируется туман в первой половине дня по всему северу, – пояснил Сергей.

– Значит резервному экипажу сыр перепадёт… – раздумчиво потянул Фролов. – Та-а-ак… Сделаем-ка мы, пожалуй, вот что: завтрашний резерв задействовать под твой рейс не станем, ему видно и так работа будет. Ты найди кого-нибудь из свободных командиров… – он снова прошелся взглядом по плановой таблице. – Ну, Андрея Кедрова, например. У него в графике «дырка» и выходного, вроде, не просил. Договорись, пусть за тебя на Имуче'н сбегает. Кстати, он с твоим Женькой летал, кроме этого, внештатный инструктор, значит, слетанность давать не надо.

– Нет, Михалыч, – Сергей иронично усмехнулся. – Это мой Женька с Андреем летал, а не наоборот…

– Ну ты заноза, Серёга! – засмеялся и Фролов. – К словам так и цепляешься.

– А чего субординацию нарушаете, командир?

– Субординацию… – Фролов посерьезнел. – Ты лучше скажи: твоего пацана на ввод в командиры можно ставить?

– Нужно, Михалыч! – утвердительно произнёс Сергей. – Парень вполне созрел, почти три года на правой «чашке», куда же больше-то?

– Ну, добро, – Фролов встал, – лети, Сергей Александрович, осваивай новый аэроплан. А Женьку Коробова мы посадим на твое место. Счастливо тебе! – он крепко пожал пилоту руку.

– Спасибо, товарищ командир, и до свидания.

На следующий день Сергея в Горноозерске уже не было. А через полтора месяца, в самый разгар переучивания в ШВЛП³, он неожиданно получил от Фролова письмо. Комэск редко баловал подчинённых таким вниманием. Письмо было страшным по содержанию, он писал:

«…Не знаю, как сообщить тебе все это, Сергей, но сообщать надо! Недели через три, как ты уехал, погиб твой второй пилот, Женя Коробов. Зарезали какие-то подонки, когда он вечером возвращался домой. Убийство с целью ограбления – с парня сняли куртку, часы, забрали деньги, какие были… Но это не всё, Серёжа: через несколько дней погиб Андрей Кедров, разбился на машине. Ехал на дачу в Ключи, дорога была размокшая, машину занесло, сорвался с обрыва. Ты это место знаешь, на полдороге от авиагородка. И обрыв-то не такой уж высокий, а вот… Что касается Жени, то милиция ищет преступников, отрабатывает различные версии. Да что толку, сам понимаешь, что сейчас творится – сплошной беспредел. Разгул демократии. Вот так мы потеряли сразу двоих наших ребят, самых, кажется лучших. А Женьку я уже в командиры вводить начал, он с левой «чашки» отлетал часов тридцать. Лёха Беломоров его возил. Выходит, не судьба… И хоть не утешение это, а всё-таки он неженатый был, а вот у Андрея, сам знаешь, двое ребятишек осталось. С Марией едва отходились, думали, не выдержит. Сейчас бродит по гарнизону, как тень, смотреть страшно, истаяла вся. Такие-то, брат, дела наши горькие. Я спать ночами разучился, нервы ни к черту стали, а может, просто постарел. На пенсию, пожалуй, пора, залетался я что-то… А ты учись, Серёжа, живым – живое. Какими бы ни были потери, а самолёты должны летать, и кто-то обязан поднимать их в воздух. Держись, мужайся не выпади из седла! Знаю, как тяжело будет тебе читать эти строки…»

В тесной комнатке училищного общежития Сергей еще и еще раз перечитал письмо командира четвертой эскадрильи. Долго сидел за столом, оглушённый неожиданным горем. Лица живых в его памяти ребят стояли перед глазами. С обоими он провел в небе не один год. Скомкал страшное письмо в громадной пятерне, встал из-за стола и бросился на кровать лицом вниз. Слез не было, они остались где-то внутри, душили, горьким комком перекрывали горло.

Глава 2

Вечерний мороз был лют и Сергей, отвыкший на Украине от забайкальских минус сорока пяти с прошибающим насквозь хи'усом, почти незаметным ветерком с ледяных таежных пространств, опустил уши у форменной шапки, поднял воротник легонького аэрофлотовского пальто. Стоя на остановке, постукивая ботинком о ботинок, решил: если автобус не придет через десять минут, то к родителям на другой конец города не поедет, направится домой.

Полуметровые стрелки на огромных часах, встроенных в цокольный фасад здания аэровокзала, дергаясь, переместились на несколько делений. Автобуса все не было, толпа на остановке густела. Подряд, один за другим, приземлились два Ту-154, и пассажиры повалили к воротам с надписью: «Выход в город», заполнили привокзальную площадь.

«Так тебе и надо, дураку! – мысленно ругнул себя Сергей. – Оставил бы на дорогу тысяч десять-пятнадцать, сейчас бы сел в тачку и через полчаса был у стариков. Пока парился в баньке, а сегодня как раз суббота и батя ее натопил, маманя наварила пельмешек, выпили бы, отметили переучивание… Все, ноги заходятся, надо топать домой. Автобуса нет, а и пришел бы – все равно не влезешь, толпища!»

