Цитаты из книги «Майская ночь, или Утопленница»

А что это? Видно, чешется у тебя спина! Вязать его! – Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку, – проговорил Левко.– Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!– Постой, пан голова! – сказал писарь, развернув записку: – комиссарова рука!– Комиссара? – повторили машинально десятские.«Комиссара? Чудно! ещё непонятнее!» – подумал про себя Левко.– Читай, читай! – сказал голова. – Что там пишет комиссар?– Послушаем, что пишет комиссар! – произнёс винокур, держа в зубах люльку и высекая огонь.Писарь откашлялся и начал читать: – «Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, чт

гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп! – Так разговаривал

сотникова дочка сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачеху свою возле пруда, напала на неё и с криком утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утопленниц и через то ушла от плети из

молодой козак Левко, сын сельского головы. На

дидько б утысся его батькови![2],

москаль побоится вымолвить их нечестивым своим языком

II. Голова Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся ещё необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключён в тёмно-зелёные стены садов. Девственные чащи черёмух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху всё дышит, всё дивно, всё торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в её глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг всё ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба… Как очарованное, дремлет на возвышении село. Ещё более, ещё лучше блестят при месяце толпы хат; ещё ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Всё тихо. Благочестивые люди уже спят. Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой

– Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое!

у меня в коморе? – Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного. – Давайте огня! мы посмотрим его! Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев перед собою свояченицу. – Скажи, пожалуйста, – с такими словами она приступила к нему, – ты не свихнул ещё с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу,

пьяный москаль побоится вымолвить их нечестивым своим языком. (Всё это худощавый писарь, в пестрядевых