Люська

Она старалась успокоиться и никак не могла, слезы как волны наплывали и наплывали откуда-то из самых сокровенных глубин ее взбудораженной и потрясенной души. Они заливали ее красивое юное лицо, застилали взор широко распахнутых страдающих глаз.

Слезы мешали ей, и она смахивала их с лица вместе с непослушными завитками волос, сосредоточенно вглядываясь сквозь оконное стекло на улицу, на тускло мерцающий у дороги фонарь, на летящий из черноты ночного неба первый снег, и плакала.

На плите закипал чайник, но она не видела этого.

Она плакала теми бесконечными, очищающими душу слезами, за которыми следовало ясное осознание того, что завтра и послезавтра, и вообще дальше она уже никогда не сможет жить так, как жила до этого.

– Люська, ты давай кончай выпендриваться. Я уже три раза кричу тебе в магазин сбегать, а ей хоть бы хны, – молодящаяся, еще довольно красивая женщина средних лет возмущенно глянула на старушку, сидящую на диване. Рядом с ней демонстративно независимо расселась Люська, с нарочитым вниманием вглядываясь в раскрытый альбом, который бережно держала в руках старушка, опасливо поглядывая на рассерженную женщину.

– Бабаня, а это кто? – ткнула она пальцем в фотографию, игнорируя фурию.

– Я кому говорю, стенке? – возвысила голос женщина, угрожающе подступая к дивану.

– Сходи внученька, не упрямься, послушайся маму.

– Тоже мне мать нашлась, – фыркнула Люська, напряженно замирая и не поднимая глаз от альбома.

– Все нервы мне эта сволочная девчонка повыматывала, – замахнулась было на Люську женщина, но та вдруг как сорвавшаяся с места пружина взвилась с дивана и затрепетала вся перед женщиной, сверля ее ненавидящими глазами: – Только попробуй, ударь, – прерывающимся от волнения голосом ответила она женщине, и та не выдержала, обмякла.

– Ну и черт с тобой, пусть отец твой за хлебом бежит, – резко повернувшись, женщина устремилась из комнаты: – Федор, я больше не могу так жить. Приструни свою девчонку, или я не знаю, что сделаю с ней!

На кухне раздался грохот, звон посуды, мужской голос: – «Опять скандалите, неужели нельзя по-человечески жить, без ругани и криков?»

– «Вот ты и живи, тюлень, а я не могу».

– «Хорошо, я поговорю с ней», – миролюбиво увещевал мужской голос.

– «Вот и поговори. Глаза б мои ее не видели, – не успокаивался женский, – только это бесполезно, горбатого могила исправит…»

Соболезнующе глянув на напряженно слушающую кухонный диалог внучку, старушка вздохнула и захлопнула альбом. Девочка вздрогнула и взглянула на нее своими огромными карими глазами, сверкающими на побледневшем от возбуждения лице.

– Посмотрела бы мама сейчас на тебя, какая ты стала, большая, красивая, – снова вздохнула старушка, скорбно покачивая головой. – Ровно десять лет сегодня, как не стало ее. Как ты похожа на нее, только характером Светланочка мягкая была, покладистая, жалела она людей…

– Люся, опять ты мать до истерики довела, – укоризненно глядя на девочку, в комнату вошел полный, рано облысевший мужчина. – Надо как-то посдержаннее, поделикатнее что ли, – он тяжело присел рядом с ними, устало вздохнул. – Жить надо в мире, Люсенька.

Девочка упрямо опустила голову, скрывая подступившие слезы, на еще тонкой девчоночьей шее напряженно пульсировала жилка.

Отец со вздохом поднялся с дивана. – Пойду в магазин схожу.

– Сегодня десять лет Светлане, – тихо проговорила старушка, с опаской поглядывая на открытую дверь.

Мужчина замер на месте, капельки пота бисером покрыли лоб, лицо его страдальчески исказилось. – Не надо об этом, мама. Я помню, Инну не раздражайте, не любит она этого… – он вышел, прикрыв дверь.

Люська схватила альбом и стала лихорадочно перелистывать страницы, отыскивая нужные ей фотографии. Вот она, ее мать, рядом отец и еще какой-то мужчина. – Бабаня, кто это? – спросила она, ткнув в него пальцем.

