– Не могли, – с неожиданной твёрдостью возразил Чемодуров. – Я бы знал. Государь меня предупредил бы непременно.

Теперь недоверчиво усмехнулся Горшеневский.

– Стало быть, император во всем вам доверял?

– Нет, не во всем, конечно. В военных или в других государственных делах я ему был не советчик. А про Германию – доверил бы. Я всё про то знаю.

– Враньё! – с нетерпеливой брезгливостью хмыкнул чиновник. – Большевики с немцами давно сговорились германскую шпионку и бывшую царицу Александру со всей семейкой выпустить к родственникам. А вы тут нам сказку про белого бычка…

– Господин Модестов! Алексей Автономович… – укоризненно наклонил голову Горшеневский, и тот недовольно замолчал.

– Может, куда сначала и собирался красный Иаков, может, кто и договаривался, да только их величества никогда не согласились бы у Вильгельма искать пристанища, – возразил Чемодуров. – Они хотели в Англию или в Крым, и больше никуда. И Государь, и её величество много раз мне говорили: «Лучше помрём в России, а к кайзеру не поедем!»

Одноногий Алексей Автономович злобно расхохотался.

– Положительно, не сатрап самодержавный Романов-кровосос, а спартанец Леонид какой-то! Врал он вам. И не только вам! Кайзер Вильгельм брат Николаю Кровавому – вот в чем всё дело!

– Не родной. Двоюродный, – уточнил старик. – И Государыне кузен и только.

– Всё равно, у них там давно было слажено. Большевики перед кайзером на задних лапах пляшут. К нему и увезли всю семейку. А Государь ваш про вас и не вспомнил, оставил у большевиков на расстрел.

Чемодуров обиженно замолчал и закрыл глаза. Горшеневский обеспокоился, как бы старик снова не заснул.

– Что ещё важного можете нам сказать? – громко спросил капитан. – Извольте продолжать.

– А что там продолжать. Господин… господин… – показал взглядом на чиновника. – Господин…

– Модестов, – подсказал капитан.

– Да, Дестов… Он, чай, знает поболе моего. Я ему и говорить не буду. А вам, господин капитан, скажу: перед моим уходом из острога доктор Деревенко передал Государыне письмо с воли. От её родного брата, герцога Гессенского Эрнеста… Дай Бог памяти… – он погладил себя по лбу. – Его светлость писали Государыне, что кайзер зовёт её в гости, то бишь не в гости, а на жительство, но только её и дочерей с цесаревичем. Вот тогда Государыня мне и сказала: «Лучше казнь в России, чем приют у кайзера». Так брату и отписала¹.

– Она что же, вам читала письмо герцогу прежде отправки? – едко усмехнулся Модестов.

Старик бросил на него презрительный взгляд и отвернулся.

– Так-так, – вздохнул Горшеневский. – Но всё-таки продолжайте.

– Что продолжать – про кайзера?

– И про кайзера тоже.

– Про кайзера мне боле ничего не ведомо. Ещё что хотите?

– Про ваш арест. И где на самом деле ваши хозяева?

Чемодуров поразмыслил.

– Здесь где-то они.

– Да их след простыл давно, лакейская твоя морда! – возмутился Модестов и стукнул костылём об пол.

– Алексей Автономыч, ещё раз прошу, – недовольно проговорил капитан. – Видите – он едва жив, забывает, о чём его спрашивают.

– Не забуду! – возразил Чемодуров. – Я всё хорошо помню. Только пусть господин Дестов молчит.

– Он помолчит, – пообещал Горшеневский.

– Сильно я расхворался, как сюда приехали, – продолжил старик. – Совсем расслабленный стал. Работу работать не мог. Попросил у Государя отставку – домой поехать в Тамбовскую, доживать до смерти. Государь сначала огорчился, потом обнял меня, расцеловал, благословил и выдал рубль золотой со своим портретом за верную службу.

– Ха-ха! – не выдержал Модестов. – Какова щедрость, а? За тридцать лет службы – рублёвик. Крез, поистине Крез! Ещё щедрее!..

