Былины

Аксёнко

Ой поехал Аксёнышко в чисто поле.

Да завидел – в чистом поле огонь горит,

Ай, огонёчек горит малёхонько,

Как встават в чистом поле – дымок встават,

Ай, дымок встават в чистом поле тонёхонько.

Как сидит сорок воров, сорок разбойников,

Как делят они денег сорок тысяч:

Как пограбили Микулушку Можайского.

Как говорил Аксёнко таковы речи:

«Ой, же вы, сорок воров, сорок разбойников!

Дайте-ка мне долю хоша третью часть».

Говорят сорок воров, сорок разбойников:

«Не дадим тебе, Аксёныщку, доли третьей части».

Говорит Аксёнко во второй наклон:

«Ой, же вы, сорок воров, сорок разбойников!

Дайте-ка мне денег хоша пять рублей.

Ой, со похмелья у Аксёнышка голова болит,

Ещё нечем Аксёнышке опохмелиться», -

«Не дадим тебе, Аксёнышке, денег ни копеечки».

Говорил Аксёнко таковы речи:

«Ой, же вы, татара немилостивы!

Вам со старого у меня взять нечего.

Как у старого у меня, у седого

Медная пуговка в пятьсот рублей,

Как вторая пуговка да в целу тысячу,

Ой, самой кунии шубы числу-смёту нет,

Числу-смёту нет, да ей цены тут нет».

Тут татарищев тут задор берёт,

Они начали на Аксёнышка поскакивать,

Ай поскакивать, Аксёнышка похлапывать.

Как хватал Аксёнка татарища за желты кудри,

Ай, как начал татарищем помахивать;

Как помахивает да сам пощалкиват:

«Уж ты жиловат, татарин, – не перервёшься,

На семи суставах раздаваешься!»

Как прибил сорок воров, сорок разбойников,

Обирал у них денег сорок тысяч;

Тогда поехал на царёвы вольны кабаки.

Как заехал во тот город во Вологду.

Он не только сам-то пьёт, сколько голей поит,

Ещё тех голей кабацких.

Ой, пропил Аксёнко денежек сорок тысяч.

Как удумали народ волокжана,

Как пограбил, будто Миколушку Можайского.

А состроили грядочку дубовую,

Сторожили петельку шелковую.

Говорит Аксёнко таковы речи:

«Ой же вы, народ волокжана!

Дайте-ка мне чару зелена вина,

Ещё мерою да полтора ведра».

Ай, давали чару зелена вина:

Выпивал Аксёнко на единый дух.

Говорит Аксёнко во второй након:

«Ой, же вы, народ волокжана!

Дайте-ка мне чару полвтретья ведра».

Выпил Аксёнко на единый дух.

Говорит Аксёнко во третей након:

«Ой же вы, народ волокжана!

Дайте-ка мне чару полшеста ведра,

Ой, же вы, народ волокжана,

Чтобы мне не только было страшно в петлю сунуться».

Ой, давали чару зелена вина,

Ещё мерою ли чара в полшеста ведра.

Выпивал Аксёнко на единый дух.

Ой, тогда Аксёнко стал навеселе,

Вырывал он грядочку дубовую,

Сорывал петельку шелковую,

Говорил Аксёнко таковы речи:

«Ой, же вы, народ вологжана!

Вы бежите-ка, куда у вас да голова несёт».

Как пошёл Аксёнко на те царёвы вольны кабаки,

Обирал он денежек сорок тысяч;

Как седлал, уздал своя добра коня

И поехал во Киев, в славен Киев-град,

Ко тому ко солнышку Владимиру.

Только видели Аксёнка седучи,

Как не видели в чисто поле поедучи;

Только жёлтые песочки столбом ставятся.

Не дорогами да не воротами -

Через те ли стены городовые.

Как приехал во Киев, в славен Киев-град:

«Здравствуй, солнышко Владимир столен киевский!

Я поездил далече во чистом поле.

Я завидел в чистом поле – сидит сорок воров,

Как сорок воров сидит, сорок разбойников;

Я обрал у них денежек сорок тысяч».

