– Это ты у него спроси, он всех хочет перетрахать, Дон Жуан долбаный.

В самый разгар их любовных игр, когда победа уже клонилась в сторону настырного кавалера, раздался громкий стук в дверь.

– Кого это еще несет нелегкая? – насторожилась Алька, вырвавшись, наконец, из его цепких лап.

– Небось, очередные хахали нагрянули, – съязвил раздосадованный кавалер. Птичка вырвалась из клетки и упорхнула.

«Эй, Зинка, открывай, давай! Чего притаились?» – донеслось снаружи. При звуках знакомого голоса Иван насторожился. Уж не отец ли прибыл? Вот чудеса в решете.

Из дальней комнаты выпорхнула удовлетворенная Зинка, и поспешила в коридор вальяжной трусцой.

– Пошли, я тебя спрячу. Сиди там и помалкивай. Мы их скоро выпроводим, – и Алька спрятала своего кавалера в чуланчик, рядом с передней. Николай притих в дальней комнате, тоже затаившись от непрошенных гостей.

В квартирку ввалились громогласные мужики, звякая бутылками в карманах: отец с дядей Митей, Виктор Шереметьев, и еще кто-то, Иван по голосу не мог распознать, кто.

Были они все тогда молодые мужики по сорок-сорок пять лет, но Ваньке они казались стариками, и он недоумевал, сидя в маленьком пыльном чуланчике, зачем они пришли, что, им делать больше нечего? Это у него, молодого парня, здесь дела, чувства к девушке, а им что надо, играли бы в шахматы у себя дома. Тоже мне женихи нашлись, думал он, затаившись в неудобной позе, но выдать себя не мог, неудобно.

– Ну, што долго не отпирали? Небось, женихов где прячете? – шутили мужики, что называется, не в бровь, а в глаз, ставя бутылки на стол.

– Тащи закусить чего-нибудь, хряпнем по стакану, да дальше побежим, к Машке со Славкой заскочим, так ведь, Николай, – зубоскалил Виктор Шереметьев, как самый молодой из компании.

– Закусь градус крадет, – поучал его Николай, то бишь Ванькин отец, хриплым голосом, громко прокашливаясь. Ему на фронте пуля прошила горло насквозь, и он много лет ходил с железной трубкой в горле, прикрытой платочком под рубашкой.

Был инвалидом войны, как и его брат, Дмитрий. Позже ему сделали операцию в Чебоксарах, горло зашили, инвалидность сняли, чем обидели фронтовика. Горло его так же болело и саднило, как и до операции, правда, уже без трубки, и на том спасибо родному государству за заботу.

Дядя Митя шутил в кругу друзей: может, и мне ногу пришьют, стану снова здоровым, на двух ногах. Хрен с ней, с инвалидностью, тридцать рублей не жалко, заработаем. Зато государство на нас с Николаем шестьдесят рублей сэкономит.

Однако отец не унывал, жить пытался весело и на людях. Не выносил трезвости и одиночества. В компании всегда верховодил, и друзья-товарищи величали его шефом. После заработков сорил деньгами направо и налево, по-купечески, сказывались гены предков, волжских купцов.

Они выпили, поболтали, пошутили с дамами, накурили, и ушли, гогоча и хлопая дверями. После их ухода наступила громкая тишина.

Вот так началась у Ивана новая любовь. С легкой руки своего друга. Но длилась она недолго, приехал Алькин жених, и действительно увез ее в Саратов, не врала девка. Позже Иван узнал от Зинки, что они поженились, пошли дети. Семья, одним словом.

Наконец, настал Новый Год, зал в ДК был празднично оформлен: елка до потолка, игрушки, гирлянды, все как положено. Молодежь прибывала и прибывала. Зал битком.

Николай с Иваном дождались своего часа. Пока оркестранты ВИА устанавливали свои инструменты на сцене, Николай попросил у них гитару и подошел к микрофону, улыбаясь своей широкой обаятельной улыбкой, чем сразу заинтересовал девушек, и они мелкими стайками сгрудились перед сценой. Ясное дело, сейчас красавчик будет петь. Интересно послушать.

– Я человек простой, говорю стихами, – шутливо подмигнул им Николай, успевая при этом пройтись по струнам незнакомой гитары. – Еще я пою песни группы «Битлз», на их родном языке, хотя это не поощряется начальством. Ну что, приступим.

Он ударил по струнам, отбил ритм, как положено, и запел одну из своих любимых песен: long long long, (Долгий, долгий, долгий), чем сразу же привлек всеобщее внимание.

