У входа в приемную главврача стоял автоматический бахилонадеватель. Посетитель миновать его не мог так же, как пассажир в аэропорту – металлодетектор. Без бахил к главврачу лучше не входить: может и выгнать – по настроению.
Мышкин поставил на панель бахилонадевателя правую ногу, нажал кнопку, выждал семь секунд. Автомат с чавканьем плотно облепил его кроссовку синим прозрачным лаптем. Поставил другую ногу – получил второй лапоть. Пропуск имеется, можно входить.
Он отворил дверь, в лицо ударил подвальный промозглый холод. Мышкин поежился, виновато улыбнулся секретарше, шестидесятипятилетней Эсмеральде Тихоновне Фанатюк, и взялся за ручку двери кабинета Демидова.
– Дмитрий Евграфович! – остановила его Эсмеральда с мягким упреком в голосе. – Вы ражве не жаметили, што ждесь шекретарь, которого надо шпрошить, прежде чем двери начальника открывать?
– Но вы же сами меня вызвали!
Она глянула на его обувь – бахилы на месте; с полминуты рассматривала скрепки на его голове.
– Ижвините, там Швейчария на проводе. Из фонда жвонят. И доктор Шуки́н там.
Так она облагораживала фамилию доктора Сукина, но не подозревала, что лишний раз напоминает, на какую букву на самом деле падает ударение. Точно так психотерапевт приказывает параноику ни минуты не думать об обезьяне с красным задом, и тот старается, не выпускает красный зад из зоны своего внимания ни на минуту.
– Или вы шпешите куда?
– Вот уж нет! Я никогда никуда не спешу, – заявил Дмитрий Евграфович. – Мой modus vivendi15 – не бежать за трамваем и за вчерашним днем. Посижу у вас, помечтаю.
Ледяная струя из кондиционера ударила сверху, как поток из душа, заломило нос. Мышкин ухватился двумя пальцами за переносицу, сжал покрепче, чтоб не чихнуть, но опоздал. В приемной раздался грохот.
Эсмеральда вздрогнула.
– Напугали вы меня, дружок. Предупреждать надо.
В ее взгляде Мышкин увидел хорошо сбалансированные строгость и сочувствие.
Он вытащил из кармана грязноватый платок, теперь уже от души высморкался и виновато сказал:
– Простите, Эсмеральда Тихоновна. Обидно, знаете ли, простудиться в таком пекле.
Эсмеральда подняла правую бровь и одновременно опустила левую – максимальный уровень сочувствия.
– Нишево, нишево, друг мой, чихайте, сколько нравится, – величественно кивнула она. С ее подбородка оторвался и медленно опустился на стол белый лепесток пудры.
«И где она ее берет? – подумал Мышкин. – На прилавках уже сто лет не увидишь порошка – ни зубного, ни пудры. Мел, наверное, по вечерам толчет в ступке…» Ему вдруг вспомнилось прутковское «Древнегреческой старухе, как если бы она домогалась любви моей»:
Отстань, беззубая!., твои противны ласки!
Со щек твоих искусственные краски,
Как известь, сыплются и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и страсти позабудь!..
И закусил губу, чтоб не рассмеяться. Потом отметил, что сегодня Эсмеральда шамкает больше обычного, но непонятно, почему: все три ее желтых зуба на месте.
– А Су́кин… извините, Суки́н давно там?
Фанатюк открыла крышку своего кулона на золотой цепочке:
– По хронометру, ангел мой, доктор Шуки́н жанят у Сергея Сергеевича девятнадцать минут и тридцать две секунды.
– Мерси! Даже не представляете, как я рад за доктора Сукина́! – тоскливо сообщил Мышкин. «Окоченею здесь до смерти!..»