– А, это Игорь Андреевич, – улыбнулась старушка, ласково проводя пальцами по изображению улыбающегося молодого красавца, – оператор, он все снимал Светланочку, хотел фильм документальный о ней сделать, да видать не получилось. Друзья они с Федей-то, отцом твоим, были, – она задумчиво смотрела на фото. – Скрывал, что тоже любил ее, а только видели все это, понимали. Как Федор женился второй раз, с тех пор и не бывал он у нас, Инна не любит друзей Федора, не жалует.

– Почему, бабаня? Зачем она такая?

– Маленькая ты еще Люсенька, многого не понимаешь в жизни-то нашей грешной, – старушка с грустью посмотрела на внучку, на фотографию красивой улыбающейся женщины. – Светланочка, душа человек, – глаза старушки повлажнели от умиления.

Люська внимательно всматривалась в фотографию: добрые грустные глаза матери ласково смотрели на нее, как бы ободряя и поддерживая. Вздохнув, Люська захлопнула альбом. – Пойду я бабаня, обедать не буду.

– Что так? – всполошилась старушка, вставая следом за внучкой. – Обиделась, поди? Зря ты, Инну тоже понять надо, мальчонка болеет постоянно, нервный, одним словом, поздний ребенок. Ты уж смирись, потерпи пока. Уроки-то когда делать будешь?

Не ответив, Люська выскочила в коридор. Хлопнула входная дверь, старушка поспешила на кухню. – Инночка, ты не расстраивайся зря, девчонка еще, образуется. А тебе Толика на ноги поднимать надо, ох господи, жизнь наша суетная…

Женщина стояла у окна и молча протирала вымытую посуду. Увидев выскочившую из подъезда Люську, отвернулась от окна, в сердцах воткнула тарелку на полку. В глазах ее блеснули слезы. – Устаю я, мама, ребенок больной, измучилась душой за него, изболелась, а тут она еще выкобенивается. Что я ей плохого сделала?

– Давай-ка помогу, доченька, а ты иди с богом, иди к сыночку-то, – старушка с жалостью посмотрела вслед торопливо ушедшей женщине. В дальней комнате заплакал проснувшийся ребенок. – О-хо-хо, что-то дальше будет? – завздыхала старушка, насухо протирая полотенцем очередную тарелку.

– «Старое ружье» в «Алмазе» идет, сходим? – высокий, модно одетый парень оглянулся на столпившихся возле афиши приятелей.

– Полный отстой, ты комедию ищи какую-нибудь, поржем хоть, – вертлявая бойкая девчушка вся в движении: густо накрашенные глаза постреливают по сторонам, пирсинг украшает ноздри, уши и даже язык, ноги в туфельках пританцовывают, руки теребят модный клач.

– Во, братаны, «Наследство» идет, – широкоплечий коренастый увалень в старорежимном прикиде радостно засмеялся, – пойдемте посмотрим, потусуемся потом на набережной.

– Темнота, – Люська презрительно сверкнула в его сторону глазищами, – на советские не пойдем, скукотища. Или про работу или воспитывают, только западные, понял, Мишка? – она повелительно взглянула на высокого парня.

– Ес, – Мишка старательно разглядывал афишу. – Нашел! «Подонки» в ДК идут, шикарный фильм, полный улет, бежим? – возбужденный парень подхватил Люську под руку.

– «Ночные воришки», Франция, – торжественно объявила бойкая девчушка, победоносно оглядываясь на друзей-приятелей, – подходит взыскательной публике? И совсем недалеко, кинотеатр «Родина».

– Идем на «Воришек», – утвердительно кивнула Люська и, гордо встряхнув модной стрижкой, устремилась к автобусной остановке.

Едва протолкнувшись в переполненный автобус, компания шумно завозилась: – Граждане, уступите место, девушка только что из больницы, после операции, – жалобно запросил Мишка, подталкивая перед собой внезапно съежившуюся Люську со страдальческой миной на лице.

Пожилая женщина торопливо поднялась с сиденья: – Садись доченька, осторожнее, – усадила она девушку под соболезнующие взгляды людей.

Рассевшись поудобнее, Люська победоносно взглянула на друзей и рассмеялась. Компания зафыркала, довольный собой Мишка презрительно оглядел обманутую публику, до которой только еще начал доходить смысл этого представления.

– Мальчики, сходим, – затолкалась к выходу бойкая девчушка, за ней бросились остальные. Возбужденная Люська выскочила из автобуса, и продемонстрировала перед одураченными зрителями замысловатый танец, дробно стуча каблучками по асфальту.