Москва, Кремль. Автор неизвестен. Гравюра 17 века. Русская земля начинается с кремля

Арсёнко

(Как вздумал Грозный царь Иван Васильевич сделать Вологду второй Москвой.)

А и как задумал Грозный царь Иван Васильёвич

А и он построить-то, сделать Вологду второй Москвой, -

А и вот не сделал царь ведь и Вологды второй Москвой.

А и почему же он не сделал, царь, второй Москвой?

А когда стоял он во Божией церквы у обедни он,

А и во ту пору, во то времечка упал кирпиц,

А и с потолков упал кирпиц на царя на Ивана Васильёвича, -

А и он оставил всю построечку вот второй Москву,

А и призадумалсе царь тогда да он же думушкою:

«А не велит, верно, ведь и Бог строить второй Москвы,

А и как велит да Бог владеть да всё одной Москвой».

А и он не сделал, не состроил хоть второй Москвы,

А и всё же он сделал на то место Божью церьковь,

А и вот Божью церкву состроил он, Николин храм,

А и как положил денег вкладом сорок тысячей;

А и как устроил храм Николин хорошо же он,

Ай изукрасил, снарядил его по хорошему,

Привёл в такое ведь и очунь в удивленьице:

А ишшо стали-то народ-люди дивоватисе,

А и как они же стали всё отовсюль скоплятисе,

А посмотрять хотели ведь и все люди второй Москвы,

А ишшо второй Москвы хотели они, Божьёй церквы.

А вот и пришла-то эта славушка по всем городам,

А и как дошла ета ведь славушка до деревеньки

А и как ведь и жил-то, был ведь и мужик-от деревеньской-от,

А и как мужик-от был-жил – звали всё Орсёнушко,

А и как Орсёнушко-то был да всё вдовой сын.

А и как Орсёнушко от батюшка-та малёшенек осталсе всё,

А и как возростила его родимая матушка, А и он как ходил-то всё,

Оксёнушко, в тёмны леса, А и как стрелял, стрелял

Орсёнушко куниць-лисиць. А и один вечер-то

Орсёнушко пришёл он из тёмных лесов,

А и как увидел тут Орсёнушко: народ идет, ведь и копитсе-то всё кучею,

А и меж собой-то всё народ-люди разговаривают.

А и подошёл-то наш Орсёнушко близёшенько,

А и подошол-то к йим Орсёнушко, низко кланелсе:

«А уж вы здравствуйте, народ же, люди добрые,

А и вы про што, про што, народ-люди, разговор водите?

А и уж вы водите розговор, всё разговариваете?»

А и отвечали мужики тут всё Арсёнушку:

«А и говорим-то, разговор ведём, Арсёнушко,

А мы про ту ли судим всё же про втору Москву, -

А и хороша-то всё построена втора Москва!

А и не Москва-то всё ведь и в Вологды состроена,

А и не белокаменна во Вологды уделана,

А и он состроен, сделан чудной храм Осподен-от,

А и на Николу-ту ведь и храм етот состроен-от,

А и хорошо же храм ведь и весь он изукрашонной,

А и как положено денег вкладом сорок тысечей.

А и велико только несчастие случилосе,

А подломили-то всю же вот втору Москву,

А и как втору Москву, Николин храм

А и вот забрали всю же сумму, сорок тысечей, -

А и всё ли жертвенье было же всё пожаловано

А и как самим Грозным царём Иваном-то Васильёвичём.

А и теперь-то ишшут всё воров, ищут-дознаваютсе

А и как ли тих ли всё воров, ноцьных разбойницьков;

А и не можут-то найти воров-разбойницьков,

А и вот не можут-то найти ноцьных подорожницьков».

А и поговорили-то народ и пошумели тут,

А и разошлись-то народ весь и скоро по домам своим.

А и Арсёнушко-то, сдал свою добычу он,

А и он ведь продал он куниць-лисиць,

А и набрал, купил товару-то разного,

А и он пошол к родимой своей матушки,

А и ко родимою ко своей же он ко сестрици;

А и он пришол-то, россказал же родной матушке,

А и то он слышал, – говорили мужики тогда.