Тем временем Эсмеральда поставила на стол перед собой картонную коробку из-под женских сапог фирмы «Ленвест» двадцатилетней давности и принялась загружать ее женской мелочью. В картонку медленно легли пудреница, черный кошелек типа «ридикюль», зеркальце квадратное, потом зеркальце круглое, потом зеркальце овальное с ручкой; пустой флакон из-под духов «Чио-чио-сан», флакон с лаком для ногтей, лак-спрей для волос, тюбик из-под старинной польской губной помады. Дальше Эсмеральда взвесила на ладони пачку открыток – поздравительных, издалека понял Мышкин. Поколебалась и ее отправила в коробку. Поймав, взгляд Дмитрия Евграфовича, вздохнула:
– Ухожу, дорогой мой. Покидаю родную обитель. А ведь двадцать три года жа этим штолом!..
– Не может быть! Шутите?
– Какие тут могут быть шутки? – обиделась Эсмеральда.
– А мы? – закричал Мышкин. – Как же мы? Клиника? Больные? Врачи? Медсестры? Кошка Машка?
Взгляд Эсмеральды затуманился.
– На пеншию отправляют – а я не просила. Могу работать еще што лет. Ну, не што, – спохватилась секретарша, – а лет дешять-пятнадцать – шево же? Могу.
Мышкин согласился, что запенсионный возраст – не повод для увольнения. Он и в самом деле думал: работает человек, хорошо работает. Какая разница, сколько ему лет? Вот только челюсти давно надо было вставить.
Эсмеральда была такой же неотделимой принадлежностью клиники, как секционный стол или электронный микроскоп в морге. До клиники она была мелким партийным работником, но освоилась здесь очень быстро. И пережила всех начальников еще с тех времен, когда клиника была простой советской больницей. Она знала все: кто действительно хороший врач, а кто так себе, пусть он трижды доктор наук; прекрасно была осведомлена, у кого из врачей какая жена и какая любовница. И даже почитывала медицинскую литературу. Бывали моменты, когда Мышкину казалось, что не профессор Демидов, а секретарша Эсмеральда Тихоновна в клинике настоящий хозяин.
Дмитрий Евграфович подумал, что с уходом Эсмеральды клиника лишится чего-то очень нужного, а главное, привычного – того, на чем держится спокойствие, стабильность и даже уверенность в завтрашнем дне. Что бы ни случилось, а Эсмеральда даже с ее устрашающими клыками была всегда на своем месте, а часто и на месте главврача: не хуже начальства разводила проблемы и людей так, что пар с нее валил. То, что хороший секретарь в любой конторе важнее начальника, для Мышкина давно не было секретом. Он был уверен: возникни надобность, Эсмеральда и за операционный стол станет и наладит к делу именно тех врачей, лучше которых никто не справится. А уж дипломатом Эсмеральда была таким, какие и МИДе среди карьерных не часто попадаются.
– Нишево! – сказала она мстительно. – Посмотрим, кого они пошадят на мое мешто. И што новые кадры тут будут делать! Найдут девку с ногами от ушей – таких пруд пруди. А дальше? Работать кто будет?
– В самом деле, кто? – подхватил Мышкин.
– Кошку Машку я жаберу, – сообщила Эсмеральда. – Пропадет. Бешчувственные вы люди, врачи…
Тут открылась дверь, и вышел доктор Суки́н – весь красный и потный. А ведь у главного в кабинете, отметил Мышки, не один, а целых три кондиционера.
Пробегая мимо, Сукин спросил:
– Отдал бабушку?
– Отдал.
– Целой? Невредимой?
– А как еще? – возмутился Мышкин.
– Молодец! – похвалил Сукин. – Будут проблемы – заходи.
Мышкин сидел перед профессором Демидовым уже пять минут, но тот его не видел, уставясь в окно на раскаленный добела день. Сегодня он особенно напоминал хмурого раздражительного барсука, вполне оправдывая свою кличку. Потом медленно достал вечную «белинду», выпустил два кольца дыма, поплевал на окурок, сунул в тубу, завинтил, но в карман не спрятал, а положил перед собой. «Не может переключиться, – догадался Мышкин. – О чем же они говорили с Сукиным?»
Демидов побарабанил пальцами по столу, потом шлепнул по нему ладонью.
– Все! – с мрачной решительностью заявил он. – Ко всем чертям! И Златкиса тоже.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – деликатно напомнил о себе Мышкин.
