Потом я не раз удивлялся сам себе, как это сразу не понял, куда она клонит. Но только в тот момент у меня и мысли не появилось, как дальше потечет наш разговор.

– Ты продолжай-продолжай, – озадаченный словами жены, сказал я.

– Ну, сделала я глупость, – заговорила она торопливо, словно боялась, что я ее перебью и она не успеет высказаться. – Ну, избей меня, а потом прости… Ты бы знал, как я раскаиваюсь…

Она еще что-то говорила в том же духе. А я ошеломленно молчал. Ничего себе заявочка!

После всего того, что произошло…

– А его куда денем? – перебил я жену, кивнув на фотографию улыбающегося мальчугана.

Людмила бросила на карточку мимолетный взгляд и тут же обмякла, опять опустила голову.

– Куда же ты пойдешь? – тихо, тоскливо проговорила она. – У тебя же никого нет…

Надо же, по самому больному, по самому незащищенному месту бьет, – накручивал себя я.

А внутренний голос нашептывал: а ведь и в самом деле никого и нигде у тебя нет. Так чего же ты думаешь? Плюнь на все, да и оставайся. Да, стерва у тебя жена – ну так ведь не у тебя одного. Сколько с тобой мужиков сидело – что же у всех их жены верно ждали своих мужей? Вся-то разница: ты об этом знаешь, а многие делают вид, что не догадываются. Поживешь немного, постепенно все забудется и будете опять жить, как и встарь – дружненько и ладненько.

Да, может быть, – возразил я сам себе. Только эта симпатичная мордашка будет всегда маячить передо мной.

Ну и что? – удивился искуситель. Сколько людей усыновляют чужих детей – и ничего. По статистике десять процентов детей во вполне нормальных семьях рождается, как говорится, от соседов. А формальные отцы об этом чаще всего не подозревают. И даже если подозревают, благоразумно делают вид, что знать о своих рожках не знают, ведать не ведают… Ну а парень он славный – привыкнешь, будешь воспитывать за своего…

Но ведь она меня предала, когда мне было плохо, когда я там лямку тянул, – не мог согласиться я. Она же стерва!

«Предела» – передразнил меня внутренний голос. Говорит же, что ошибку сделала. Кается… Ты-то в жизни всегда ангелочком был, никого не предавал, никогда не ошибался, никому не делал больно? Ну а то, что стерва… Ты что же, раньше никогда со стервами не спал? Или мало мужчин на белом свете живет, которые знают, что у их жен что-то там было в прошлом? Больше сочувствовать надо тем, кто об этом не знает. Оставайся…

Но ты же знаешь, – внушал я сам себе, – что я ей этого все равно до конца никогда не прощу. Если вспылю, когда выпью, обязательно ей пенять стану.

Ну и что? – цинично хмыкнул искуситель. Сама же виновата, так почему бы и не попенять иногда?.. Ты подумай, о чем задумался! Выбор-то небогат! Или ты плюешь на все, в том числе и на самолюбие свое, и остаешься – тогда сегодня будешь сыт, пьян и спать в чистой постели с красивой женщиной. Или ты сейчас гордо удаляешься, будешь ночевать где-нибудь на вокзале, а то и в отделении милиции – а в чистой постели с твоей женой будет спать кто-то другой.

Почему-то именно такая постановка вопроса едва не решила все. И тогда неведомо, как все пошло бы дальше, как повернулась бы моя жизнь. Потому что, как ни говори, а сидевшая передо мной женщина была МОЕЙ ЖЕНОЙ. И тот человек, которого я не видел и не знал, в случае, если я уйду, будет спать не с какой-то посторонней шаболдой – он будет спать с МОЕЙ ЖЕНОЙ!

Покажите мне мужчину, которого такая постановка вопроса не заденет – и я ему не поверю.

…Все, о чем я так долго писал, всколыхнулось у меня в душе одновременно. Взвихрилось, закружило, сталкиваясь и искря. И я не знаю, что победило бы, если бы не случилось то, что случилось.

