Читать книгу «Наследство последнего императора. 1-й том» онлайн полностью📖 — Николая Волынского — MyBook.
image




– Какие дела? Что за дела ты еще выдумал? Ну и народ в моем ведомстве работает! Чуть дашь по рогам – дела бегут сдавать! – он перевел дух. И сказал извиняющимся тоном. – Ты, Сергеич, не сердись на меня… Не прав я. Телевизор смотрел? Репортаж из Ирландии показывали?

– Показывали.

– Ну вот видишь… И что говорили? Почему не вышел президент?

– Ничего не говорили. Сказали, что в Шенноне самолет президента встретил ихний премьер. С ним имел беседу вице—премьер Сосковец…

– Понятно, – и Коржаков отключил связь.

– Товарищ генерал! – сообщил ему радист. – Михаил Никифорович Полторанин на связи – по каналу один.

– Давай!

Полторанин, бывший ведущий корреспондент газеты «Правда» по отделу партийной жизни, учивший всю страну коммунизму, верно служил Ельцину, так же как и Коржаков, но по другой причине. Коржаков пришел к Ельцину из благородства, когда тот был один и изгнан, и предложил свою службу. Правда, рассказывая об этом эпизоде из своей жизни, Александр Васильевич из скромности умалчивал, что уже тогда знал: Запад сделал ставку на Бориса и бросит все свои силы, все ресурсы, всю мощь, вплоть до военной, чтобы хозяином Кремля стал человек, который был бы обязан Западу всем и отрабатывал свой долг исправно и до гробовой доски. Полторанин тоже давно понял суть человека, с которым его связала судьба, но бросить его не мог по другой причине: ему просто некуда было идти. Его ненавидели как бывшие коллеги—коммунисты, так и новые сокорытники—демократы. И те, и другие постоянно спрашивали Полторанина, когда же он лгал? Когда по зову души работал в «Правде»? Или когда, опять же по зову души, стал ее уничтожать, демонстрируя свой антикоммунизм – такой же дремучий, как коммунизм?

– Ну что там? – спросил он не здороваясь.

– Да опять нажрался, как скотина. Стыдно людям в глаза смотреть, – ответил Коржаков.

– Что говорить будем?

– Не знаю, – вздохнул Коржаков. Он помолчал. И тут его осенило: – Знаешь, надо валить все на меня! Президент устал, заработался… а тут разница во времени… В общем, заснул. А я попрал своими лакейскими ногами дипломатический протокол и запретил будить нашего родного, притомившегося… Из соображений личной преданности и в силу своей беспринципности.

– Хорошо, конечно, – сказал Полторанин. – Но никто не поверит. Пока, – он отключился.

Выйдя в салон, Коржаков увидел, что Ельцин сидит в той же позе на диване и с интересом разглядывает свои новые сухие штаны.

– Это чьи? – спросил он Коржакова. – Форменные?

– Да, форменные. Командир экипажа уступил. Пришлось ему сажать самолет в трусах. Говорит, что никогда еще не сидел за штурвалом без штанов.

Ельцин ухмыльнулся.

– Надо наградить мужика!… Героя… Героя России давать, наверное, многовато, но насчет ордена надо подумать. Выручил все—таки. Президента, а не кого—нибудь! Ленина надо бы ему или Трудового Красного Знамени.

– Так вы же отменили эти ордена, – напомнил Коржаков. – Дайте ему новый орден «За заслуги перед Отечеством».

– Можно, – согласился президент. – Нет, лучше я дам ему Андрея Первозванного. И ленту.

– Гениально, Борис Николаевич! – одобрил Коржаков. – Народу понравится.

– Вот видишь! Понравится, конечно!.. Еще бы: правильное решение президента – дать высший орден государства за штаны. Ах ты мерзавец! – неожиданно гаркнул Ельцин. – В тираж списать меня хотел? Думаешь, президент уже ничего не соображает? Думаешь, президент все мозги пропил? Хотел меня на посмешище с орденом выставить? Отвечай! – рявкнул Ельцин, наливаясь яростью. – Отвечай – так думал?

– Ну что вы, Борис Николаевич, никогда я так не думал, – запротестовал Коржаков. – Вы лучше в окно посмотрите.

Ельцин посмотрел.

– Уже собрались… гиены! – злобно произнес он и спросил уже спокойнее. – Что говорить будем?

– Валите все на меня.