Молодежь была в восторге, такого выступления в их городе еще не было. Ивану тоже было приятно видеть успех друга, который был в ударе, и спел еще несколько песен.

Под аплодисменты в зале он отдал гитару владельцу, и спрыгнул со сцены, весьма довольный собой.

Как проходил вечер молодежи в провинциальном Доме Культуры, думается, многим понятно. Живая громкая музыка, песни в исполнении ВИА, танцы, стычки и потасовки среди подвыпивших ребят, дружинники выводят пьяных из зала, и вместе с милицией разнимают дерущихся на выходе, все как полагается в таких случаях в России.

Друзья познакомились с двумя высокими девушками, и после белого танца проводили их по домам, благо они жили в центре города, неподалеку.

Как-то они еще раз встретились в ДК, уже после новогодних праздников. Девушки пришли в импортных сапогах на высоких каблуках, и стали еще выше. Николай был рослый, видный, парень хоть куда, а вот Иван худенький, среднего роста, мелковат, в общем, для таких красавиц. Да еще неважно одет. Они презрительно оглядели его и удалились к своим знакомым, здоровенным верзилам.

Иван был удручен, а Николай сделал вид, что ничего не понял, шутил, подвел к другу новых подружек, милых и невысоких. Иван повеселел, и друзья протанцевали с девушками весь вечер…

Марья Дмитриевна, как и обещала, устроила друзей на завод, слесарями по изготовлению техоснастки в гальванический цех.

В самом цехе от ядовитых испарений было нечем дышать, но в их слесарке было окно, дышалось легче, и они с энтузиазмом принялись за работу, так как она была сдельной. Сколько заработаешь, столько и получишь.

На рамки надо было наматывать специальную изоляционную ленту, на перекладинки припаивать крючки, всего и делов. Затем на эти крючки уже в цехе работницы в спецодежде вешали детали, и рамки опускались в ванные с сильнодействующими растворами. Далее шел так называемый процесс гальванической обработки. Химия, одним словом.

В первый день они изготовили по десятку рамок, на второй поменьше, дальше еще меньше. Руки у них уже еле двигались, энтузиазм исчез.

– Это с непривычки, потом обвыкнете, легче будет, – сказали им другие слесаря, со стажем.

Подсчитав по расценкам, сколько надо сделать рамок, чтобы получить хотя бы рублей по сто, друзья приуныли. – Это вам не за девками на танцульках приударять, – шутили работницы в спецодежде, наслышанные о похождениях молодых ловеласов.

– Давай отработаем с месяц, и рванем куда-нибудь на Север, в Мурманск или Архангельск, или на Дальний Восток, во Владик, устроимся там матросами на траловый флот, вот где деньжищ заработаем, – мечтал Николай, Иван был не против.

– Знаешь, по пути в Москву заедем. Там у меня дружбан армейский есть, Мишка Савин. Вместе с ним в госпитале лежали, в Солнечногорске. Это под Москвой, – объяснял он другу. Николай тоже был не против заманчивого предложения.

– А што, повеселимся, Москву посмотрим, себя покажем, и на Север!

Так и получилось. Отработав пару месяцев, они уволились с завода, взяли билеты в общем вагоне, дешевле и веселее ехать, и укатили: только их и видели.

Кольку провожала мать на вокзале, плакала в платочек, а вот Ванькина бабушка не смогла проводить внука, все прихварывала, молилась богу и просила его забрать к себе.

– Не увидимся мы с тобой, Коконька, больше на этом свете, – причитала она, обнимая и целуя любимого внука.

– Ну что ты, бабаня. Я в отпуск приеду через год, – увещевал ее легкомысленный по молодости лет внук, – денег привезу, и заживем мы с тобой, как бароны. Вот увидишь.

Бабушка молча плакала, осеняя его на дорожку крестным знамением. Выбежав из калитки в переулок, Иван оглянулся и помахал бабушке рукой на прощанье. Тогда он не знал, да и не мог знать, что больше никогда не увидит свою бабулю живой.

В Москве они задержались у Мишки на целую неделю. Он показал им столицу, познакомил с друзьями, сводил в злачные места – угощал сам, денег с них не брал. Зато уговорил остаться в Москве и устроиться на завод по лимиту.

