– Смирно! Равнение на середину! Товарищ подполковник, в результате проведенной операции бежавший преступник не обнаружен… Нельма сбежала… У нее течка…

– Поставьте пост наблюдения из двух человек. Остальных в лагерь…

***

Михалыч торчал в щели, не зная, что предпринять, – было жарко и душно. Именно в таких условиях происходит мумизация трупа. Погибнув от голода, человек начинает сохнуть. Возникает мумия. Церковь могут снова отреставрировать и закрыть. В таком виде она простоит века. Потом ее всё же снесут… Либо она свалится в яр… При этом выпадет из укрытия легкая и страшная мумия. Здесь уже приходилось застревать подростком, но тогда спасла чрезмерная худоба.

Он уперся стопами в пазы между бревен, дернулся кверху и сразу застрял: обувь скользила, а грудь упиралась в сруб. Если подниматься, то лишь на выдохе, когда объем груди уменьшается.

Обшивка трещала. Михалыч божился, что в следующий раз, прежде чем совершить подобный поступок, обязательно просчитает все его варианты и учтет все последствия.

Измочаленный, с забитыми пылью ноздрями и курткой в руке, под конец перевалил он через верхнее бревно.

Омоновцы тут же забеспокоились:

– Кто там?!

– Да ладно тебе! Это здание от жары трещит!

Именно! От нагрева! Кожемякин лежал на иссохших досках и приходил в себя. Дышалось легко. Тянуло ветерком. Слава богу. Только не надо в следующий раз совать голову куда попало – она у человека одна, она еще пригодится.

Саднило спину. Он снял рубашку и осмотрел: обильной крови не видно – старинные гвозди лишь слегка спустили кожу. Такое бывает… И пройдет незаметно…

Внизу вновь заговорили: произошла смена караула. Кожемякин лежал теперь на площадке для звонаря, под оконным проемом, прижавшись спиной к стене. Дерево было теплым, спокойным. Отсюда виднелись макушки леса на Бариновой горе.

Смеркалось. Краснорожая луна вылезла на горизонте из сизых потемок и замерла, соображая, как видно. С утра здесь применят «Черемуху» – и беглец, как жук из дупла, выпадет в руки полиции. А как бы он думал! От газа нет спасения никому!

Михалыч лег на спину. Колоколов вверху, конечно, не было давно. Их сняли еще до войны, каким-то образом сохранив, – они звонили теперь в поселковой церкви. Сквозь окна гулял ветерок. Вот так прогулка по родным местам! А всё она виновата, ностальгия. Ведь жил же до этого. Но нет! Понесло! И сразу попал в историю…

Под утро разбудила прохлада. Луна давно побледнела, отошла за лощину. Над заречной низиной угадывался рассвет. Двое бойцов, оставленные дежурить у входа, молчали. Они, вероятно, подпёрли дверь плитой и на том успокоились. А тут дремота подоспела.

Вариант с дверью отпадал сразу. Оставалась крыша. Но если отсюда прыгнуть, повиснув, допустим, на карнизе, то еще неизвестно, как приземлишься. Окнами тоже не выйти – на каждом окне решетка. Обшивка на восточной стороне церкви ободрана по самый карниз, там голый сруб. Если добраться карнизом до сруба, то по углу можно спуститься к земле. Иначе придется прыгать. Но прыгать с крыш – это не то, что с молоденьких берез, держась за макушку…

Легко сказать, свисни ногами с карниза, нащупай ногами сруб… Однажды уж приходилось это делать: ноги уходят в пропасть и не находят опоры. Ты пытаешься подвести их к стене, и в этот момент центр тяжести перемещается в пятки. Тебя несет книзу. Последствия приземления непредсказуемы…

Можно из куртки нарезать ленты, сплести подобие бычьего хвоста. Но она слишком мала для такого дела. Можно надрать пакли из пазов в срубе. Но какая это будет веревка – из хрупкой от времени пакли?

Михалыч опустился на чердак, пробрался к отверстию – здесь он с помощью «маятника» поднялся вечером снизу. Если предположить, что вновь удастся каким-то образом подтянуть этот предмет и спуститься, то по причине зарешеченных окон уйти будет невозможно.

Он вернулся на чердак и стал шарить по стенам, надеясь наткнуться на потеки смолы. Смолой можно намазать ладони, предотвратить скольжение. Но смолы на срубе не было и в помине. Вместо смолы он нашел под ногами металлическую скобу.

Поднявшись на колокольню, он вылез через окно на карниз – металл еле слышно промялся под ногами. «Только бы ты не хрустел», – упрашивал он железо. Чуть ниже начинался конек. Металл может подать голос даже тогда, когда уберешь ногу. Можно идти лишь по коньку, балансируя руками. Под кровлей здесь мощная деревянная опора. Вот и центральный купол. Его можно обойти только сбоку, по карнизу. Здесь-то и может сыграть злую шутку капризный металл.

Михалыч щупал ногой поверхность: здесь всегда гремело, это трудно забыть. Жесть ворчала под ногами.

Заря расцветала над заречной низиной. А вот и восточный карниз.

Опустившись на четвереньки у самого края, он попытался выудить гвоздь из гнезда, подцепив его лезвием ножа, и это удалось: старая древесина не держала в себе металл. Вращая гвоздь, он вынул его, вставил вместо него один из концов скобы и, вращая, вогнал как можно глубже. Держась одной рукой за скобу, а второй – за гребень кровли, он опустился ногами вниз. Рубашка на животе задралась и мешала, и тут его понесло: скоба прогнулась, руки скользили. Ноги, слава богу, нащупали угол. Осталось перенести к нему руки, по очереди, – только бы сруб выдержал, не крошился. Михалыч, ухватившись ногами за угол сруба, перенес к нему левую руку, а затем и правую, и стал опускаться. И вскоре уже стоял на земле.