«А уж ты ой еси, родима моя матушка,

А испеки-ко мне, сыночку-ту, подорожницьков!

А и я пойду, ведь и матушка, в дорожонку,

А я пойду, родима, в прямоезжую».

«А ты куда, моё дитя же, собираешьсе?

А и ты в каку же в путь, в дороженьку отправляешьсе?»

«А и собираюсь, мать, в дороженьку в очунь чудную,

А и очунь чудную дорожонку во дальнюю,

А и хочу сходить я, матушка, далёко,

А и я хочу-то сходить в Вологду во город-от,

А и посмотреть хочу сходить да я второй Москвы,

А и как второй Москвы хочу же я, Божьёй Церквы».

А и говорила-то ему его родна матушка:

«А и как ведь Вологда-та город есть не близок-от,

А и как втора Москва смотрять да не допустят-то,

А и там ведь есть много-то народу-ту приезжего,

А и приезжего народу-ту, приходящего».

«А и ничего же ето, матушка, ведь всем ровно,

А и я хочу же, мать, дак посмотрю второй Москвы».

«А в чём пойдёшь ты, дитя моё, в дороженьку?

Вот в дороженьку пойдёшь же ты на славной город-от на Вологду?

Как до Вологды до городу итти же все не мало есь,

До второй Москвы, дитя, да не близко есь,

А у тебы-то нету платьица-то цветного,

А чтоб зайти-то было в чём же во Божью Церковь».

«А и там ведь платьица-то цветного не смотрят-то,

А и как идут, идут ведь и там люди богатые,

Хорошо идут они же приодетые,

А и тут идут же всё ведь и люди идут странники, -

Это всё одно заходят-то во Божью Церковь».

Как тут говорила же ему же родная матушка:

«У тибя-то, мой сыночек, некого же нет,

Не дружьей твоих ведь и нет же, не товарищей,

Чтобы было с кем пройти же путь-дороженька».

«Мне не надоть-то, мать, никаки дружья-товарищи,

Я найду же всё годин же путь-дороженьку».

Тут не стала боле матушка разговаривать,

Стала тут родима снаряжать его,

Снаряжать его же стала да во дорожонку,

Напекла с собой ему она подорожницьков,

Вот наклала она во суночку, в котомочку.

Что было, всё по утру-то по ранному,

По восходу было сонця тут ведь красного,

Как поел, поел Орсёнушко, позавтрокал,

Он помолилсе-то тогда же Богу-Осподу,

Пресвятой же Божьей царицы-то Богородицы,

Он простилсе-то со матушкой родимою,

Со своей-то он со сестрицой с любимою,

Он ведь взел в руки дубиночку из темна леса,

С которой ходил-то всё Орсёнушко во тёмны села,

Вот пошол-то наш Орсёнушко в дорожочку,

Во дорожочку пошол он всё во ту саму,

Котора же вела же и на Вологду.

Шол-то, шол-то нага Орсёнко с утра до вечера;

Как вечернёй-то порой да было, тем времечком,

По орсёнковой-то было, верно, учести,

Находила-то, накаталась туча тёмная,

Туча тёмна-та накатилась очунь грозная,

Тут ведь падала погодушка великая,

Вот напал, напал туманушка ведь очунь-то,

Очунь страшной туман да он по всем горам,

Он по всем-то всё горам да всё ж тёмным лесам.

И сделалось Орсёнушке тоскливо да скучно-то,

И кругом-то ни зги не видать, ни голосу не слыхать.

Тут раздумалсе Орсёнушко-то сам с собой:

«Ишше ладно ли иду я, и может быть, не ладно тут?»

Вот пошол Арсёнушко, своротил же он с дорожонки,

Вот ушол, ушол далёко-то во тёмны леса.

И вот сбилсе-то, ведь спуталсе с дорожонки,

Как ведь шол-то, шол Арсёнушко незнамым путём же шол, дорожонкой.