Вздохнув, он взял за ручку увесистый чемодан, побрел, раздвигая широкими плечами людей. В авиагородке было безлюдно, мрачно. И неожиданно Сергею расхотелось идти в свою маленькую холостяцкую неуютную квартирку. Там тоже пусто и мрачно. Его никто не ждет. Давно не ждет. После ухода Ольги он долго приходил в себя: пытался с головой уйти в работу, пробовал даже пить. Первое не помогло, второе и подавно. Пить он не умел никогда, а учиться и привыкать не захотел. В го'ре выручило другое – время. Оно постепенно расставило все по своим местам, успокоило, выправило крен, уточнило курс. Появились и женщины, но ни с одной из них Сергей не смог обрести того, что имел с Ольгой Гончаровой. А она исчезла без следа, и он знал, что своего решения жена уже никогда не изменит.

Сергей неожиданно замедлил шаги, остановился. И вдруг до боли ясно вспомнил давнюю картину: вот так же шли они однажды с Андреем Кедровым после тренировки на тренажере, так же скрипел снег под ногами, так же обжигал лицо морозный хиуc.

«Слушай, Серега, а давай-ка пойдем ко мне, Маша оладушки обещала испечь, посидим, чаи погоняем, телевизор посмотрим, покалякаем…»

А теперь Андрея нет. И больше никогда он не пригласит на оладьи, потому что уже не шагает по земле своей валкой медвежьей поступью тот добрый домовитый великан, с которым вторые пилоты считали за честь летать и которого между собой звали необидной кличкой «Крупный».

У двери, заботливо и аккуратно обитой коричневым дерматином и поблескивающей бронзовыми декоративными гвоздиками, Сергей остановился, коротко позвонил. Он еще хотел нажать кнопку – так долго никто не открывал, и в это время расслышал за дверью какое-то движение. Щелкнул замок, в проеме стояла Мария Кедрова. Она молча смотрела на Сергея, будто не узнавала, потом медленно отступила назад, давая понять, что приглашает войти. И он, тоже молча, перешагнул через порог. Сначала Сергей подумал, что это от яркого света в прихожей лицо Марии показалось ему таким изменившимся, но, когда глаза привыкли, увидел, как сильно она постарела за эти семь месяцев, что его не было здесь.

– Здравствуй, Маша, – тихо промолвил он.

– Здравствуй, Сережа,– обронила и она. Голос был глухой и безжизненный. – С приездом тебя. Закончил учебу-то или еще поедешь?

– Закончил, – Сергей опустил чемодан, снял шапку. – Вот, прямо с самолета решил к вам зайти, ты… ничего?

– Зачем спрашиваешь, знаешь ведь, тебе здесь всегда были рады. Раздевайся, проходи, я как раз ужин собиралась готовить, покормлю тебя.

Сергей расстегнул задубевшими пальцами пуговицы на пальто. Прошел в комнату, чистенькую, ухоженную, осмотрелся. Со знакомым добрым прищуром на него глянули глаза Андрея. Подумалось, что, наверное, именно этот снимок выбрали для портрета на памятник. Подойдя к книжной полке, Сергей долго смотрел на фото погибшего командира, тяжело вздохнул.

Вскоре Мария позвала его за стол. Сергей свинтил пробку с вынутой из чемодана бутылки украинской горилки, посмотрел на две рюмки, стоявшие на столе, задумчиво попросил:

– Ты, Маша, дала бы мне граненый, на двести пятьдесят, помню, Андрей из такого любил…

Она вскинула на него переполненные слезами глаза, не проронив ни слова, подала стакан. Сергей наполнил его до краев, до кромки налил и рюмку Марии. Поднял стакан, молча подержал с полминуты на уровне глаз и в один прием, выпил. Закусил долькой селедки, взял кусочек хлеба, да так и замер надолго, держа его в руке. Когда молчание затянулось до невыносимости, неожиданно для самого себя произнес:

– Андрей так и не переучился на Ан-24…

– Не захотел он, – медленно сказала Мария. – Предлагали-то не раз. «Антона» уж сильно любил, да и поздновато ему было крылья менять, к сорока возраст подходил.

– Ребятишки сейчас где? – стараясь разговорить женщину, спросил Сергей.

– К старикам Андрюшиным увезла в Атамановку на зимние каникулы.

– Как учатся? – он вилкой отломил кусок горячей котлеты, положил в рот.

– Ничего, – печально ответила Мария. – Вовка, тот похуже, а Наташа без троек четверть закончила.

– А-а-а… – неопределенно протянул Сергей. Потом взял бутылку, снова наполнил рюмку Марии, столько же налил себе. – Ну, давай, Маша, по второй. Пусть земля будет пухом и Андрею, и Женьке.

Они выпили, Сергей немного поел, Мария же не притронулась почти ни к чему.

