о том, как воспитывать молодежь и присматривать за порядком в бараке. Теперь огребёт на орехи – мама не горюй! Так ещё напасть – голос начал приходить с утра. Босой остановился посреди барака. В голову пришла неожиданная мысль:

– А если Он все-таки есть, Бог этот?! Может, он мне своего посланника послал? Вроде знака какого. А я не понял. Он опять мне сигнал шлёт. С утра неприятности.

Босой тряхнул головой, прогнав наваждение, и быстрым шагом прошёл в небольшое помещение, переоборудованное шнырями в кухню. Шныри были на месте. Все до одного. Босой насупил брови, встал посредине комнаты и заговорил как можно серьёзнее. Голос в одно мгновение охрип. Из горла вылетел негромкий крик:

– Допрыгались, сопляки! Быстро говорите: кто, что видел. Крыса завелась. Её не выкурить сразу. Эта тварь поганая будет таскать из тумбочек всё, что попадётся под руку, пока мы её не поймаем. Я такое уже проходил. Поймать надо крысу и руки отрубить. Пока нам не отрубили. Хан злющий, как собака. Кинули блаткомитет на жратву и брагу. Вы же знаете, как тяжко «ноги» носят в зону запрет. Вы, бездельники, вечно бродите по бараку. Кто что видел? Говорите быстро! Хан дал полчаса.

Зеки стояли вдоль стенки и молчали. Они опустили головы и переминались с ноги на ногу.

– Ну…! Чего молчите? Кто? Не может быть, чтобы крысу никто не видел. Может, намёк какой? Может, кто чувствует что-нибудь за собой? Говорите, бараны! С нас спрос. Кроме шнырей в бараке никого не бывает. Мужики на работе, приходят только поспать и обратно… Некому лазать по тумбочкам в бараке! Кроме вас! Понятно или нет?

Не слыша и не видя реакции слушателей, Босой перешёл на шёпот:

– Если кто хочет добровольно сдать ворованное, то пусть подкинет куда может. Ближе к продолу. Найдём продукты, я замну тему, говно вопрос, а там видно будет. Бывает. Может, кто духом слаб. Лучше вернуть чужое. Это на воле воровать честь, а за решёткой красть у своих – тяжкий грех. За это самое малое побьют, а не то спишут «в угол». Трахнут в задницу отрядом, вот тогда кричи караул. Как жить?

Время летело с невиданной скоростью. У Босого от нервного перенапряжения враз заболела голова. Не пойман – не вор. Если не найдут крысу, то с него получат за ненадлежащее отношение к общему. Выведут в умывальник и разобьют рожу. Это ещё что. Ну, пару раз въедут в челюсть. Бывает. Главное не в этом. Главное, что он не справился со своими обязанностями. За такой поступок его отстранят от кухни. Выгонят из плотницкого биндяка, а это конец размеренной жизни. Относительно и сытой, и спокойной. Придётся идти в уборщики. Или подметать и убирать в цехах и на пилорамах, или мыть полы в бараке. Скорее всего, в бараке не оставят. Выгонят уборщиком на промку, а там – тоска. Ни пожрать, ни подработать, ни чифирнуть. Голод и холод. Работа самая плохая, самая чумазая и нелюбимая на зоне. Если это случится, то у Босого появится шанс не дожить до освобождения. Сидеть-то ещё прилично. Как чугунному котелку. Босой обвёл взглядом стоящих на кухне шнырей. Он правильно понял их молчание. Хватит разговоров. Все всё понимают. Босой решил распустить своих подопечных. Он посмотрел на часы и понял, что разговорами и угрозами не подействовать. Времени не осталось. Одна надежда. Надежда на то, что у воришки хватит мозгов подкинуть пакет с продуктами.

– Пробегитесь по бараку. Посмотрите, что и как – сказал Босой. Сказал он ради проформы. Лишь бы что-то сказать. Ситуация утекала из-под контроля. Оставалось надеяться на удачу. Или на Бога. Босой проводил глазами шнырей и остался на кухне один. Он подошёл к закопчённому оконному стеклу и с тоской посмотрел на улицу.

