Я достал серебряный рубль и отправил ее на базар, сказав, чтобы охрана пропустила братьев. Сыновья зашли и принесли горшок с вареной курицей, завернутый в толстую дерюгу, чтобы не остыла. Я вышел, чтобы не смущать мужика, которому, видно, полегчало, так как он начал есть с аппетитом. Вскоре приехал вчерашний купец с вырванным зубом. Осмотрел и его, опухоль со щеки спала, десно начало закрываться на месте вырванного зуба. Дал ему пачку фурацилина и сказал, чтобы полоскал им рот, особенно после еды. Кроме того, посоветовал заваривать кору дуба для полоскания полости рта, с целью укрепления десны и избавления от бактерий и вирусов. Благодарный купец выложил кошель с серебром на стол.

– Не многовато ли платишь за свой зуб, уважаемый? – спросил я его.

– Никто не брался за мой зуб! Бабки нашептывали его, заговаривали, пихали в рот всякую гадость, а он, собака, болел все сильнее. Ладно, купцы посоветовали тебя, княже! Поверь, первый раз выспался за это время, без боли и холодных примочек. Так что бери, это я тебе от чистого сердца. – поклонился мне в пояс купец.

В это время вернулась Лада с мумием и влюбленным женихом со сломанной рукой. Осмотрел его руку, чтобы не ослабли дощечки, которые заменяли гипс и удерживали срастающиеся кости. Все было в порядке. Взял у Лады мумие и дал часть его парню, сказав, чтобы ел три раза в день по маленькому кусочку. Оторвал и показал, по какому, заставив его проглотить мумие. Посоветовал побольше есть холодца, пить настой ягод шиповника и есть отварные луковицы лука. Перечислив все это ему, приказал в полдень прийти на площадь с невестой, где будет суд над его обидчиком. После чего пошел на кухню позавтракать, а то как говорит моя милая кухарка Пелагея «все ездют и ездют на барине, одни кожа и кости остались…».

Завтрак, как всегда, был изумительный: гусь, тушеный в капусте, каша с мясом и овощами, пироги рыбные, компот, остальное, братцы, не пробовал. Взмолился, что лопну от такого количества вкуснятины. Морщинистое лицо моей кухарки расплылось от такой похвалы. Поцеловав ее в щеку, я оставил ей серебряный рубль из кошеля купца и поехал на строительство кинематографа. Благо время до обеда у меня еще было.

Нашел мастера-прораба, и обошли все здание. Работа с утра уже вовсю кипела, начали перекрывать крышу, главное, успеть до дождей. Другие вставляли оконные блоки, третьи – двери… Просмотрев все, похвалил мастера за правильно организованную работу. Спросил, что еще ему нужно для стройки? Он попросил доставить быстрее стекло и железо для кочегарки в подвале. Пообещав в ближайшее время все подвезти, я поехал на площадь, благо время уже подходило к 12 дня.

Толпа на площади уже собралась большая, сзади все подходил народ, потихоньку заполняя свободное пространство вокруг помоста, где уже стоял обвиняемый с двумя стражниками. Я подъехал на коне к помосту и легко взбежал на него, где поздоровался со всеми пришедшими сюда гражданами Рязани, поклонившись им в пояс. Крики восторга чуть не оглушили меня, так как весь город знал меня как организатора просмотра фильмов и как лучшего лекаря. Взмахнув рукой, требуя тишины, я начал свою речь, рассказывая о счастливой паре, которые любят друг друга и вот-вот должны обвенчаться, но злобный сын купца Кондрашова коварно изувечил парнишку и стал домогаться до его невесты. Народ затих, слушая мою речь, бабы вытирали краешком платка слезы, услышав, как кричал раненый парнишка, что не уступит, пусть даже его убьют, своей любви. И о том, как я весь вечер спасал ему его руку, чтобы сохранить ему ее для его любимой. И вот сейчас народ будет его судить, что присудит, так тому и быть.

– А сейчас я попрошу на помост выйти наших влюбленных! – пригласил я пострадавшего и его невесту, которые стояли возле помоста.

Смущаясь, они поднялись ко мне. Перевязанная рука висела на бинте через шею. Большой кровоподтек на лице так же не украшал жениха, но его невеста смотрела на него так влюбленно, что на его увечья никто и не обращал внимания.