Двери захлопнулись, и автобус увез возмущенно загомонивших пассажиров. Смеясь и дурачась, ребята подбегали к кинотеатру…

Буфет кинотеатра переполнен. Группа парней в очереди проводила восхищенными взглядами стройную красивую девушку, гордо и независимо продефилировавшую к освободившемуся столику.

Люська привыкла к восхищенным взглядам, она знала цену своей нарождающейся красоте. Грациозно присев, она милостиво улыбнулась Мишке, и тот неудержимо протолкался к буфетной стойке, что-то доказывая и объясняя возмущенной очереди.

– Гламурненькая ты, – завистливо вздохнула подружка, – мэны так и млеют, последнее бабло выбрасывают, угодить хотят, – она обиженно отвернулась.

– Да брось ты, Маринка. Глянь на Серегу, он же втюрился в тебя, как последний кекс, – Люська захохотала, насмешливо глядя на засмущавшегося крепыша. – Пойду Мишке помогу, – Серега встал навстречу другу.

– Ну вы даете, расселись тут, понимаешь, а я один должен сражаться со всей этой массовкой, – Мишка сноровисто расставил бутылки с пепси, бутерброды, плюхнулся на стул рядом с Люськой, ожидая похвалы.

Она небрежным жестом взлохматила ему шевелюру, оглядываясь по сторонам. – Умница, Мишка, настоящий фрэнд.

Обласканный ею парень быстро наполнил пенящимся напитком бумажные стаканчики: – Прозит, пани и панове, – широким жестом пригласил он друзей угощаться. – И все же зря мы на этот фильм притопали, «Подонки» круче, – он вздохнул, – ребята рассказывали…

– Иди ты в баню со своими подонками, – вспыхнула вдруг Люська, бросая стаканчик на стол. – Зануда, блин, надоело слушать одно и то же, лучше в малый зал пойду, – она выскочила из буфета, Мишка за ней.

– Люся, постой, – увещевал он подругу, – мы же договорились не ходить на документалку. Вернемся в буфет, накатим, потусуемся, ребята обидятся.

– А ну вас, – Люська дернула плечиком, высвобождая руку, – лучше муру посмотрю, чем с вами дурака валять, – и она скрылась в темноте зрительного зала, захлопнув дверь перед самым носом озадаченного кавалера.

«Сердце, отданное людям» – вспыхнуло на экране название короткометражного фильма, замелькали титры его создателей.

Люська тоскливо вздохнула, огляделась, привыкая к темноте: «Зря я ребят обидела, и Мишку тоже, старался парень, в буфет без очереди, а я, дура, – она досадливо заерзала на стуле, сидящая рядом женщина недовольно глянула на нее. – Тоже мне, смотрит еще, фуфлыжница, – возмущенная Люська, громко хмыкнув, откинулась на спинку сиденья, – ладно, придется смотреть», – и вдруг она вздрогнула, напряженно замерла, выпрямившись, как струна, и завороженно глядя на экран:

А с экрана на нее взглянули знакомые, родные глаза. Певица пела какой-то всем известный романс, какой именно, Люська не могла вспомнить, да это было и не так важно для нее. Она верила и не верила своим глазам:

– Мама! – удивляясь и внутренне крича, прошептала потрясенная девушка и слезы покатились по мгновенно вспыхнувшим щекам. – Да это же моя мама!

Юркий конферансье вынырнул откуда-то сбоку от певицы и, улыбаясь, объявил в зрительный зал: – А сейчас Светлана Малинина исполнит всеми нами любимую «Колыбельную».

Вот Малинина старшая запела. Ведь это она пела ей, маленькой Люське, которая сидела на ее концерте в первом ряду рядом с папой и бабушкой, и улыбалась им. Да-да, вот она улыбнулась, как тогда, в том далеком призрачном детстве…

… Маленькая девочка с бантами в косичках радостно засмеялась в ответ и, глядя то на папу то на бабушку, громко закричала: – Это наша мама поет, я к ней хочу, – она попыталась вскочить и бежать к своей маме, но папа наклонился к ней и строго прошептал: – Тихо Людочка, мама поет для всех, посмотри, сколько людей слушают ее…

… Люська повернула голову и как сквозь сон увидела, что у сидящей рядом с ней женщины повлажнели глаза. Она вздрогнула и снова, как утопающий, который хватается за воздух, стала следить за каждым жестом любимого образа. А он быстро убегал, таял, слезы мешали ей видеть, и лишь голос матери звучал, проникая в ожившее, трепетно забившееся сердце.