– Господи, – вырвалось у него из груди. – Отведи, Господи, от меня напасти. Помоги, Господи…

Босой не знал молитв и не умел молиться. Он верил земному и жил земным. То, что на небесах есть ещё какая-то жизнь и какие-то святые вместе с Богом, мало волновало его, но сейчас небесная помощь была бы не лишней.

Полчаса прошло в одно мгновение. Босой, как и шныри, бесцельно бродил по бараку. Ждать, что найдутся пропавшие продукты, было бессмысленно, а искать их по бараку бесполезно. Самым действенным был бы обыск тумбочек и каптёрки, но разрешение на этот шаг блатные не дали. Куда ни кинь, всюду клин. Наконец, в коридоре барака послышался топот множества ног. У многих зеков из блатных кирзовые сапоги были подкованы, и Босой отчетливо услышал их характерный цокот. Впереди процессии шёл Хан. Лицо его было искорежено ненавистью и злобой. Он направо и налево начал отдавать приказы своим подручным, и вскоре весь барак стал походить на вещевой рынок.

С особенным удовольствием блатные выворачивали наизнанку тумбочки, копались под матрасами и внутри них. Приятно наводить бардак, когда тебе за это ничего не будет. Когда ты делаешь благородное дело, ищешь крысу и заодно получаешь удовольствие, разворачивая чужие вещи. Как чужую жизнь. В лагерях это любят. Устанавливать законы и решать людские судьбы. Воровские законы и понятия не прописаны ни в каких талмудах. Каждый блатной, имеющий «портфель», устанавливал в лагере свои порядки, придерживаясь общих воровских законов, как понимал и трактовал их сам. Отсюда по зонам творился разный беспредел. Бороться с этим беспределом было практически бесполезно. Блатные каждое свое действие оправдывали, как хотели. Выворачивая суть воровских понятий наизнанку. Как тумбочки в бараке. Шмонали с двух сторон. Босой видел, как зеки увлечённо ворошили чужие вещи и громко смеялись. Он сдерживал глухие удары своего сердца. Нет, он не был крысой. Он не брал чужих вещей и ему незачем было переживать, но если в бараке найдут пропавшие продукты питания, ему несдобровать.

– Есть! – взвизгнул чей-то голос. – Нашё-ёл!

Босой вздрогнул. Он посмотрел в сторону крика и внутри у него похолодело. Толпа возбужденных зеков собралась в его проходняке*. От предчувствия беды на его лбу выступила испарина.

– Чья тумбочка?! – заорал Хан на весь барак.

– Босого… Босого тумбочка, – безжалостного подсказал кто-то Хану. Тот выпучил глаза и взглядом нашёл Босого. Босой побледнел. Кровь отхлынула от его лица. Лихорадочно проворачивая в голове мысли о том, что же ответить братве, Босой медленно подошёл по продолу к своему проходняку и застыл в оцепенении перед предвещающим несчастье лицом смотрящего за бараком. Он не знал, что сказать Хану. В бараке повисла гнетущая тишина. Услужливые руки вытащили из его нижней тумбочки небольшой пакет с сахаром и одну банку тушёнки.

– Что скажешь, Босой? – спросил его Хан.

Босой чуть помедлил, но все же собрался с силами и начал говорить в своё оправдание:

– Не брал я этих вещей. Прокладон это. Галимый прокладон. Пойми, Хан, зачем мне держать продукты в тумбочке, если я их ночью утащил из каптёрки? Если бы сожрал – другое дело. Увидел бы кто или как. А так я думаю, завелся у меня враг. Этот враг и есть крыса. Он подкинул мне в тумбочку тушёнку с сахаром и думает, что спросят с меня, как с крысы. Сам понимаешь, на моём месте может оказаться каждый.

Вокруг зашумели. Толпа зеков в одно мгновение разделилась наполовину. Одни кричали, что крыса, пойманная с поличным, ищет лазейку, чтобы уйти от ответственности, а другие сомневались в этом и требовали более тщательной разборки. Слова Босого о том, что каждый может оказаться на его месте, произвели впечатление. Получается, что таким образом можно подставить любого зека, проживающего в бараке. Подкинул своему соседу незаметно в тумбочку банку тушёнки и – привет горячий!