– Решать тебе, Костя, – опять глядя на свои нервно подрагивающие пальцы, заговорила, не дождавшись моего ответа, Людмила. – Я понимаю, что тебе ТАМ было несладко. Признаю, что я тебя практически предала. Все так. Только ведь пойми и ты, Костя, я ведь живая… А тебя не было столько лет… Ты скажешь, что и ты живой. Да. Только ведь у тебя там не было соблазнов. А тут – вон сколько мужчин вокруг. Ну и закружило…

Не было соблазнов… В памяти всплыл Машутка. Наверное, когда соблазнов нет, люди их сами придумывают. Природа есть природа, ее не обманешь. Так в чем же больший грех: здесь у нее ЭТОТ, или там у меня Машутка?..

Я дрогнул. В конце концов человек изначально тянется к определенности. И вот у меня выбор: определенность с неверной женой или полная неопределенность.

– У тебя выпить есть?

Людмила вздрогнула, услышав мой голос. Вскинула на меня глаза… Нет, не глаза, очи. Большие, красивые, полные слез очи.

– Что?

– Выпить у тебя есть? – повторил я. – Сколько лет с женщиной не пил…

Она сорвалась с места.

– Я не знаю… – растерянно заговорила она. – Где-то, наверное, есть. Я-то не пью, а у… – она осеклась, замолчала, со страхом ожидая мою реакцию.

А в глазах уже зарождалась надежда. А в уголках губ уже обозначалась улыбка. А плечи по-прежнему были непривычно-робко опущены, не веря в возможность прощения.

В конце концов, верность – неверность, это все условности. А выпить хотелось. И поесть хорошо. А потом… И снова, как тогда в коридоре с «администрацией» плоть с готовностью откликнулась на один только намек на желание.

Людмила выпорхнула в коридор. И тут же на кухне что-то с грохотом упало и покатилось.

– Сейчас Ярик со школы придет, – прокричала жена с кухни. – Он в это время всегда приходит. А потом идет на тренировку… Он у нас спортом занимается…

Я в ответ кричать не стал. Поднялся с кресла и сам прошел на кухню.

И совершил то, что в одно мгновение разрушило то, что могло вернуть мою жизнь в семейное русло.

– Ярик придет нескоро, – сказал я. – Я заходил в школу и забрал его. Он сейчас гуляет, чтобы мы могли поговорить спокойно.

Людмила замерла. Она сидела на корточках перед открытым шкафчиком. На мои слова она повернулась неловко (или расчетливо?), отчего подол домашнего платья задрался куда выше общепринятых норм.

– Ты был в школе? – удивленно спросила она.

– Да. А почему это тебя так удивляет?

Она опустила глаза к разверстому нутру шкафчика.

– Нет, ничего. Значит, Ярик сейчас не придет?

– Нет, мы с ним расстались перед подъездом, – до конца раскрылся я.

Вот тут, именно тут я и сделал глупость. Впрочем, может, это само провидение двигало мною когда я задал вопрос.

– Слушай, Людмила, пока суть да дело, отдай мне мои документы…

Дело в том, что когда я поступил в военное училище, по случайности (именно по случайности, потому что тогда ума для этого у меня не хватило бы) не сдал свой гражданский паспорт. Так он и валялся в домашних бумагах, полузабытый. Ну а теперь я вспомнил о нем. Потому что взамен своей справки мне выдадут паспорт, в котором будет отметка о судимости. А я подумал о том, что если удастся, попытаться устроиться куда-нибудь работать по старому, «чистому» паспорту.

Ну а вторым документом, который оставался у Людмилы, была моя «афганская» «корочка». Сейчас для участников войны в Афганистане предоставлены кое-какие льготы, в частности, бесплатный проезд в городском и пригородном транспорте. А мне сейчас это было бы весьма кстати.

Обрадованная моей реакцией на ее слова, Людмила замерла с початой бутылкой водки в руках. Повернулась ко мне и произнесла чуть смущенно:

– Ты знаешь, твое удостоверение о льготах сейчас у… – она опять осеклась, не решившись произнести ЕГО имя. – Он скоро придет и отдаст тебе…

Эти ее слова были подобны грому, который прогремел на ясном небе.