– «Мамочка, как мне тебя не хватает…»

Фильм кончился, вспыхнул свет. Люська сидела недвижно, глядя невидящими глазами на белое полотно экрана.

– Девушка, вы выходите, что с вами? – участливо наклонилась к ней женщина. Люська вскочила, смутно видя перед собой и, натыкаясь на людей, выбежала из зрительного зала.

– Люся, мы здесь, – бросился было ей навстречу Мишка, но она оттолкнула его и, чуть не сбив с ног изумленную Маринку, побежала к выходу.

– Что с тобой, Люся? – встревоженный Мишка догнал ее только на улице, поспешая рядом, заглядывая в ее искаженное, покрытое слезами лицо.

– Скажи, кто обидел тебя, я убью этого гада, – сжимал он кулаки, бледнея и волнуясь. Но она не отвечала и только бежала и бежала вперед, пока Мишка не остался где-то далеко позади, отстал, затерялся в толпе прохожих, недоуменно глядя ей вслед, но ее уже не было.

В парке было малолюдно, тихо, сквозь ряды раскидистых, с полуоблетевшими листьями деревьев доносился шум уличного движения, мелькали на шоссе бесчисленные машины. Съежившись в комочек и дрожа, как от озноба, Люська одиноко сидела на лавке и, сжав кулачки, смотрела куда-то вдаль остановившимся потусторонним взглядом…

… Люська сидела за столом и готовила уроки. Сквозь раскрытое окно откуда-то неслись, проникая в комнату, звуки старинного русского романса.

Подошедшая бабушка погладила девочку по голове, прислушалась.

– Мама твоя пела этот романс, как сейчас помню, – она улыбнулась грустно, покачала головой. – Талант у нее большой был, оригинальный, все так и слушали, бывало, замерев от счастья.

Девочка вскинула на нее внимательные быстрые глаза: – Бабаня, зачем люди умирают? Мама ведь молодая была, а молодые не умирают. Вот ты старая, а живешь. Отчего умерла мама? А бабушка с дедушкой, деревенские, они умерли из-за мамы, от горя?

Старушка всполошилась: – Господи, что это со мной, совсем разболталась на старости лет, ты учи, учи уроки-то, не отвлекайся. Судьба такая у нас у всех, кому что на роду написано, так тому и бывать.

– А кто об этом знает, бог? Так его нет, нам в школе еще в первом классе объяснили: бога нет, – убедительно и раздельно, как маленькой, пояснила девочка старухе, с жалостью разглядывая ее морщинистое лицо, высохшие руки. – А ты все молишься, как убогая.

– Ну ладно, будет тебе, – недовольно забурчала старушка, – ты давай уроками своими занимайся, мала еще бабушку-то учить…

Девочка засмеялась вслед ушедшей старушке и вновь прислушалась: мелодичный грустный голос напевно повествовал о жизни, о любви. Где-то в глубине квартиры заплакал ребенок. – «Иду, иду, мой маленький», – в комнату заглянула молодая красивая женщина: – Люська, давай заканчивай уроки, в аптеку надо сбегать. Видишь, мне некогда.

– Бабушка сбегает, – огрызнулась девочка, придвигая к себе учебник. – У меня уроков много.

– Уроков много, а сама сидишь мечтаешь, – недовольно возразила женщина, – заканчивай побыстрее, – она заторопилась дальше по коридору. – «Иду, мой сладкий, иду мой хороший», – плач прекратился, раздался веселый смех, послышались поцелуи.

– «Мама умерла, а отец снова женился, смеется, братика Толика родили, почему он так сделал, привел эту Инну, мама говорит твоя, а какая она мне мама?» – девочка нахмурилась, отбросила учебник в сторону. Хлопнула входная дверь, Люська прислушалась: – «Наверное, отец, все торопится побыстрее с работы вернуться, к Инночке своей…»

– «А вот и я, – раздался в коридоре миролюбивый ласковый голос отца, – как вы тут живете-можете? Толик как себя чувствует?» – встревожено спросил отец. Быстрый скрип половиц пронесся мимо Люськиной комнаты, и девочка с иронией усмехнулась, приготовившись слушать дальше.