– Ну, что ж, друзья! Вы видите пострадавших и виновника, сына купца Кондрашова. Давайте судить по русской Правде. Как лекарь, я могу сказать, что три месяца он не сможет этой рукой работать, значит, будет голодать. По его словам, он работал гончаром и делал кружки. За рабочий день он мог сделать сто штук по цене одна копейка серебром. Значит, мог заработать один рубль серебром. На девяносто два дня злодей его вывел из строя. Я правильно считаю?

– Правильно! – воскликнула толпа, которой я умело управлял, играя на их струнах сострадания.

– И вот, когда скоро свадьба, и он надеется заработать на нее, вот этот злодей, – я показал на сжавшегося от страха сына купца. – из-за угла, коварно, наносит удар дубиной, ломая ему кости, чтобы он не мог защитить себя и невесту! Как, народ Рязани, я должен с ним поступить?

– Смерть ему, как разбойнику. – раздался голос рядом с помостом, и отовсюду его подхватила толпа. – Смерть, смерть кровопийцу!!!

Кондрашов-младший рухнул на колени перед толпой и, размазывая хлынувшие слезы, просил пощады. Но толпа хотела крови. Я поднял руку и потребовал тишины.

– Друзья! Я понимаю, что вы требуете сурового наказания этому зарвавшемуся молодому злодею. Но кто же оплатит потерю трудоспособности нашему влюбленному жениху, если мы казним обидчика? А по Правде пишется, что виновный должен заплатить мзду соответственно его вине! Пусть заплатит за дни, что он не может работать, то есть сто рублей серебром, и десять рублей штрафа городу, которые я хочу потратить на бесплатную больницу для детей и беременных женщин. Если согласны, подымите руки! – подвел я итог. Лес рук поднялся над площадью.

– Вот только, кто заплатит за него? Я не вижу желающих.

– Я здесь! – проскрипел голос, как будто несмазанная дверь открылась в неведомо куда.

Высокий, худощавый мужчина с редкой хилой бородой и злобными глазами поднялся на помост. Следом за ним шел упитанный мужичок с сумкой через плечо. Отовсюду слышался шепот: «Сам Кондрашов пришел!», «Так им и надо, кровопивцам!». Кто-то просто плевал им во след.

– Я готов заплатить за сына! – проскрипел купец.

– Хорошо! Сто рублей пострадавшему и десять городу! – сказал я.

Купец махнул рукой следующему за ним мужичку, и тот стал доставать из сумки кошели. Вручив сто рублей пострадавшим, я повернулся к народу:

– Мои земляки! Пострадавшая сторона удовлетворена вашим судом, но удовлетворены ли вы этим? Деньги заплатил отец, он же и воспитал негодяя! А сам-то негодяй ничем не рассчитался! Думаю, десяток ударов кнутом по заднему месту добавят мозгов, что нельзя обижать слабых, нужно уважать старших и другие основы христианства! Кто готов стать учителем этого недоросля? Кто вобьет ему через зад, мудрость народную?

Толпа хохотала, на помост вышел кряжистый казак, поправляя роскошные усы. За голенищем у него была воткнута нагайка:

– Дай, княже, поучить этого парубка! Своих выучил, хорошие хлопцы получились, авось и из этого дурня толк будет!

Я махнул рукой, и стражники привязали его к столбу, спустив портки почти до колен. Казак поплевал на ладони и, взмахнув нагайкой, опустил ее ровно поперек розовых булок. Рев раздался над площадью, казалось, орал не один купчишка, а десяток. Следом за вторым ударом последовала новая серия возмущенных воплей. После шестого удара голова виновника поникла, и воплей не последовало.

– Скис, слабак! – сплюнул казак, сматывая нагайку и засовывая ее за голенище.

– Воевода! Можно вопрос? – раздался женский голос. На помост поднялась мать больного дифтерией ребенка.

– Конечно! Мы ж с народом суд ведем! – ответил я.

– А если по Правде, что бывает за изнасилование подчиненной (в древней Руси было слово «пошибание» – прим. автора)?

– Кто же тебя «пошиб»? – удивленный смелостью женщины, спросил я.

– А вот купец Кондрашов, вместе со своим управляющим и испоганили меня! – указав на этих двоих, что стояли на помосте, ответила она.