– Правильно, – кивнул Ельцин, с усилием поднялся и нетвердой походкой направился к трапу.

К телевизионщикам он вышел, хитро улыбаясь, и даже успел похлопать по попкам двух молоденьких журналисток.

– Представляете, а?! – обратился он к прессе, не дожидаясь вопросов. – Вот шельмецы! Сели мы, понимаешь, в Ирландии, аэропорт Шеннон, там сам премьер—министр, мой коллега, можно сказать, по работе господин Рейнольдс вышел меня встречать – визит вежливости, памаш… Стоит, бедный, ждет под дождем. А эти шельмецы – ну, может, я слишком сильно выразился… эти работнички, – он указал пальцем на Коржакова, – меня не разбудили! А теперь выкручиваются: «Президент устал, не хотели будить, президент должен отдохнуть!» Ну?! Как это называется? На то я и президент, чтобы не отдыхать!.. – тут его горло вдруг перехватил непонятный страх с яростью пополам, и Ельцин замолчал. Потом прохрипел: – Ну, я врезал, кому надо – как следует!..

Махнул рукой и направился к выходу.

Этот яростный животный страх теперь будет его душить все время. Особенно, по ночам, отпуская лишь ненадолго. И избавиться от него не помогут ни водка, ни лекарства, ни операция на сердце, ни экзотические лекари из Китая и Таиланда.

С трудом он влез в подкативший «ЗИЛ».

– В Кремль, – коротко приказал Ельцин.

– А может, сразу домой? – спросил Коржаков.

– Тебе что – заложило? Тогда я найду охранника помоложе – не глухого. Сказано в Кремль – поезжай!

В кремлевском кабинете он долго сидел в кресле в пальто и шапке. Потом сказал Коржакову:

– Чаю неси, горячего. С лимоном. Пить хочу…

И горестно вздохнул, принимая от Коржакова тяжелый серебряный подстаканник. Сделав глоток, повторил:

– Пить хочу… Что же это подлец Клинтон подсыпал мне в виски?

Коржаков не ответил, только медленно покачал головой. Ельцин усмехнулся:

– Подсыпал – уверен на сто процентов. Ну, скажи, разве я так напивался когда—нибудь?

– Да, Борис Николаевич, уж так не бывало, – Коржаков передернул плечами, вспомнив, как бывало. Если Ельцин перебирал, он это, как правило, сознавал и останавливал пьянку или запой своими, порой неожиданными способами. Однажды возвращаясь с дачи в Завидове, где они с Назарбаевым пили по—черному – русский президент таким образом извинялся, что развалил СССР без участия казахского, – он велел остановить свой членовоз около придорожного озера: заметил в нем полынью. Подошел к ней, разделся догола в тридцатиградусный мороз на глазах у назарбаевских жены и дочки и сиганул в прорубь. Плескался там минут десять, пока Коржаков с помощниками не вытащил президента силой. Но президент кочевряжился, не хотел одеваться, уворачивался, болтая причинным местом направо и налево. На следующее утро – как ни в чем не бывало: только легкий насморк прошиб. Да – так, как сегодня, Ельцин еще не напивался.

– Самое главное, ничего не помню, – пожаловался он. – То есть, всех помню – кто что делал. Задницу этой бабешки помню – хорошая попка, как волейбольный мячик без покрышки. А что они говорили и что я пообещал, ничего не помню.

– Вы пообещали Гольдману и Ксирис закончить дело с царем, которое начали в семьдесят восьмом году.

– А как я его начинал? – поинтересовался Ельцин. Ему внезапно стало холодно.

– Не знаю, – ответил Коржаков. – Этого я не слышал, потому что подошел позже. Слышал только – Гольдман сказал, что царь оставил в банках Лондона еще в ту войну, до революции двенадцать тонн золота.

– Шесть, – задумчиво поправил его Ельцин.

– Нет, двенадцать, – возразил Коржаков. – Шесть – это не то золото. То – государственное, собственность империи. Его царь передал в залог военных поставок. А двенадцать тонн – личное золото царя. Англичане золото взяли, но оружия не поставили. По идее и по закону, это золото у них надо отобрать. Кстати, не только англичане у нас стибрили столько, что можно было десять перестроек спокойно провести и сто демократизаций с реформами без того, чтобы народ подыхал с голоду.