– «Феденька, здравствуй, как ты вовремя, надо бы в аптеку сбегать, – в жалобный голос мачехи вплелись недовольные нотки: – ее-то ведь не допросишься, ты бы поговорил с ней, не могу ж я разорваться, и туда и сюда. Маме твоей нельзя доверить, обязательно перепутает, не то купит, у Толика опять температура, горлышко покраснело…»

Скрип половиц приблизился, и Люська напряженно замерла, впившись своими огромными блестящими глазами в учебник, детские пальцы сжали ручку, приготовившись писать, дверь приоткрылась, вошел отец.

– Люсенька, это я, – тревожно улыбаясь, отец чмокнул дочь где-то возле уха, присел рядом. – Как уроки?

Люська посмотрела на его усталое, озабоченное лицо, потрогала морщинки возле глаз. – Папка, почему у тебя морщины появились? Прежде их не было…

Отец встревожено оглянулся: – Тебе показалось, – он вскинул брови, – видишь, нет ничего, как всегда.

– Нет, ты врешь, не как всегда, – Люська совсем не детским взглядом окинула лицо отца, – и лоб стал морщинистый, лысый, – она недовольно нахмурилась: – посмотрела бы мама, на кого ты стал похож…

Отец растерянно засмеялся: – Ну, будет тебе, совсем как бабушка, ворчунья моя, – он ласково обнял дочь, прижал к себе. Глаза девочки наполнились слезами, она отвернулась, скрывая их.

В комнату заглянула Инна: – Федя, в аптеку же надо…

Отец и дочь вздрогнули, отпрянули друг от друга. Девочка обиженно склонилась над тетрадкой. – Бегу-бегу, – отец потоптался чуть возле дочери, – Толик болеет, температура у него, – словно оправдываясь, добавил он.

– Иди уж, – буркнула девочка, провожая взглядом заторопившегося к выходу отца…

… Возле девушки присели двое парней, окидывая ее оценивающими взглядами, забалагурили о чем-то своем, небрежно развалившись и закуривая. Люська встала и медленно пошла по аллее. Парни вскочили было следом, о чем-то любезно расспрашивая ее и весело пересмеиваясь, но она не замечала их, и они отстали, недоуменно переглядываясь.

А Люська шла и видела не сквер, не прогуливающихся по аллее людей, а видела она себя совсем-совсем маленькой…

… Заливисто хохоча, она бежит и бежит по лужайке, заросшей разноцветными полевыми цветами, травами, высоко в безоблачном небе искрится, сверкает солнце, откуда-то примчавшийся порывистый ветер шумит листьями, словно запутавшись в густой кроне деревьев. Девочке очень хочется и не хочется убежать от мамы, она оглядывается на бегу и падает вдруг, зацепившись за что-то ножкой.

– Не ушиблась, доченька? – ласковые руки матери бережно подняли девочку, отряхнули пыль с платьица, и девочка засмеялась сквозь проступившие, было, на глазах слезы.

– Ну вот и хорошо, умница ты моя, – мать нежно улыбалась ей своими ласковыми карими глазами, напевая что-то бесконечно дорогое и близкое грудным, волнующим душу голосом…

В комнате странно тихо, большое трюмо в простенке почему-то завешано черной марлей, входят и выходят молчаливые взрослые, перешептываясь и переглядываясь, они подходят к столу, на котором спит ее, Люсина мама. Она очень бледна, убрана цветами, и никак не хочет проснуться.

Люська подбегает было к ней, привстав на цыпочки и заглядывая в лицо, но вездесущая, вся в черном бабушка тут как тут и, взяв ее за руку, отводит в сторонку, слезно шепча девочке: – Тихо внученька, нельзя бегать, пойдем в нашу комнатку, поспим, я тебе сказочку расскажу.

Люська оглядывается и видит мелькающее, словно тень, потерянное лицо отца среди людей, удивляется: – Папа, а почему мама так долго спит? – Она недовольно и обиженно хмурится, – я хочу, чтобы она сказку рассказала, ты не умеешь так, как мама, пусти, – вырывается она из бабушкиных рук, – когда мама проснется? – почти плачет девочка, смутно чувствуя в душе, что вокруг происходит нечто необычное и странное, страшноватое и жуткое.

Но бабушка настойчиво и ласково, почти как мама, укладывает ее в кроватку, напевая сквозь слезы, и девочка засыпает, взглядывая в окно, на бабушку. Губы ее шепчут: – Бабуленька, а почему ты плачешь?

Но крепкий детский сон уже смежил ее веки, дыхание стало ровным и спокойным. Слезинка из бабушкиных глаз упала нечаянно ей на личико, девочка вздрогнула, но не проснулась…