– Красные бесы у нас у всех деньги отобрали, – угрюмо возразил старик. – До рубля золотого не добрались. Государь в сапоге спрятал. Я вот давеча, когда ещё в остроге ипатьевском жил, у шельмеца Авдеева, главного тюремщика, спрашивал, выпустят меня из-под ареста иль нет. Два дня Авдеев думал, потом сказал, дескать, советская ихняя власть меня выпускает за старостию лет, и я могу идти. Только вышел за ворота, так они меня снова заарестовали и теперь пригнали сюда, в тюрьму, то есть.

– Такие у них порядки! И обещания, – качнул головой капитан. – И так у них во всем. Нельзя им верить ни на грош.

– У нас другие порядки? – хмыкнул Модестов.

– А дальше что? – спросил Горшеневский, не отвечая Модестову.

– Сначала вроде ничего было, – затуманился старик. – Два раза в день есть и пить давали. Отхожее ведро опять-таки же было – порядок. Прогулки опять же…

– Вас сразу посадили в одиночку?

– Да, только не в эту, в другую. На прогулках я многих видел.

– Кого же?

– Да вот… господин Татищев, его превосходительство… Илья Леонидович, генерал-адъютант, тут содержался… С ним Василий Александрович Долгоруков, гофмаршал. Потом привезли матроса Нагорного и повара Седнева. Их всех расстреляли. Так стража говорила. Не знаю…

– И больше никого не видели?

– Настеньку, – ответил Чемодуров.

Горшеневский и Модестов терпеливо ждали. Наконец, Модестов спросил:

– Кто же эта Настенька?

– Настенька… – вздохнул старик, – Настенька – это Гендрикова. Графиня Гендрикова Анастасия Васильевна. Все её очень любили, особенно, Государыня. Ещё потом Шнейдер привезли, Екатерину Адольфовну, гофлектриссу – учительшу при дворе, значит. Потом схватили Волкова – он камердинером при Государыне состоял. А ещё была великая княгиня Елена Петровна.

– А фамилия княгини? Она что – тоже из Романовых?

– Как замуж вышла – да, стала из Романовых, – пояснил старик. – Когда вышла за великого князя Иоанна Константиновича. А до того – принцесса Сербская. Сам великий князь, супруг ейный, Иоанн – в Алапаевске, под замком у красных, а она здесь.

– В Алапаевске были под стражей пятеро или шестеро Романовых и граф Палей. И родная сестра бывшей царицы Лизавета с монашенкой Варварой, прислугой, – вставил Модестов. – Красные сообщали, что их наши похитили. Вы слышали что-нибудь?

– Нет, – сказал Горшеневский. – Ничего не известно наверняка. Не думаю, что похитили. Иначе бы вы не спрашивали.

– А Михаил? – спросил Модестов старика. – Брат царя, ну – тот, кто отказался принять престол? Что он? Где?

– Ничего не знаю, – виновато вздохнул Чемодуров.

– Я знаю! – торжественно заявил Модестов. – Бежал Михаил Романов! Благополучно бежал. Теперь великий князь то ли в Японии, то ли в Китае, то ли в Сиаме².

– Вы уверены? – все-таки усомнился Горшеневский.

Графиня А. В. Гендрикова

Модестов откинулся на спинку стула и некоторое время, снисходительно улыбаясь, смотрел на капитана.

– Дорогой вы наш Сергей Феофилактович! – наконец, с сожалением улыбаясь, произнес он. – Пока вы там с немцами воевали, мы здесь были более информированы – не в обиду вам будь сказано. Одно дело – фронт, куда не поступают новости. Другое – здесь, в лапах большевиков и, что ещё хуже, эсеров. Когда каждый день и каждый час ждёшь, что тебя схватят как заложника и без суда отправят в Могилёвскую губернию.

– В ссылку? – спросил Чемодуров. – Так ведь это далеко же отсюда…

Модестов приложил указательный палец к виску и сказал, все так же улыбаясь:

– Пиф-паф – voila tout!³ И ты в Могилёвской.