– А что, поработаете, денег подзаработаете, поживете в общаге, а там видно будет. Захотите, останетесь, захотите, на Север махнете, за туманом и за запахом тайги, – пропел он и заржал. – Хотя, везде хорошо, где нас нет. Меня брательник к себе в пивбар берет, халдеем. Вот там заработки. И ехать никуда не надо. За семь верст киселя хлебать. Ну, уж нет, ищите дураков в другом месте.

В общем, уговорил. Но тут вышел облом. Ивана взяли на завод ЖБК Метростроя, слесарем по оборудованию, предоставили койку в общаге, а вот Николаю отказали.

Оказалось, он был женат. Хотя жена его проживала в Калининграде, где он служил, а муж в Алатыре. – Я уже и забыл про штамп в паспорте, вот невезуха, – сокрушался он.

А женатиков по лимиту не брали: жен привезут, дети пойдут, квартиру потребуют. Одна морока с ними.

– Нет, езжайте по месту жительства, там и работайте, – сказали в отделе кадров Николаю. Но тот не унывал. Попрощавшись с Иваном, и новым другом Мишкой, он поехал, развелся с женой, и укатил-таки не на Север, а на Дальний Восток. Так легла карта. И еще его влекла по жизни мечта, и он не мог ей противиться. Не хотел.

С этих пор разошлись пути-дорожки закадычных друзей. Иван жил и работал в Москве, женился на москвичке, закончил со временем институт, заочно, а Николай поступил матросом в траловый флот, и ходил на СРТ (траулере) по разным морям и океанам, ловил рыбку, большую и маленькую. Иногда приезжал домой, к своей старенькой маме. Тянуло в родные места.

В один из таких приездов они и встретились на вокзале в Канаше.

Иван тоже ехал в Алатырь навестить родных, а Николай возвращался после очередной путины, уставший от болтанки на судне и тяжелой работы, да еще дорога дальняя, особо не разъездишься. «Надо причаливать к дому, пора бросать якорь», – думал он, подходя к зданию вокзала.

Он вошел со стороны перрона в зал ожидания, и сразу же увидел Ивана, сидящего на лавке среди бабок и теток с мешками, баулами, корзинами и чемоданами. Мужики лежали на полу, прикорнув возле своих вещей, между ними бегали разнокалиберные детишки, бродили нищие, зыркая по сторонам в поисках добычи. Шум и гам, грязно и тесно, но все же лучше, чем на улице под пронизывающим ветром.

Иван тоже встрепенулся, увидев нежданно-негаданно, как к нему шел его друг, с которым они не виделись уже много лет. Так сложилась жизнь.

Сказать, что Иван обрадовался, когда увидел друга, значило, ничего не сказать. Его охватил какой-то неиспытанный еще, душевный восторг, катарсис. Даже встать забыл, так и сидел сиднем.

Николай, широко улыбаясь, протянул ему руку для пожатия, и сел рядом, потеснив теток, будто они не виделись пару дней, не более. Он тоже был рад, хотя и скрывал свои чувства. Не любил он щенячьих восторгов, выросли они из коротких штанишек.

Расположившись поудобнее на лавке, они обменялись новостями в своей жизни, тут и пригородный поезд подали на двенадцатый путь, и друзья вместе с другими пассажирами поспешили к вагонам, чтобы успеть занять места у окон, так как ехать надо было часа четыре, не меньше…

В Алатыре Иван жил у своих дядей, на улице Куйбышева. Он привез из Москвы две тяжеленные сумки с продуктами: мясо, копченую колбасу, разные деликатесы. В Алатыре такого в магазинах не увидишь, разве только по блату. Дядья были довольны, отцу тоже выделили часть продуктов.

– Все равно пропьет, лучше пусть к нам приходит, поест хоть немного. На одном вине долго не протянешь, – хохотнул дядя Митя. Дядя Юра молча покивал головой в знак согласия со старшим братом.

Иван вымыл полы в доме у отца, выбросил мусор, прибрался немного. Стало почище. Выпили с отцом литр вина, потом прогулялись по городу. Отец с гордостью знакомил своих друзей с сыном, после чего все выпивали, и они шли дальше, снова знакомились, снова выпивали.

Иван смотрел на своего постаревшего, пьяненького отца в потрепанной одежонке с чужого плеча, и вспомнил свое далекое уже детство, тогда его отец был молодой, талантливый, модно одетый художник в фетровой шляпе, и шелковом кашне. Бостоновый костюм, галстук, драп-велюровое пальто, лаковые туфли, мало кто мог похвастаться в те годы подобным гардеробом. Свою жену он одевал еще лучше.