Это что ж выходит-то, братцы? Значит, по моему «Свидетельству» сейчас ездит и живет человек, который отнял у меня жену? Значит, потому и не подавала все эти годы на развод моя жена, потому что платила льготную квартплату по моим документам, потому что ее хахалю выгодно было пользоваться моей «корочкой»… Вдруг вспомнился телефон, который я увидел в прихожей и которого не было ПРИ МНЕ – тоже, небось, поставили по льготной очереди.

Наверное, все эти чувства мгновенно проявились у меня на лице. Потому что Людмила мгновенно изменилась лицом и зачастила, сбиваясь и проглатывая слоги:

– Ну, ты посуди сам: если есть возможность, то почему же ею не пользоваться…

Говорят, у разведчиков есть такая таблетка: каким бы пьяным ты ни был – проглотишь ее и сразу протрезвеешь. Врут, наверное. Но только ее слова стали для меня сродни той таблетки. Потому что я мгновенно протрезвел.

Это что же – простить? Можно многое простить, но только не такое. Предать мужа и пользоваться его льготами? И не только самой пользоваться, но и любовнику дать возможность пользоваться твоими же льготами?..

– Во сколько ОН приходит?

Людмила поняла, кого я имею в виду. Но она еще не поняла, что между нами все уже кончено окончательно.

– Через час, – бросила она взгляд на настенные часы.

– Через два часа я буду ждать Ярослава на автовокзале, – твердо сказал я. Короткая «расслабуха» закончилась. – Он должен принести все, о чем я говорил. И в первую очередь документы.

Людмила ничего не понимала.

– Но погоди, Костя… Ты ведь…

Я глядел на женщину, которая по-прежнему сидела на корточках перед разверстым нутром кухонного шкафчика с соблазнительно оголенными бедрами.

Лишь с этого момента она перестала для меня быть женой и стала обыкновенной… В общем, перестала быть женой. Она больше не была красивой, обаятельной и соблазнительной, желанной. Она перестала быть для меня женщиной, с которой еще десять минут назад я согласен был повторно связать свою судьбу.

– Я сказал: через два часа Ярослав должен принести мне чемодан и документы, – раздельно повторил я. – Деньги можешь не передавать!

Людмила ничего не могла понять.

– Но погоди, Костя! Что случилось?..

Однако я больше не желал объяснений.

– Через два часа на автовокзале!

Дверь громко щелкнула язычком замка. В памяти запечатлелись полные слез и недоумения глаза бывшей жены. И я знал, что больше в этой квартире не появлюсь. Меня здесь предали дважды.

Позже, когда я опять тащился в тряском автобусе, вспомнилось мне стихотворение, которое как-то мне читал Поэт – интеллигентный парнишка, за которого я вступился и который после того все время старался держаться поближе ко мне.

Как-то вечером, неумело затягиваясь подобранным «бычком», он нараспев читал стихотворение покойного уже Андрея Матяха:

 
«Давайте верить греку,
Сказавшему: «Учти:
В одну и ту же реку
Два раза не войти!
Ведь устали не знает
Текучая вода,
И все, что принимает,
Уносит без следа».
Был щедр на откровенья
Практичный древний грек —
Вне всякого сомненья
Разумный человек.
Для нас, своих потомков,
Он мыслил не спеша
В тени маслины тонкой,
Под сенью шалаша…
С тех славных пор античных
Немало лет прошло,
В моря из рек различных
Воды перетекло.
Но мы, пренебрегая
Советом мудреца,
Потоков проверяем
Текучесть без конца.
Отчаянно мечтая
Минувшее вернуть,
Мы, в лоно вод вбегая,
Со дна вздымаем муть.
Река, забот не зная,
Бежит за веком век.
На нас, с небес взирая,
Хохочет мудрый грек…
И вдруг – остановилась
Текучая вода,
И снова возвратились
Ушедшие года.
С безумною надеждой
Мы вспенили поток.
Да, все, как было прежде.
Но… все-таки не то.
И истина открылась
В кристальной простоте:
Река не изменилась,
Да мы уже не те…
 