Горшеневский покачал головой и ничего не сказал.

– Тем не менее, в нашем здешнем положении было одно преимущество – сведения. Самые разные. От прессы, от иностранных дипломатов и представительств, от слушателей Академии Генштаба⁴, да и от большевистских источников тоже. Про красные газеты распространяться не буду, однако же, телеграммы иностранных агентств приходили. Кстати, и царь выписывал несколько местных большевистских газет и даже совдеповские «Известия». Так что совершенно точно: великий князь Михаил живёт и здравствует. А касательно остальных Романовых, великих князей, коих содержали в Алапаевске, двести вёрст отсюда… Те, в самом деле, неделю назад бежали. Это было не трудно: не в застенках их держали, а в обычной земской школе, почти без охраны.

– Да, слышал, – подтвердил Горшеневский. – Был циркуляр на этот счёт. Но подробностей не знаю.

– Ничего особенного. Была перестрелка, на месте остались трупы красного солдата и одного из похитителей – нашего офицера. Личность его, насколько мне известно, не установлена. Полагаю, что капитан Кирста⁵ может рассказать про это похищение подробнее. И про царскую семейку тоже. Да что Кирста! Вот начальник штаба у красных, у самого Берзиня служил, – полковник Симонов, честный русский офицер, герой. Многих пленных и заложников из-под расстрела спас. Он теперь здесь. Вот у него самая точная информация, прямо от стола, так сказать: большевики театр с расстрелом устроили, чтоб народ успокоить. Уж очень люди требовали, рабочие особенно, чтоб Николашку-стервеца расстреляли прилюдно, на Вознесенской площади. Иначе обещали самих большевиков на клочки разорвать, причём, вместе с совдепами и чекистами. А что большевикам оставалось делать? У них немцы в командирах. Ульянова-Ленина на коротком поводке водят. Договор у них, Брест-Литовский. Его же выполнять надо! Так что воленс-ноленс пришлось большевикам Романовых охранять.

Капитан и Чемодуров слушали Модестова с напряжённым интересом.

– Как-то все же неправдоподобно выходит… – словно извиняясь, произнес капитан. – Чистый Луи Буссенар.

– Полагаете, большевики сами себе врут? Серьёзные люди недавно Романовых в Перми видели.

Чемодуров часто задышал, на глазах у него выступили слезы, и он разрыдался.

– Слава Богу! Слава Богу! Они живы! Господь спас…

– Все-таки в Перми? – переспросил Горшеневский.

Модестов немного помедлил.

– Есть, правда, дополнительная информация. Но пока не проверенная.

– О чём же?

Модестов снова помолчал немного.

– Ответственные чины из военного контроля – назвать не могу, как вы понимаете, – убеждены, что Романовых и в Перми уже нет. Матери и дочерей – точно. Немцы их вывезли на двух аэропланах, несколько дней назад. Ночью. Все дочери царские были в костюмах авиаторов.

– Вот как! – удивился Горшеневский.

А Чемодуров жадно смотрел то на чиновника, то на капитана, переживая каждое слово. Модестов выдержал ещё паузу.

– Так-то вот! – произнес он внушительно.

– Да-а, – протянул Горшеневский. – Очень интересно. И обнадёживающе. Хорошо бы к сему сюжету хоть какие-нибудь доказательства.

Модестов развёл руками:

– Ничем не могу возразить, – согласился он. – Но вот сегодня с утра я был в доме на Вознесенском – в том самом доме, который брал внаём инженер Ипатьев… И кое-что там увидел.

– Там мы все содержались, – тихо вставил Чемодуров. – В тюрьме, красные стражники болтали, что там, в доме, они будто бы и расправились со всей семьёй. И радовались, на наше горе глядючи.

– Вот видите? – воскликнул Модестов. – Издевались над вами, звери, а сами приказ кайзера Вильгельма выполняли. А нашим монархистам и всем, кто хотел бы снова посадить Николашку на трон, германцы и большевики тем самым дали знак: можете не стараться, господа монархисты, теперь уж некого восстанавливать. Для этого они и расстреляли в подвале каких-то лиц, а объявили всенародно, что Николай расстрелян. И в газете пропечатали. Следы, в общем, заметали. Молодцы, хорошо замели!