Главврач смотрел на него и все еще не узнавал. «Определенно Сукин в астрал его закинул».
И здесь в темя Мышкину хлестала ледяная струя плохо отрегулированного кондиционера. И только когда Дмитрий Евграфович чихнул с пушечным грохотом, Демидов вздрогнул и очнулся.
– Привет, пан Мышкин, – сумрачно произнес он. – Ты что здесь делаешь? Что надо?
Не выдавая удивления, Дмитрий Евграфович ответил:
– Вообще-то, мне испанские боны нужны, – и, увидев, что брови Демидова поползли на лоб, поспешил добавить: – Эсмеральда вызвонила.
– В самом деле? – потер лоб Демидов. – Да, простите, любезнейший мой доктор: Сукин с толку сбил… Так о чем бишь? Да! Вспомнил! Зачем вы ко мне Бабкина пригнали? Создали конфликтную ситуацию…
Дмитрий Евграфович удивился.
– Никого я к вам не пригонял! Бабкина – тем более. Да и зачем? – он пожал плечами. – Никакой ситуации не было. Мелкая перебранка. Сукин все уладил за три секунды. Не понимаю, зачем из ерунды раздули проблему.
– Так ты все-таки выдал труп Бабкину? Не вскрывал?
«А тебя-то почему труп так волнует?» Но вслух сказал максимально убедительно и неопределенно:
– Все сделал, как надо, Сергей Сергеевич.
Похоже, именно неопределенность ответа убедила Демидова.
– Хорошо. Больше не впутывайте меня во всякую чушь. Личную жизнь мне сокращаете пустяками! И себе, кстати, тоже.
– Могу идти?
– Погоди немножко… У меня есть еще одна причина быть вами недовольным, сеньор заведующий.
Но тут главврач неожиданно сменил тон. Спросил голосом, полным сочувствия:
– Как вы считаете, Дмитрий Евграфович, не было бы рациональнее и надежнее весь казенный спирт хранить в одних руках и в одном месте? Скажем, передать его на баланс доктору Крачкову или в хозяйственную часть? И не создавать запасов в отдельных структурах клиники?
«Ну уж точно в астрале побывал. Или спятил?» – встревожился Мышкин. И ответил не сразу.
– Да как-то не задумывался, честно говоря.
– А следовало бы! Следовало задуматься! – неожиданно рявкнул главврач. – Например, над тем, как долго еще в патанатомическом отделении будет открыт подпольный трактир?
Мышкин покраснел и почувствовал, как на носу выступили капельки пота.
– М-м-м… – выдавил он из себя.
– Вот именно! – припечатал Демидов. – Всё у вас просто, как мычание! «Му-у-у» – и больше ничего. А, может, вы алкоголик, доктор? Конечно, не такой, как Литвак. Но Литвак – уже в стадии завершения.
Дмитрий Евграфович поразмыслил.
– Сам не знаю, Сергей Сергеевич, – честно ответил он. – Иногда мне кажется, что я алкоголик, иногда – ещё далеко до настоящего алкоголизма.
– Ну, хоть за признание спасибо, – проворчал профессор. – Так что со спиртом?
– Конечно… – с болью в сердце ответил Мышкин. – Конечно, если в одних руках, то контролировать расход легче. Меньше потерь. Можно проследить перерасход. И взыскивать.
– Ещё одно тебе спасибо… Короче, закрывайте таверну или я действительно спирт отберу. И это будет уже навсегда.
– Сегодня же закрою! – облегченно пообещал Мышкин. – Вечером.
– Принимаю к сведению. Больше к этой теме не возвращаемся. Так? – он сунул в угол рта окурок, но зажигать не торопился.
– А теперь расскажите мне в подробностях и точно так же честно, почему вы сорвали утреннюю конференцию. Тем более что сами требовали время для доклада. Все ждали барина битый час! Вы отобрали у каждого из нас по шестьдесят минут и без того короткой жизни. Только не вздумайте утверждать, что ваш трамвай столкнулся с пароходом. Знаете, кого никогда нельзя обманывать?