Сбоку от церкви обозначилась ель, виднелись могилы Векшиных. Почетный гражданин вряд ли предполагал, что в будущем кто-то найдет здесь свое убежище.

Оглядываясь, Михалыч шагнул к косогору. Тулуп висел на прежнем месте. Он сдернул его с сучка и, перекинув через плечо, спустился к болотцу. Пахло коноплей, крапивой и лопухами. Ноги в росе сразу вымокли. Среди зарослей он подошел к речному обрыву, намятой тропкой спустился к реке: на берегу вверх дном лежал обласок – весь в заклепках, привязанный тонкой цепью к торчащему из песка тросу. Казалось, долбленые лодки – это уже история. Суденышко доживало свой век. Его жалкий вид, вероятно, отталкивал от себя любителей прибрать чужое к рукам. Да и где его можно использовать, если только не здесь, на тихой воде.

Поперек лодки располагалось обычное сиденье в виде доски. Цепь крепилась к стальной поперечине в носу. Весла под лодкой не оказалось. Придется идти за брошенной впопыхах лопатой.

Отыскав лопату, Михалыч вернулся к берегу. Оставалось освободить лодку от металлических пут. Уцепившись за корму, Михалыч потянул обласок за собой – тот послушно опустился в реку, качаясь. Михалыч вернул его обратно к берегу и с силой дернул назад. Конец цепи с выдранной из бортов перекладиной упал в воду.

И в этот момент послышался шорох: овчарка, увешанная сухими репьями, выглянула из кустов. Бросив в сторону Михалыча безразличный взгляд, она отвернулась и вновь полезла в заросли. Ее товарищ, серый, со стоячими ушами и поджарым брюхом, тоже выскочил на площадку и последовал за ней. Теперь они будут один за другим ходить, пока не наскучат друг другу и не разбегутся каждый по своим делам. Собака – к хозяину. Волк – в таежные просторы. Полицейская помощница нашла себе друга.

Забравшись в лодку, Кожемякин пошел вверх, работая лопатой вместо весла. Солнце вставало за лесом: лучи ударили в берег, осветили красным лощину, косогор и церковь на самом верху. Стальное «весло» норовило уйти на дно. Лодка против течения идти не спешила. Добраться бы только до Плотбища, а там – пешком. Когда-то там делали плоты, берег был чистым. Тропки в тех местах должны сохраниться…

Едва подумал – на косогоре показалось движение, блеснули стекла. Его рассматривали в бинокль. И тут ударило по ушам:

– Прекратить движение! Возвращайтесь назад! В случае отказа – открываем огонь на поражение!

Наверняка мужик наверху блефовал – он же не знает, кто плывет в лодке. Однако тут булькнуло по воде, донеслась автоматная очередь. Потом еще одна. Затем ударила в воду одинокая пуля снайпера. Били прицельно. Вот опять шлепнулась пуля – рядом с бортом. Что делать? А если вот так: руками в сиденье – и как учили старшие. Хлоп – и тебя уже вроде как нет. Шаткий обласок перевернулся вверх дном и тотчас накрыл Михалыча сверху. Ну конечно, его узнали в бинокль. А если подняли стрельбу, так было на то дозволение.

Держась за сиденье, Михалыч свободно дышал воздухом, оставшимся при опрокидывании. Внутри было пока что темно. Приглушенно била снаружи о борт волна. Тело замерло: лодка не должна изменять положение, не должна вращаться и проседать, а шуба должна идти по течению. Но та, зацепившись за что-то, волоклась пока что за лодкой.

Голова не кружилась. Лодка, должно быть, шла теперь мимо деревни. Только бы не прибило к берегу. Ноги вдруг нащупали камень. Вот и другой. Их тут целая куча. Если это берег, то вот и конец. Но камни, помнится, были только в середине реки. Воды там было по щиколотку. Застревать здесь никак нельзя.

Это была коса: быстрое течение лизало стопы. Обувь он сбросил, как только перевернулся. Носки тоже стянул.

Щупая ногами камни, Кожемякин миновал косу. У полиции не было плавучих средств, иначе лодку давно бы поймали. Но выловить лодку можно и ниже, в Козюлино, – протока впадает там в основное русло. Полиция может там поджидать – ей нужны хоть какие-то доказательства, им нужна лодка…

Прошло как минимум полчаса. Помнится, во время купания компанию быстро сносило, так что приходилось возвращаться в пешем порядке. Где же сейчас находится лодка? Надо нырнуть под борт и, не торопясь, тихо вынырнуть, осмотреться.

Михалыч поднырнул, осмотрелся: берег низкий, с прогалиной между деревьями. Это был Старый Затон. Брошенное пристанище речников.

Михалыч выпустил из рук обласок и поплыл к берегу – туда, где когда-то жили люди, туда, где лежал заржавелый якорь.

Добравшись до берега, ступил на дно и, утопая в синей глине, с трудом выбрался на берег. Якорь с обломанной лапой лежал на прежнем месте. Луговина кем-то выкашивалась, поэтому не заросла лесом.

С наступлением ночи, обходя на дорогах посты, Михалыч вернулся в поселок и постучал в материнское окно.

Новый Затон отходил ко сну.