– Так что там, в особняке? – напомнил Горшеневский.

– Бедлам, форменный кавардак. Толпа! Бездельников понабилось, зевак, как тараканов на помойке. И я был вынужден обратить внимание чехословацкого генерала особняка, самого Гайду, что дом следует взять под охрану. Если не возьмёт, всё растащат праздношатающиеся. Да-с, разворуют на сувениры, вплоть до крыши.

– Они, чехословаки, сами не прочь украсть, что под руку попадёт, – фыркнул капитан. – Их уже «чехособаками» в народе прозвали. Неужели охрана не выставлена? А Гайда – он соображает?

– Не знаю. Сами понимаете, дом может понадобиться органам дознания – тому же Александру Фёдоровичу Кирсте и его ведомству. Определённо, там остались следы, улики, доказательства – ну, хотя бы того, что дочери царские на германских аэропланах улетели. Есть там кое-что. Многое есть… – таинственно добавил он.

– И что же? Интригуете вы нас, Алексей Автономович. Охотно свидетельствую: хорошо у вас получается.

– Уф, Сергей Феофилактович, – отмахнулся Модестов. – Какие мои интриги! Не до них. А доказательства, что княжны на германских аэропланах улетели, в самом деле, есть, и серьёзные. Сам видел.

– Что же видели?

– Они перед вылетом переоделись и загримировались, чтоб походить на мужчин, точнее, на своих же спасителей. На немецких авиаторов.

– Вот как? А отчего же вы так уверены?

– Там, понимаете ли, в комнате великих княжон найдены их волосы, в косы заплетённые и отрезанные. Четыре косы, волосы разного цвета от четырёх разных барышень. Кроме Романовых, там никаких девиц никогда с такими косами не было.

– Волосы? – удивился Горшеневский. – Зачем же их отрезать?

– А вы попробуйте надеть на голову авиаторский шлем, если у вас длинная коса.

– И пробовать не буду! – засмеялся Горшеневский.

– Позвольте, сударь, – робко подал голос Чемодуров. – Это не то. Это не совсем те косы…

– Как так «не те»? – обернулся к нему Модестов. – Вам что-то не понравилось, любезный?

– Нет-нет… Всё нравится, – испугался старик.– Только вот… Великие княжны никаких кос не обрезали.

– Тогда чьи же? Кому принадлежат? Может, вам? – раздражённо спросил Модестов.

– Великим княжнам.

– Ничего не понимаю – чушь! – заявил Модестов. – Отрезанные косы четырёх княжон никто не отрезал!.. Совсем разум, что ли, потеряли в тюрьме?

– Видите ли, сударь, – осторожно произнес Чемодуров. – Эти косы, числом четыре, княжны привезли с собой из дому. Из Царского Села. Им там, дома, пришлось остричься – насовсем, по-солдатски под нуль, когда заболели. В Царском Селе, зимой, в прошлом году, в марте. От хвори у них волосы выпадать стали. Вот и отрезали. И с собой косы привезли.

Модестов брезгливо посмотрел на старика и повернулся к Горшеневскому.

– Деменция полная, – с раздражением кивнул он в сторону бывшего камердинера. – Неужели не видите?

– М-да, – неопределённо протянул Горшеневский.

– Или вот ещё, – продолжил Модестов. – Родственница императрицы – сестрица родная Лизавета, в девичестве Элла, которая из Алапаевска сбежала. Всем давно известно, что эта Елизавета Фёдоровна, бывшая великая княгиня, которой Бог подарил мужа-педераста, – профессиональная германская шпионка, как и её августейшая сестрица. Состояла на полном жаловании у кайзера – он ей тоже кузен. И прикрытие себе придумала для отвода глаз военной контрразведки – монахиней заделалась. Шпионь себе направо и налево, и ничего.