– Священника, прокурора и главврача! – отчеканил Мышкин.
– Смотри-ка, выучил…
– Все скажу, как есть.
– У бабы застрял? На даче?
– На даче. В Соснове. Только мне, в самом деле, с транспортом не повезло. На электричку в полседьмого опоздал, точнее, она уехала на пять минут раньше расписания. Следующую отменили, а дали только через три часа.
– Неужели? – недоверчиво переспросил главврач. – А вот доктор Сукин утверждает, что была дополнительная – в семь. Он-то приехал вовремя. Почему?
«В самом деле, почему? – с тоской подумал Мышкин. – И где у Сукина дача?».
– Так ведь Сукин в Орехове живет, – вспомнил. – Оттуда и дали дополнительную.
– А не из Соснова? – усомнился главврач.
– Совершенно верно. Из Соснова.
– Так что ты мне головной мозг дуришь? – рассердился Демидов. – Была электричка или нет?
– Разумеется, была, Сергей Сергеевич, – ласково подтвердил Мышкин. – Дали из Соснова, а пассажиров взяли в Орехове. В Соснове не брали.
– Хм… Ну что ж… А с головой что? Все-таки трамвай с пароходом? Откуда скрепки? Кто ставил?
– Так ведь оттуда же, Сергей Сергеевич. С вокзала. Погнался за поездом и сгоряча не заметил, как платформа кончилась. Хорошо, хоть медпункт на вокзале был открыт.
– В Соснове? – поднял брови Демидов. – Прекрасная новость! Там отродясь не было медпункта.
– Собственно, не медпункт, – отступил Мышкин. – Там скорая стояла. С вызовом. Ну, я и подошел, они заклепали мне башку. За двадцать баксов.
Двадцать баксов оказались самым могучим доказательством.
– Примем как гипотезу, – примирительно сказал главврач. – А нас чем хотел удивить спозаранку?
Мышкин сунул руку в карман халата и тут же одернул ее: там лежали предметные стекла со срезами мозгов бабушки русской демократии. Блокнот оказался в левом.
– Мне, Сергей Сергеевич, следовало, из дисциплинарных соображений, прежде подать вам служебную записку, а потом выступать – это я сознаю, – заговорил Мышкин. – Но для записки материала маловато. Я хотел только обозначить проблему. И выдвинуть рабочую гипотезу.
– Обозначай, выдвигай. Только поживее.
Мышкин торопливо перелистал блокнот.
– За шесть месяцев текущего года, – начал он, стараясь подбирать слова поточнее, – ощутимо увеличилась нагрузка на патанатомическое отделение. Не то, чтобы резко, но заметно. Примерно, на тридцать процентов. По сравнению с прошлым годом. – Он посмотрел на Демидова. Тот держал в зубах окурок, мрачно ощерившись. «Значит, для него не новость. Почему ж ты, Барсук, молчал до сих пор?»
– Цифру я даю навскидку, но тенденция налицо, – добавил он.
– Она мне хорошо известна, – медленно произнес профессор Демидов. – И, к великому сожалению, не только вам известна, но и Крачкову… И тем, кому не следовало бы так рано знать. Хуже, что она, тенденция, без моего согласия и комментариев почему-то попала в Женеву. И Златкис вчера прислал запрос. Требует объяснений.
– Извините, Сергей Сергеевич, я чего-то не понимаю. Златкис, он – кто? Всемирная организация здравоохранения? Или комиссар ЮНЕСКО?
Главврач посмотрел на него исподлобья.
– Дмитрий Евграфович, скажи честно – так, как ты всегда мне говоришь… Ты только притворяешься идиотом или идиот на самом деле? Забыл, кто содержит нашу клинику? И кто тебе зарплату платит?
– Вот именно – содержит, – язвительно подхватил Мышкин. – Пусть и занимается содержанием. А медицину и науку оставит нам.