– Действительно, Хан, – сказал Серега Росляков, с которым Босой вместе приехал в лагерь и одно время спал рядом. – Посмотре-еть надо. Если не схватили за руку, то братва и мужики должны посмотреть на человека. По образу жизни, по его поведению. С кондачка решать такие дела нельзя. А вдруг точно, какая-то мразь подкинула парню тушёнку. Мы ему сейчас хребет сломаем, а он не крыса. Не брал чужие вещи… и как с этим быть?

От реплики Сереги Рослякова в бараке притихли. Зеки уже не так воинственно смотрели на Босого. Кое-кто даже переменил взгляд с ненавидящего на жалеющий.

– Согласен, – неожиданно быстро согласился Хан. – Надо смотреть по образу жизни. Не водилось за Босым ничего подобного. Я давно за ним наблюдаю. Он хоть и недавно у нас в бараке, но человек взрослый, старательный и разумный. Я обращаюсь ко всем стоящим здесь, рядом со мной. Кто может сказать за Босого? Кто может подтвердить, что видел его, как он грыз нашу тушёнку или размешивал в кружке чай с сахаром? Если видели и знаете, то говорите смело, не бойтесь. Спросим с Босого, как с «понимающего». Если в бараке не найдётся человека, который может обвинить Босого в крысячестве, то оставим человека в покое. Будем считать, что кто-то подмутил под него и хочет его сожрать.

– Я скажу! – крикнул туберкулёзник Вовка, сосед Босого, спящий под ним, на нижней шконке. – Босой каждый день в пять утра жрёт что-то на своем шконаре. Я сплю плохо. От кашля постоянно просыпаюсь и давно заметил за ним такое. Сегодня, например, пришлось его даже успокаивать. Жрёт утром, сволочь, и ещё разговаривает сам с собой. Я сначала не понял. А теперь всё ясно мне стало. Крыса это.

Босому стало плохо. Подставили его круто, но кто? Кому он нужен? Зекам, живущим вокруг него, он ничего плохого не делал. В душу не лез, операм не стучал. Жил сам по себе. В зоне свои законы. Главное – не мешай жить вокруг себя. У всех сроки, всем плохо. Живи, молчи да радуйся, что жив пока. Он так и делал. Туберкулёзник Вовка во врагах у него не ходил и зла ему никогда не желал. С чего он вдруг налетел на Босого? Толпа сменила настроение и уже десятки глаз, налитых ненавистью, устремились к горлу Босого. Он почувствовал на себе недобрый взгляд толпы и понял, что если что-то не предпримет, то зеки просто разорвут его на части.

– Точно, он и в столовой перестал баланду жрать! – добавил к сказанному шнырь Копейка. – И сахар я у него видел…. Точно видел, вроде, сахар был.

– Ты, Копейка, давай без «вроде». Вроде Володя, а манеры Кузьмы! Говори, как есть, с толком. Без сомнения. А то – «вроде»….

Слова Сергея Рослякова приостановили решение Хана. Тот поднял было руку и хотел крикнуть: «Дави крысу!», но остановился и внимательно посмотрел на Босого. Удивительно, но взгляд Хана изменился. Хан засомневался в словах Копейки, а Босой бесился от негодования. Он не брал чужих вещей, но бессилен был убедить в этом окружающих. Босой хотел рассказать о Голосе, который приходит к нему каждое утро и разговаривает с ним. Он много чего хотел сказать, видя такую несправедливость по отношению к себе. Босой увидел лукавый взгляд шныря Копейки и понял, что именно по его инициативе, а, возможно, и с его подачи разгорелся против него сыр-бор. Что, возможно, Копейка и есть та самая крыса, которая «увела» у блатных продукты питания. Только не было слов у Босого. Камень встал в горле, мешая языку говорить правду. Он только прохрипел чуть слышно прямо в лицо Хану:

– Богом клянусь, не брал!