– Понимаете, Константин Васильевич? – говорил потом Поэт. – Мы все так надеемся, что когда выйдем отсюда, все у нас пойдет, как прежде. А ведь такого, как было, уже не будет. И дома, в смысле семьи, такого, как был раньше, как бы мы и ваши родные к этому ни стремились, всего этого уже не будет. Андрей Матях, автор этого стихотворения, абсолютно прав! Пусть даже река попытается повернуть вспять – мы-то уже не те! – Он сплюнул и втоптал в землю скуренный до последнего предела «бычок». – Потому что из памяти и из души вытравить все вот это, – он повел подбородком в сторону ближайшей вышки с часовым и «колючки», – просто невозможно…

ТАМ всем было нелегко. А таким вот интеллигентным паренькам – втройне.

С чего это теперь я вдруг вспомнил его? А потому, что в своем предвидении он сказал в самую точку: все мы за это время изменились. Вернее, изменились обстоятельства, которые, в свою очередь изменили нас. И что-то изменить, как бы того ни хотели, мы не в силах.

Умом я понимал, что все произошло именно так, как и должно было произойти, что я поступил именно так, как должен был поступить. И все же было мне неимоверно тоскливо.

Потому что мне попросту некуда было податься на всем белом свете.

6

Я ехал в электричке в сторону Москвы. Глядел в окно.

Думал. Пил прямо из горлышка купленную в привокзальном ларьке водку. Закусывал подсоленными орешками арахиса из пакетика. И снова думал, думал, думал…

Мысли скакали, подобно кенгуру, с одной темы на другую, с одного вопроса на другой.

Жена… Теперь, впрочем, я ее так не называл даже мысленно. Обозначил ее про себе абстрактно-отвлеченно: ОНА. И все, точка. Формально – да, она оставалась мне женой, потому что не подала своевременно документы на развод. Но, как теперь мне стало ясно, не подала с вполне определенной целью: чтобы не лишиться неких благ, положенных воину – хрен его задери, это слово – интернационалисту. Вот оно, «Свидетельство о льготах» в плексигласовом футляре, лежит в кармане – черта с два этот трахарь-перехватчик сможет теперь воспользоваться этой «корочкой» для пробивания моей бывшей семье, в которую он примазался, каких-либо поблажек. Сам их заслужи, сам за них повкалывай, кровушку пролей: свою, подчиненных, врагов… Много вас таких, привыкших брать от жизни то, что другие заработали, выстрадали, вымучили…

Написать бы сюда, в местную администрацию, о том, что некий имярек пользуется правами «афганца» незаконно… Ну да ладно, этого я делать не буду, пусть живет, гнида. И гнидесса моя при нем тоже пусть живет.

«Администрация»… Как ее назвал Ярослав? Лариска. Ну, ученики часто учителей за глаза по имени обзывают. Сам был таким же… Лариса… Чайка по древнегречески. Вот она бы так с мужем поступила, случись с ним беда?.. A-а, и она, небось, такая же как и все – все они, бабы, одним миром мазаны.

Такая же… Все ли они такие? Ведь были же декабристки, например. Правда, когда мы вспоминаем их, говорим словами Некрасова: «Русские женщины». А ведь их в Сибирь последовало только одиннадцать из полутора сотен сосланных, да и то две из них были француженками… Может, это и есть истинное соотношение порядочных и не слишком порядочных женщин: одиннадцать из ста пятидесяти?.. Кто его знает, такой статистики, наверное, никто не вел. Ну хорошо, а все ли мужчины порядочнее женщин? Нет, конечно. Просто мы от женщин ждем того, в чем сами не являемся образцами добродетели. Почему-то считается, что так оно и должно быть: мы грешим с посторонними женщинами, требуя от своей неукоснительной верности. Абсурд, если разобраться.

Однако я сейчас не о грехе как таковом. Просто я сейчас понял, что должны существовать рамки греха. Безгрешных людей не бывает. А потому порядочным можно считать только того, кто эти рамки выдерживает.