– Ну, ты не очень—то с народом! – прикрикнул на него Ельцин. – Голодает… Где ты видишь, чтоб народ голодал? Выйди на Тверскую – ты когда—нибудь видел в витринах столько продуктов? Есть даже киви!

– Тверская не Кострома, – отмахнулся Коржаков. – И зарплаты там другие, вернее, совсем никакие… А что касается золота вообще – тут много интересного. Знаете, сколько у нас украли французы? После первой мировой войны?

– Много?

– Не то слово. Очень много. Девять эшелонов золота Ленин в восемнадцатом году отправил немцам – как контрибуцию. В уплату за Брестский мир. Рассчитывал, что мир продлится недолго и Советская Россия все получит обратно. Через восемь месяцев – осенью восемнадцатого – в Германии революция, кайзера скинули, немцы капитулировали перед союзниками, а когда дошло до репараций и возврата нам золота, оказалось что французы его захапали у немцев и отправили в подвалы парижского банка. Там оно и лежит.

– Почему же мы его не отберем? – спросил Ельцин. – А вот Черномырдин еще предлагает вернуть французам царские долги.

– Какие к черту долги, Борис Николаевич! – воскликнул Коржаков. – Они нам должны в сто раз больше! А сколько нашего золота у японцев? Еще колчаковского! Правда, япошки – народ цивилизованный, честный. Они готовы отдать. Но не частной компании или акционерному обществу, как предлагает взять золото Чубайс. А только российскому государству!

– Ну, государству… С этим государством знаешь как… Чуть зазеваешься, все разворуют.

– А Чубайс не разворует?

– Ты Чубайса не тронь, – строго сказал Ельцин. – Ты ничего не знаешь. На нем все держится. Чубайс – единственный гражданин России, кого приняли в Парижский клуб. Меня вот не приняли, не захотели, а Чубайса приняли.

Коржаков хотел сказать: «Чубайс им тащит больше!», но сдержался и вслух произнес:

– А еще Гольдман сказал…

Но Ельцин уже вспомнил, что еще сказал Гольдман…


***


Вот как вспоминает об этом эпизоде сам А. Коржаков4.


«…В тот сентябрьский день 94—го между президентами России и США шли обычные, в рамках визита переговоры. Встречу решили устроить в парке, перед музеем Рузвельта под Вашингтоном.

Погода выдалась на славу: дул легкий прохладный ветерок, солнце заливало ярко—зеленые ухоженные лужайки, обрамляющие дом. Ельцин и Клинтон с удовольствием позировали перед фотокамерами, И я тоже сфотографировал улыбающихся друзей – Билла и Бориса…

Сфотографировав Билла и Бориса еще раз, я вышел из столовой. Во мне росло раздражение, и хотелось немного успокоиться, созерцая окружающее благополучие. Я всегда чувствовал, когда радостное настроение Ельцина перерастает в неуправляемое им самим вульгарное веселье. Крепких напитков за завтраком не подавали, зато сухого вина было вдоволь. Не секрет, что на официальных встречах принято, дозировано принимать спиртные напитки: чокнулся, глоточек отпил и поставил бокал. Тотчас официант подольет отпитый глоток. Если же гость махом выпивает содержимое до дна, ему наполняют бокал заново.

Во время завтрака Борис Николаевич съел крохотный кусочек мяса и опустошил несколько бокалов. Клинтон еще на аперитиве сообразил, что с коллегой происходит нечто странное, но делал вид, будто все о'кей.

Из—за стола шеф вышел, слегка пошатываясь. Я от злости стиснул зубы. Вино ударило в голову российскому президенту, ион начал отчаянно шутить. Мне все эти остроты казались до неприличия плоскими, а хохот – гомерическим. Переводчик с трудом подыскивал слова, стремясь корректно, но смешно перевести на английский произносимые сальности. Клинтон поддерживал веселье, но уже не так раскованно, как вначале – почувствовал, видимо, что если завтрак закончится некрасивой выходкой, то он тоже станет ее невольным участником.

Облегченно я вздохнул только в аэропорту, когда без инцидентов мы добрались до самолета.

Когда шеф лег в своей комнатке, к нам подошла Наина Иосифовна и предложила мне перейти в общий салон, где обедали. Со столов уже убрали, и можно было прилечь, вытянув ноги на узких диванах.

Приглашение жены президента я принял с удовольствием – улегся на диване, накрывшись пледом и положив под голову пару миниатюрных подушек. Заснул моментально.

