Цитаты из книги «Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции»

Для борьбы с лихими людьми царь Иван Грозный велел создать «на местах» особые выборные органы – губные избы (от слова «губа» – округ) в составе 3–4 боярских детей, «которые бы грамоте умели и которые пригожи [зажиточны и благонадежны]»

Специально выделенных для розыска преступников людей в штате не было. По мере необходимости Дивьер поручал сыск одному из 8 офицеров, состоявших на службе. А часто в связи с загруженностью офицеров занимался сыском сам, иногда на пару с Петром I. Так, 16 января 1724 года

занимались сами потерпевшие, которые, самостоятельно собрав доказательства, обращались потом в суд

Указом от 22 июля 1730 года Сыскной приказ в Москве:

В царствование Елизаветы Петровны подобный орган – Розыскная Экспедиция – будет создан и в Санкт-Петербурге.

С тех пор два вида сыска существовали параллельно. Поимка преступника губными учреждениями завершалась следствием и наказанием в них; выявление вора сводом оканчивалось прежним состязательным процессом, который, как и ранее, принимал за доказательства свидетельские показания, «поле» (хорошо знакомый нам по сериалу «Игра престолов» судебный поединок) и крестное целование.

Согласно Русской Правде любые правонарушения – от неуплаты долга до убийства – рассматривались как «обиды». А это означало, что дело могло возникнуть только в том случае, если «обида» была соответствующим образом оформлена и для её удовлетворения представлялись доказательства а) вначале потерпевшие должны объявить о совершенном против них преступлении на площади или в другом людном месте («закличить на торгу»), например, объявить о пропаже вещи, описав признаки, по которым её можно опознать;

По данным статистики, в начале XX века в Петербурге насчитывалось около четырех с половиной тысяч билетных, до шести тысяч бланковых, и еще почти три тысячи женщин полиция «подозревала» в тайной проституции. В действительности последних было намного больше, особенно в непроницаемых для надзора местах (Гавань, Горячее поле и т. д.).

и горюны выглядели помпезно. Костюм босяк получал от артельщика на время похорон. Но сапоги ему давать опасались – сбежит и не вернет. Их полагалось иметь от себя. Самые пропащие не выдерживали и пропивали сапоги и тогда вылетали из артели, катясь еще ниже по социальной лестнице. Несмотря на такое житье, горюны считались людьми денежными. За участие в похоронной процессии полагалось 60 копеек, из которых 5 надо было отдать артельщику. Однако безутешные родственники покойного часто добавляли еще денег, а похорон в день было несколько. А еще можно было что-то украсть, если пускали в дом. У людей горе, им не до присмотра… В итоге босяк скапливал к вечеру больше рубля, на которые тут же и напивался в стельку. И так каждый день, пока не «хватит» белая горячка.

Сами себя они называли траурщиками. Большая артель – более 200 человек – жила в Кадетском флигеле Пироговского дома, всего в двух комнатах. Все они были горькие пьяницы, единственной ценностью которых являлись сапоги. Одеяние факельщика само по себе отличалось даже пышностью: шляпа и фрак с белой оторочкой, брюки с галуном и белый шарф, который заменял манишку, прикрывая отсутствие белья. Задача горюнов – придать торжественность похоронам. Одни несли кисти балдахина, свисавшие с катафалка, другие торжественно шагали с факелами. Белый цвет тогда являлся траурным