Вот настигла-то его ж ночка тёмная,

Привелось-то всё Арсёнушко ночевать тогда,

Ночевать тогда Арсёнушку в тёмных лесах,

А во тёмных-то ему лесах да во сырых борах, -

Вот зашол у нас Арсёнушко в сырой же бор,

Вот он выбрал-то елиночку, котора густа была,

Он всё сделал-то сибе же тут ведь хаточку,

Вот ведь хаточку сибе да на ночлег же тут,

А и зашол, зашол ведь и скоро под елушечку.

А и он покушал-то, поел своих подорожницьков,

А и он тогда-то ведь, Арсёнушко, на отдох же лёг,

А на отдох-то он ведь и лёг да хотел спать тогда.

А и он ведь спать не спал, да только так лёжал,

А и он ведь так-то лёжал, все лёжал да выслушивал;

А и услыхал Гарсёнушко, прислушалсе,

А и он услышал-то ведь топать-ту ведь страшную, -

Мать сыра земля ведь всё же колебаласе,

На древах-то ети листочки шевелилисе,

А и услышал-то скоро гам, разговор весь громкий был,

А и увидел-то тут Арсёнушко ведь коней проезжаюшших,

А и со возами-ти ведь ехали с высокима,

А и как за имы-то видь и шли обозы страшные,

Как поехали мимо Арсёнушка-те самого.

А и тут Арсёнушка лежал же призадумалсе,

А и полёжал-то он немного, стал вставать тогда:

«А и если-то я-то здесь, дак всё просплю же я».

А и ставал, ставал Арсёнушко, подымалсе он,

А и одевал-то вон суночку-котомочку да за плечи,

А и брал ведь свой-то он ведь и посох во руки-ти,

А и как пошол ведь вперёд, пошол Арсёнушко, поглядыват.

Впереди-то что ему же, скажом, видитса,

По-за ём-то видь, скажом, оставаитсе,

Во серединушки-то что же вот ведь видитсе, -

Увидал-то он зарево-то чудное,

Оно горело-то, ведь и зарево, огнём же тут.

Как увидал же когда Арсёнко-то болышо зарево,

Он пошол, пошол к етому-ту зареву;

Подходить-то как ведь стал же он по близости,

Увидал-то ведь очунь чудо чудное:

Много коней-то ходило в лугах же тех,

А и как сидели тут, сидели много разбойницьков,

Как сидело много ночних же подорожницьков,

Тут расставлены были у них же всё белы шатры,

Розоставлены были палаточки дубовые,

Тут стояли-то у шатра столички дубовые,

Как стояли тут скамеечки дубовые,

На столах-то ведь чего было накладено,

Выпивали, пили всё зелено вино,

Зелено вино они же, пиво пьяноё.

Подошол-то наш Арсёнушко, остановилсе он,

Приостановилсе он, стоял же всё высматривал.

Как разбойницьки-ти попили-покушали,

А другие разбойницьки варили ужну ужнати;

Атаман-от с есуилом-то сидели тут,

Вот сидели они, ведь и всё же дел вели же свой:

Вот на первой-от ведь и дел клали красно золото,

Они клали-то ведь красно золото,

На второй-от дел ведь клали-то чисто серебро,

А на третий-от дел ведь клали дорогой жемчуг.

Подошол к йим Арсёнушко близёхонько,

Говорил-то йим с весёлою улыбочкою:

«Здравствуйте, здравствуйте, дородни вы добры молодцы,

Добры молодцы, те вы же всё камышнички!»

Атаман-от ведь тогда да огленулсе-то,

Огленулсе-то, сказал же всё Арсёнушку:

«Ты откуда взялсе, мужик-от простой же, деревеншшина?

Как тебе разве, деревеншшина, не охота болыни в свети жить,

Что ведь сам же ты вот пришол да принёс свою же вот да ведь голову?»

Отвечал тогда Арсёнушко атаману-та:

«Не на смерть я ведь пришол, да атаман, скажу, -

Я пришол ведь с тобою повидатисе,

Повидатисе-то с тобой я, познакомитьсе:

Ты возьми, возьми меня к себе в камышнички,

Во камышнички возьми к себе в дружиночку,

Как ведь мне же, деревеншшину, во дел возьми,

Уж ты дай-ко на меня теперя полный пай!»