Он всегда был веселый, шутил и смеялся, поблескивая золотой фиксой во рту. Фартовый мужик, художник, говорили о нем друзья.

Сейчас отец тоже шутил и хрипло смеялся почти беззубым ртом, стоя среди таких же, как он, пьянчуг-приятелей. Один из них похлопал дружески Ивана по плечу:

– Ты, Ваня, не журись. Отца не осуждай. Мы здесь все художники, собираемся иногда, выпиваем, калякаем об искусстве. Ты заходи ко мне, я тут рядом, на Ленинской живу. В шахматы сыграем…

Потом Иван побывал у своих школьных товарищей, а вечером они с Николаем прошвырнулись по подружкам. Их у Николая оставалось много, и все они были рады их приходу. В одном доме в хозяйке он признал Валентину, в которую был влюблен, и хотел жениться тогда, после армии. Хотя она и погрузнела, раздалась вширь, но все равно была чертовски хороша собой. Она тоже узнала Ивана, раскраснелась, обрадовалась ему и, скрывая это, засуетилась, захлопотала.

– Узнаешь, кого я привел тебе? – засмеялся Николай, хлопая сестру по-братски чуть пониже спины. – Она у нас разведенка, живет одна, – успокоил он друга, – сваргань нам закусить, небось, рада увидеть Ивана. Вижу-вижу, чего уж там…

Иван не помнил, как добрался до дома уже под утро. Подремал. Попил чаю с дядьями. Отца уже не было. Он, как всегда, находился где-то среди друзей-приятелей.

Затем Иван навестил своих теток, и брата с женой на Бугре. Побывал на кладбище, навел порядок на могилках родных ему людей.

Через недельку он вернулся домой, в Москву. На душе стало покойно.

И завертелась круговерть московской жизни. Так прошло несколько лет. Друг юности Боря Зубаренко как-то прислал ему письмо, где написал о своей жизни, об алатырских новостях. Еще сообщил, что у Коли Васильева умерла мать, и он ударился в запой. Нигде не работает, гуляет напропалую.

В последний раз Иван виделся с Николаем зимой 1981 года. В память об этой встрече на его книжной полке стоит книжка «Алатырь» с дарственной надписью друга.

Позже Иван узнал от товарищей, что Коля Васильев увлекся восточными единоборствами, и даже преуспел в этом.

Его сгубило бахвальство. Хлопнул он в кругу мужиков стакан неразбавленной стеклоочистительной жидкости, как ее ласково называли, голубые глазки, или коньяк «Три косточки», так как жидкость была голубого цвета. Разводить водой не стал.

– Смотрите, как надо пить!

Затем сел в сторонке, и сник. Думали, заснул. Глядь, а он уже холодный. Сорок лет недавно исполнилось этому веселому неугомонному человеку. Разве думал он, что такое может случиться именно с ним? Все наша русская самоуверенность, надежда на «авось». Авось, пронесет. Не пронесло на этот раз.

– Ему бы только девок мусолить, шалопут, – судачили о нем мужики промеж себя. – Никчемный человек, без царя в голове.

– Не скажи, – возражали другие. – Чтобы бабы тебя любили, надо тоже талант иметь. И еще кое-что. А как он поет, на гитаре играет, заслушаешься. Веселый парень, с таким не соскучишься.

– Этого у него не отнимешь, факт, – тут уж против не возражал никто.

И вот его не стало…

В каждый свой приезд в родной город, навестив родственников и знакомых, побродив по любимым с детства улицам, Иван ходит на кладбище, и ухаживает за могилками, где покоятся его родные: Маресьевы дед с бабушкой, бабушка Шмаринова с тремя своими сыновьями; Юрой, Митей, и Колей. Это его дядья и отец.

Находит могилки своих тетушек, школьных товарищей, и в конце этого печального посещения он обязательно приходит к Николаю.

У памятника другу, стоящего недалеко от дороги, разделяющей старое кладбище от нового, он стоит долго. В отличие от живого, веселого Коли Васильева, этот, на фотографии был строг, и как бы спрашивал Ивана: ну что, друг, как тебе живется на этом свете без меня, не устал еще от жизни-то?

«Дел по горло, планов много разных, ты же понимаешь, – отвечал ему Иван про себя, мысленно, пытаясь найти нужные, единственные слова, – а тебя я всегда помню, всю нашу бесшабашную послеармейскую молодость помню, друг ты мой сердечный».

…………………………….

Москва, 2014 г.