– Да-да, – подтвердил Горшеневский. – Я тоже слышал. Бесспорно, кто же заподозрит монахиню да к тому же игуменью Марфо-Мариинской обители? К смертной казни была приговорена за шпионаж. Но выкрутилась, сука немецкая. Сестричка Александра Фёдоровна, императрица бывшая, конечно, споспешествовала.

– Несомненно! Без императрицы не обошлось! – подхватил Модестов. – А сама императрица была агентом кайзера, и тоже на содержании. Как тут не выручить сестру, а тем более коллегу по шпионажу! Вот вам и разгадка, почему именно братец Вильгельм озаботился царской семьёй, а не братец Георг, английский король. Кто же ещё согласится приютить германских шпионок? Какая держава? Только Германия.

Чемодуров попытался что-то возразить, даже привстал, но, видно, в последний момент передумал и снова опустился на стул, совершенно огорчённый.

– Что? – спросил его капитан. – Что-то добавить хотите?

– Да, сударь, добавить, – несмело проговорил камердинер. – Кайзер Вильгельм, хотя и в родстве состоит… Однако ж императрица Александра Фёдоровна терпеть Вильгельма не могла, можно сказать, всегда ненавидела. Сильнее ненавидела она разве что Керенского.

– Да-с, – вздохнул капитан. – Керенский… Герострат проклятый, масон, хуже Ленина. Всё развалил, всё пустил по ветру. Попадись мне, проклятый адвокатишка, эсер, мизерабль! Вот первый виновник всех наших бед. На части живого мерзавца перочинным ножом разрезал бы! Ещё в прошлом июле можно было на что-то надеяться, ввести диктатуру и сохранить государство и армию. Но как только Ааронка Керенский объявил своего же брата по заговору генерала Корнилова⁶ изменником, все полетело в пропасть. Безвозвратно. Ленин, конечно, тоже мерзавец, но гораздо меньший – хоть не врёт о своих целях.

– Только вот насчёт Ааронки, – заметил Модестов, – вы, дорогой коллега, не совсем правы. Точнее, совсем неправы.

– Как? – даже приподнялся на стуле капитан Горшеневский. – Что вы имеете в виду? Что имеете возразить? В чем я не прав?

– В том, что именно Керенский является перед державой и перед всеми русскими людьми преступником номер один, вы абсолютно правы. Расстрела для него мало. Да и живьём разорвать на части – несправедливое наказание. Слишком гуманное. Вот только насчёт его еврейства – чушь, сказки для дураков. Или для тех, кто свою бездарность оправдывает кознями всемирного кагала. Пархатое еврейство Керенского или того же Ленина есть увёртка для нашей кретинизированной интеллигенции и тупого офицерства. Для части офицерства, для части его, конечно! – поспешил добавить чиновник, со значением глядя в глаза Горшеневскому. – Для той, которая хоть и заблуждается, но – вполне добросовестно.

– Так-так, продолжайте, пожалуйста, – невозмутимо кивнул капитан.

– Керенский родился не так далеко от наших мест, там же, где и Ленин, – в Симбирске. По отцу он из духовенства, по матери – из потомственных дворян, хотя одна из прабабок Керенского была крепостной крестьянкой. Это точно, я специально интересовался. А вот что Керенский был масоном, – правда, но все молчат. И что всё Временное правительство было масонским – опять молчат! А почему молчат? Да потому что тайна сия ещё более страшная, и мировой кагал перед масонством просто меркнет.

– Вы так убеждены? – удивился Горшеневский.

– Абсолютно! – заверил Модестов.

– Да откуда же у вас такие сведения? Такие деликатные сведения?

– Деликатные – да, – с усмешкой согласился Модестов. – Из надёжного источника, будьте уверены⁷.

Горшеневский встал, подошёл к окну и задумался, глядя во двор.

– И все же с волосами у вас, сударь, не то вышло-с, – подал голос Чемодуров, обращаясь к Модестову.

– У меня? С моими? – расхохотался чиновник и шлёпнул ладонью себя по лысине. – Куда уж дальше?