«Какой хитрой ты, мужик же деревеншшина,

У нас много лет служат да паи не скоро есть!

Не дадим тибе, деревеншшина, пая полного».

«Дайте, дайте мне тогда хоть ведь пол-пая;

Пол-пая не даваете, – давайте полный пай!»

«Не дадим-то тибе же пая полного».

«Тогда давайте мне, камышнички, мне-ка треть пая!»

Не давали-то ему ведь треть пая.

Как просил-то гон ведь их да хошь ведь четверть дать, -

Не давали ему пая четверти.

Говорил тогда Арсёнушко таковы слова:

«Вы возьмите-тко, буду я даром жить в камышничках!»

Атаман тогда с камышничками переговорилсе он;

Закрыцали, зашумели все камышницьки:

«Немалу хочешь у нас шутить шуточку, атаман же наш,

Пренять хошь ты мужика же, деревеншшину:

Во-первых-то он не знает о наших делах камышнеческих,

Во-других-то гон запутат нашо дело всё, -

Он ведь стретит-то кого из мужиков же где,

Разболтат-то всё, расскажет, где-ка мы живём,

Заберут-то ведь всех же, поимают-то,

Как живых-то нас ведь и боле не оставят тут.

Как берите лучше мужика же, деревеншшину,

Его надо же, атаман, скорей прикончити!»

Отошол атаман да сел он же на своё место,

А как приказал тогда гатаман да забрать его,

Забрать его, запутать в пугани в шелковые,

Вот задёрнуть его в арканы-ти в железные,

Тогда велел-то отрубить ему с плеч буйну голову.

Тут разбойницьки-ти скоро не ослышались,

Подходить-то они начели к Орсёночку;

Сперьва, сперьва подходили по одному тут,

Как потом же подошли же гони по два-та,

А потом уж как ведь стали они по пять же всё, -

Как Арсёнышка некак забрать не можут тут.

Закрычал тогда на них да гатаман же йих:

«Вы как шуточно берёте, да я смотреть не могу на вас!»

Вот когда разбойнички стали подходить челым десяточком;

А и тут не лютое зелье разгорелосе,

Богатырско-то ведь и сердцо-то растревожилось,

Лепота в его лици перемениласе,

Могучи плечи его же шевелилисе,

Он выхватывал тогда да всё стоячой дуб,

Что стоячой-то он дуб да всё со кореньём,

Он сделал тут дубиночку немалую,

Он ведь и начел етой дубиночкой помахивать,

Вот помахивать дубиночкой, похаживать.

Он в праву руку махнул, – валилася улиця,

Волево-то отмахнул, валились переулочки;

Он прибил-то, разбил же всех разбойницьков,

Он прибил-то ведь разбойницьков петьсот человек,

Он брал тоща у разбойницьков добра коня,

Он ведь брал свою дубиночку, поехал тут.

Ехал-то не мало, не много времени,

Как наехал тут он на камышничков,

Тут камышничков да было шестьдесят же их, -

Перебил-то всех камышничков Арсёнушко.

Он ведь ездил всё трои сутоцьки,

А во многих-то местах убивал камышницьков,

Перебил-то всех камышницьков-разбойницьков,

Перевёз ихно именьицо в единоё,

Вот в единоё-то всё в место во первоё.

Тут ведь сошол тогда Арсёнушко со добра коня,

Он поел, поел тогда да сам покушал-то, -

У разбойницьков всего было ведь вволюшку,

Было много-то у йих же мяса разного,

Было много-то у йих мук и круп же тут,

Тут ведь было разных водочек – каких хочешь пей;

Как попил-поел Арсёнушко, скоро спать же лёг,

Он ведь спал-то лежал, не знат и сам сколько.

Когда проснулсе-то, пробудилсе всё Арсёнушко:

«Я ведь думал, что хожу я во втору Москву,