– Ты ешь, ешь, Сережа, не стесняйся, – внезапно засуетилась она. – Я уже давно не видела, как оголодавшие мужики едят, насмотрюсь хоть.

– Кусок в горло не лезет, – сказал Сергей, но усилием все же заставил себя дожевать котлету.

После третьего стакана бутылка опустела. Чай пили молча, лишь изредка обменивались малозначительными фразами.

Сергей отодвинул пустую чашку, сурово и прямо посмотрел на Марию:

– Как же так вышло, Маша? Ведь не первый год Андрей за рулем.

– Не первый, а вот… Вышло.

– На дачу-то он чего один поехал? Вроде, всегда вместе вы ездили.

– Напакостили у нас там накануне, стекла на теплице побили камнями, в домике набезобразили, окно выломали. Там и воровать-то особо нечего, самое ценное, что было – черно-белый старенький телевизор «Рассвет». Так и его, вроде, хотели утащить, да уронили, а битый брать не стали.

– Как думаешь, кто мог напакостить?

– Известное дело, кто: деревенские из Ключей. Они там частенько людям подобное устраивают. Рэкет ведь такими делами не занимается.

– А при чем тут рэкет? – не понял Сергей.

– Как причем? Ты уехал, у нас тут такое началось на дачах, что все мужики в очередь туда с ружьями ездили охранять. Где-то в середине августа появляется на щите объявление: «Всем членам кооператива «Авиатор» приготовить по сто тысяч рублей с участка. Деньги поместить вместе со списками сдавших, такого-то числа, в таком-то месте. Не сдавшие пусть пеняют на себя – их дачи будут сожжены!»

– А подпись какая?

– Не помню уже, – пожала плечами Мария. – Да, вроде, и не было никакой подписи, цифры какие-то стояли.

– Три семерки, так? – заинтересованно подался вперед Сергей.

– Вроде бы… А кто это?

– Да еще при мне тут слухи ходили, что какая-то шпана собралась в кучу, окрестила себя тремя семерками и народ по дачам доит. Кое-кто, говорят, отдавал мерзавцам свои кровные.

– Да, я тоже слышала, – вспомнила Мария.

– Ну и чем дело закончилось?

– А ничем. Подежурили наши мужики с месяц и бросили. И на том месте караулили, где деньги было велено оставить, и еще где-то – но, ничего. Скорее всего, шутка это была чья-то, дурацкая.

– Может быть, может быть… – рассеяно проговорил Сергей. – Ну, а милиция этим делом занималась?

– Нужны наши дачи той милиции, – горестно усмехнулась Мария. – Ей бы с бандитизмом хоть как-то совладать… Про Женечку-то все знаешь?

– Да… Фрол написал мне подробное письмо. Двадцать три года только было мальчишке… – он вдруг стиснул и разжал кулаки, на скулах взбугрились комья желваков. – Я ничего не могу понять, Маша, ничего… Кем мы стали за эти годы: роботами, животными, зомби? Ведь не было же такого никогда! Ты бы посмотрела, что на Украине твориться: жизнь человеческая не стоит и гроша ломаного.

– А здесь, думаешь, лучше? Квартиры грабят средь бела дня, с оружием вламываются, выносят все, что нажили люди. Ты про автобус еще не слышал, поди?

– Откуда? Час всего на земле забайкальской…

– Ну и вот: шел автобус с курортниками в Черемхово, человек тридцать, вроде, ехало. Догнали на двух иномарках, прижали к бордюру, ворвались и ободрали всех до единого. Один мужчина, военный, говорят, попробовал сопротивляться, так выволокли наружу и тут же пристрелили! И никто не вступился, никто…

– Кто вступиться? Точно так же и пришибут.

– А в городе-то, посмотри: чуть стемнело, ни души не увидишь. Как вымерло. Все по домам сидят, высунуться боятся. Я девчонкой совсем была и как-то раз шла одна часа в два ночи со дня рождения подружки по техникуму – так хоть бы слово мне кто плохое сказал, не то что – напал.

– Давно это было, Маша, – мрачно сказал Сергей.

– Давно, – словно эхо, грустно подтвердила она. – Теперь уж так не будет, изменился народ… А у нас-то на даче точно местные ребята напакостили.

– Откуда такая уверенность?

– Дней за десять до гибели поймал Андрей в малиннике трех мальчишек. И хоть поломали они много кустов, уши драть им не стал, а всучил каждому по лопате и заставил что-то там рыть. Потом смеялся, когда мне рассказывал: мол, главное в перевоспитании – труд. Вот и отомстили, сопляки.

– С ними кто-то разговаривал?

– Андрей для этого и поехал. Все посмеивался, говорил, что еще придется дать урок трудового воспитания. Не доехал… Теперь некому разговаривать.

– Он… он сразу, Маша? – предупредительно уточнил Сергей.

– Врачи утверждают – сразу. И не особо-то высоко сорвался, метров около десяти там, не больше, а… насмерть. Говорят – не мучился, от удара сломались шейные позвонки, да и голова сильно пострадала…

– Машина не горела?