Браво, Константин Васильевич, съехидничал внутренний голос. Прямо Гораций, Конфуций или Козьма Прутков – какие афоризмы выдаешь… Вот только кто тебе сказал, что такие рамки должны и в самом деле быть? И кто, по-твоему, их должен устанавливать? И что хуже – грех тайный или грех открытый?..

Рекбус, как говаривал покойный Райкин-старший, кроксворд…

– Мужчина, в одиночку пить вредно.

Я даже вздрогнул от этого голоса, который столь бесцеремонно вторгся в мои разбегающиеся мысли. Повернулся от окна, оглянувшись.

Рядом со мной плюхнулась на вагонную лавку девица лет тридцати или около того, весьма шалавого вида. Глядела на меня оценивающе, будто дубленку примеряла. Или мужика на вечер «снимала».

– Так и ты выпей со мной, – не пытаясь подобрать ответ пооригинальнее, предложил я ей именно то, на что она откровенно напрашивалась.

Водки в бутылке оставалось еще граммов двести. А мне на голодный желудок, сам чувствовал, уже и в самом деле достаточно.

– Что ж, угости!

Годы без женщины! Годы!.. Она мне привиделась писаной красавицей. И к тому же непритязательной. В конце концов, пусть осудит меня тот, кто сам устоял бы в такой ситуации.

– Угощаю! – жестом гусара графа Турбина-отца, швырнувшего цыганам остатки карточного выигрыша, протянул я ей остатки водки. – Только извини, хрустальных бокалов и ананасов на закуску не купил… Как в том анекдоте: «Звыняйте, Джонни, бананив немае…»

Она коротко, с готовностью хохотнула, охотно ухватилась за горлышко. Правда, ухватилась немного неуверенно – видно, уже и без того была в подпитии. Приложилась, несколько раз крупно глотнула. Поперхнулась, сморщившись, закашлялась. Из уголка рта потекла на платье струйка водки.

Еще не прокашлявшись, она весело и озорно подмигнула мне: извини, мол.

– Тебя как зовут, мужчина?

Прокашлявшись, девица отпила еще, теперь совсем чуть-чуть, опять сморщилась и опять уставилась на меня шалаво и пьяно. И пьяняще.

– Константин, – не стал скрывать я.

– Значит, Костик, – мгновенно сократила девица.

– Константин, – поправил я ее.

Еще на Костю я, быть может, и согласился бы. Но Костик… Костик – это перебор.

– Долго и длинно, – скривила губы девица. – Без пол-литры и не выговоришь.

– Ну так чего ж ты ждешь? Выпей – и выговори!

Она опять с готовностью хихикнула и смело отхлебнула еще. Передернулась, громко выдохнула. Икнула. А потом достала из кармана куртки и протянула мне большое зеленое яблоко.

– На вот, закуси. А то просто так пьешь… Без закуси пить вредно.

Я чуть усмехнулся. Ишь, Ева отыскалась, яблочком соблазнять. С Дерева познания добра и зла… Да я, дева, этого самого зла полной ложкой нахлебался во как, по самые уши… Разве что добра познать?.. Ну да ладно, будем надеяться, что в горле кусок, как у Адама, не застрянет и второй кадык не вырастет.

– Чего это ты надираешься? Так нельзя, в одиночку-то… Ты просто тихушник-алкоголик или у тебя беда какая стряслась? – не унималась девица.

Твою мать етить, психолог-утешитель выискалась! Тебе-то что за дело?..

Однако хамить не стал. Все же баба, вроде по-доброму говорит…

Не отвечая ей, в свою очередь спросил:

– А тебя как зовут?

– Марина, – жеманно протянула мне руку. – Будем знакомы. А можно Марианна.

– Очень приятно, – столь же церемонно ответил я.

В самом деле, какая мне-то разница? Марианна – так Марианна.

Судя по ее жесту, откровенно претендующему на кокетство, она рассчитывала, что я едва ли не приложусь к ее ручке. Однако я только пожал ее широкую крепкую ладошку.

Как мне показалось, пора было переводить разговор в более конструктивное русло.

– Куда мы едем, Марианна свет-батьковна?

Признаться, была мысль, что она изобразит смущение, начнет из себя строить нецелованную девочку. Однако все произошло проще, будничнее.