В бараке повисла тревожная тишина. Все ждали решения Хана. Он смотрящий за бараком, ему и решение принимать. Хотя и так все ясно. Если Хан объявит Босого крысой, то немедленно, прямо в проходняке, порвут его на части десятки крепких рук. Если нет, то жить Босому всё равно не долго. Однажды ночью накроют ему рот подушкой и удавят во сне. Крыса не выживет в бараке. Нет ей оправдания.

Всё уже круг зеков. Всё теснее подбираются они к Босому, жадно потирая руки от нетерпения. От предчувствия чужой боли. Босой всё понял. Надежды на спасение ноль. Он поднял глаза к грязному чёрному потолку барака и вдруг увидел себя в той самой квартире, в которой он хлестал железной монтировкой мёртвое тело девушки. Картина преступления была такой живой и явственной, что он даже ощутил на своей щеке брызги теплой человеческой крови. Мысль пришла сама собой: «Всё, Босой. Конец тебе. Вот и наступила расплата за смерть невинных женщин».

Хан молчал, будто ждал чего то. Сомнения терзали его душу. Как только он услышал голос шныря Копейки, как только он увидел его подлые глаза, бегающие по кругу от страха, то сразу понял: Босой тут ни при чем. Скорее всего, Копейка и есть та самая крыса, которая слямзила из каптёрки продукты. Но как докажешь? Дело с разборками зашло так далеко, что отступать Хану было нельзя. Свидетели налицо, и решение принимать всё равно придётся. У него у самого врагов хватает. Милосердие и жалость в зоне не в чести. Смотрящий должен править железной рукой. Иначе конец. Самого приговорят. Найдут способ.

Круг зеков вокруг Босого становился все уже. Хан с сочувствием посмотрел на Босого и решил, что своя шкура ближе к телу. Он открыл рот и вдруг замер на полуслове. Старческий слабенький голос отчётливо проскрипел в тишине:

– Не брал Босой тушёнки с сахаром. Это Копейка взял. Вчера ночью. Я видел. Знаю, куда спрятал. В биндяке слесарном у Ромы, его земляка. Сахар подкинул Босому, чтобы на него не подумали. Если не верите, то пусть покажет карманы. У него и сейчас в кармане лепня*, сахар в газету завёрнутый лежит.

Зеки открыли рты от неожиданного поворота события и вытаращили глаза на Копейку.

– Карманы выверни, – заорал во всю глотку Хан.

Копейка замотал головой и испуганно крикнул:

– Это не я. Я не дам себя шмонать. Вы чё, менты? Шмонать меня будете?!

– Помогите ему, – уверенно сказал Хан.

Трое его подручных в одно мгновение содрали лепень с плеч Копейки и тут же вывернули карманы. На серые некрашеные половые доски барака из кармана лепня выпал газетный сверток. Хан поднял его с пола и развернул. В нём на свету заиграли таинственным светом крупинки сахарного песка. Зеки не ожидали такого поворота событий. Со всех сторон послышались матерные возгласы:

– Ах ты, гад ползучий! Мразь… сволочь… давить таких надо.

– Крыса! – крикнул Хан и показал рукой на бледного, как смерть, Копейку. Жадные до крови руки потянулись к горлу почти мёртвого от страха парня.

Зеки отошли от Босого и окружили Копейку. Они схватили его за руки и потащили в умывальник. В бараке остались только Хан и Босой.

– Извини, брат, – сказал Хан и похлопал по плечу Босого. – Всё в жизни бывает. Главное, как в кино, чтобы концовка была хорошая. Она у тебя просто отличная. Давай, дружище, живи – не кашляй, на меня зла не держи. Тому старику в ноги поклонись. Он тебя от смерти спас. Я тоже сомневался, что ты крыса, но дело такое…. Зеки – народ не простой. Думаешь, мне легко человеческую судьбу решать?

Босой промолчал. У него не было сил говорить. Он кивнул смотрящему и молча полез на свою шконку. Отдохнуть. Устал.

Босой долго искал старика, но так и не нашёл. Кто-то его видел в бараке, раз или два. Кто-то говорил, что он освободился на следующий день. Только через три дня Босой написал письмо на волю. С одной просьбой – прислать ему православный крестик и Псалтирь.