Вдруг сквозь сон слышу панический шепот Наины Иосифовны:

– Александр Васильевич, Александр Васильевич…

Я вскочил. Наина со святым простодушием говорит:

– Борис Николаевич встал, наверное, в туалет хотел… Но упал, описался и лежит без движения. Может, у него инфаркт?

Врачей из—за щекотливости ситуации она еще не будила, сразу прибежала ко мне. В бригаде медиков были собраны практически все необходимые специалисты: реаниматор, терапевт, невропатолог, нейрохирург, медсестры, и я крикнул Наина:

– Бегом к врачам!

А сам вошел в комнату президента. Он лежал на полу неподвижно, с бледным, безжизненным лицом. Попытался его поднять. Но в расслабленном состоянии сто десять килограммов веса Бориса Николаевича показались мне тонной. Тогда я приподнял его, обхватил под мышки и подлез снизу. Упираясь ногами в пол, вместе с телом заполз на кровать.

Когда пришли врачи, президент лежал на кровати в нормальном виде. Начали работать. Была глубокая ночь. В иллюминаторы не видно ни зги, под ногами океан. Через три часа у нас запланирована встреча в Шенноне.

Доктора колдовали над Ельциным в сумасшедшем темпе – капельницы, уколы, искусственное дыхание. Наина Иосифовна металась по салону, причитая:

– Все, у него инфаркт, у него инфаркт… Что делать?!

Охает, плачет. Я не выдержал:

– Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы же в полете, океан внизу.

Все, конечно, проснулись. Начало светать. Я говорю Сосковцу:

– Олег Николаевич, давай брейся, чистенькую рубашечку надень, на встречу с ирландским премьером пойдешь ты.

Олег опешил. А что делать?! Нельзя же Россию поставить в такое положение, что из официальной делегации никто не в состоянии выйти на запланированные переговоры.

Доктора тем временем поставили диагноз: либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт. В этом состоянии не только по самолету расхаживать нельзя – просто шевелиться опасно. Необходим полный покой.

Сосковец сначала отказывался выйти на переговоры вместо Ельцина, но тут уже и Илюшин и Барсуков начали его уламывать:

– Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем хоть встречаться будешь.

У Олега Николаевича память феноменальная, к тому же он читает поразительно быстро.

Приближается время посадки, и тут нам доктора сообщают:

– Президент желает идти сам.

– Как сам? – я оторопел.

Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину. Борис Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и слабость мешают ему – он падает на подушку. Увидел меня и говорит:

– Оденьте меня, я сам пойду.

Наина хоть и возражала против встречи, но сорочку подала сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает.

Сидит в таком жалком виде и пугает нас:

– Пойду на переговоры, пойду на переговоры, иначе выйдет скандал на весь мир.

Врачи уже боятся к нему подступиться, а Борис Николаевич требует:

– Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете, идите к черту…

Меня всегда восхищало терпение наших докторов.

Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор – почетный караул стоит. Ирландский премьер—министр тоже стоит. Заметно, что нервничает. Олег Николаевич стоит на кухне, в двух шагах от выхода, и не знает, что делать.

Ельцин обреченно спрашивает:

– А кто тогда пойдет?

– Вместо вас пойдет Олег Николаевич.

– Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?

Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:

– Слушаю вас, Борис Николаевич.

– Я приказываю вам сидеть в самолете, я пойду сам.

Кричит так, что, наверное, на улице слышно, потому что дверь салона уже открыли. А сам идти не может. Встает и падает. Как же он с трапа сойдет? Ведь расшибется насмерть.

Тогда принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом и меня поддерживает:

– Олег Николаевич, выходи! Мы уже и так стоим после приземления минут двадцать. Иди, я тебе клянусь, я его не выпущу.

И Олег решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно.

Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:

– Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять с работы, сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег Николаевич уже руки жмет, посмотрите в окно. И почетный караул уходит.

Борис Николаевич сел на пуфик и заплакал. В трусах да рубашке. Причем свежая сорочка уже испачкалась кровью от уколов. Ельцин начал причитать:

– Вы меня на весь мир опозорили, что вы сделали.

Я возразил:

– Это вы чуть не опозорили всю Россию и себя заодно.

Врачи его уложили в постель, вкололи успокоительное, и президент заснул…»

1
...
...
12