– Вот ты ему лично и скажи! – посоветовал Демидов. – И совет директоров Европейского антиракового фонда заодно поставь по стойке «смирно» и распиши им обязанности… – он сокрушенно покачал головой. – Такой большой мальчик, уже двадцать пять лет живешь в совершенно другой стране и не можешь усвоить, что медицина – уже не медицина в наших устаревших советских представлениях. То есть, не совсем одна медицина, – уточнил главврач. – Это еще и бизнес. Сначала он, а потом остальное. Огромный бизнес. Не меньше чем мировой футбольный тотализатор. Или торговля наркотиками, оружием, женщинами и рабами.
– И это очень печально, – отозвался Мышкин. – Головой понимаю, а душой… – он только покачал головой. – Продолжать?
– Сейчас…. – сказал Демидов. – Для таких совков, как мы с тобой, то есть советских людей по своей сути, противоречие здесь кажется непримиримым – медицина есть соединение науки и искусства и, в огромной степени, морали. Она не может подчиняться закону извлечения прибыли.
– Извлечения прибыли любой ценой, – подсказал Мышкин.
– Так что, Дмитрий, мы с тобой давно уже не врачи. Мы торговцы. Мы продаем специфические услуги. И, с точки зрения организации, мотивов и целей, наше лечебное учреждение ничем не отличается от супермаркета напротив нас, через улицу. С той только разницей, что если в магазине человек купил испорченную ветчину, у него есть шанс доказать, что отравили его владельцы магазина. Доказать вину врача сложнее.
– Наверное, некоторая сакральность медицины еще имеет место, – согласился Мышкин. – Но она становится с каждый день все… призрачнее, что ли? Теперь все разбираются в политике, педагогике. В медицине тем более. Потому что на уровне коллективного бессознательного отныне существует убеждение, что не врач лечит больного, а деньги.
– Не совсем так. Но там, где действуют законы спроса и предложения, а не мотивированность общества на самосохранение, сакральных тайн будет все меньше. Поэтому и Соломон Златкис, не будучи медиком, взял на заметку, что часть наших покупателей осталась неудовлетворенной и слишком быстро отправилась в лучший мир, куда сам Соломон Наумович не спешит. Самая большая наша ошибка, точнее, неквалифицированность, по мнению Златкиса, неосторожность и даже глупость в том состоит, что мы позволили этим людям умереть в клинике, а не по домам. И он прав. Его волнует деловая репутация всех медицинских супермаркетов, которыми владеет Европейский антираковый фонд. У тебя есть разумные предложения? Может, идеи? Мы ведь все тебя любим за твои неожиданные идеи, – подмигнул профессор. – Только заруби себе на носу, окончательно: и клиника, и аппаратура, и твой любимый электронный микроскоп, и твой суперсовременный спектральный анализатор, и даже самый ржавый скальпель в помойном ведре, и спирт, который у тебя постоянно перерасходуется, и земля под нашим, вернее, не под нашим зданием, – все принадлежит Еврофонду. На правах корпоративной собственности. Усвоил?
– Как усвоить такую гадость… – хмуро произнес Мышкин. – Мы получаемся не специалисты, а крепостные… – но Демидов перебил:
– Решения фонда обсуждению не подлежат.
– Как в армии?
– Как в армии. Напоминаю: у тебя всего несколько минут. Говори дело или я тебя выгоню. Кстати, какая у тебя зарплата?
– Две с половиной штуки, – ответил Мышкин, удивившись: Демидов знал зарплату каждого и каждый год добивался прибавки для всех.
– Рублей?
– Долларов, – он еще больше удивился забывчивости главврача.
– Две с половиной тысячи долларов… – медленно проговорил Демидов. – Округленно – семьдесят пять тысяч рублей в месяц. А с учетом обвала рубля, с нового года будешь получать все сто двадцать тонн тугриков. Хорошо, а? Есть в городе еще заведующий ПАО, имеющий столько?
– Не знаю.
– Так вот знай: нет больше таких! Никто из твоих коллег в городе столько не имеет. Ты даже не подозреваешь, как тебе завидуют. И ненавидят. И сколько гадостей выдумывают про тебя и в Женеву докладывают, чтобы тебя сковырнуть. И если я тебя до сих пор не выгнал…
О проекте
О подписке