Последний резерв Ставки

Стемнело. Немцы притихли. В темноте они боялись продолжать атаки, да и решили, видно, что всё: красные юнкера окружены и наутро можно начать их уничтожение и пленение. Ох как хотелось им захватить в плен тех, кого, как они, конечно, знали, называли кремлёвцами. Кремлёвцы! Кремль! Москва. Захват в плен тех, кто именем своим связан с сердцем не только России, но и самой Москвы, событие знаковое. О нём должна раструбить вся германская и союзная с нею пресса.

Они думали о близкой победе.

А о чём думал в те минуты командир одного из батальонов сводного полка Московского Краснознамённого пехотного училища? Конечно, он не мог не подумать о том, как это ужасно – ежедневно терять таких замечательных ребят, которые уже могли бы командовать стрелковыми взводами и стрелковыми ротами, которые могли бы, пройдя полную, ещё довоенную программу и приобретя боевой опыт, без дополнительного обучения командовать стрелковыми батальонами, а может быть, даже и стрелковыми полками. И вот они гибли здесь, выполняя роли рядовых красноармейцев.

Комбат помнил подъём по тревоге на рассвете 6 октября, когда училище находилось в учебном центре на берегу озера Сенеж под Солнечногорском. Помнил, как курсанты переговаривались, занимая свои места в строю. До его слуха доносилось: «Наконец-то. Сейчас, наверное, в училище повезут. А там экзамены и выпуск». Выпуск-то был назначен на 15–16 октября. А было уже 6 число. Настал час прикрепить два лейтенантских кубаря к петличкам.

Они рвались на фронт, рвались, чтобы командовать взводами, они даже представить себе не могли, что судьба распорядилась иначе, что им придётся воевать рядовыми.

И вдруг жёсткий, суровый приказ: совершить 85-километровый марш в район Волоколамска и преградить путь к Москве немецким танковым и моторизованным армадам.

Их не вводили во всех подробностях в обстановку, сложившуюся на фронте, да ведь в тот момент она была и старшим-то командирам известна лишь в самых общих чертах.

Ещё накануне казалось, что фронт стабилизируется, что Москва прикрыта надёжными оборонительными рубежами, что вот ещё немного, и враг будет окончательно остановлен, ну а дальше – дальше начнётся решительное изгнание его из родной земли. Они верили в то, что им доведётся вести свои подразделения на врага, преследуя отходящие банды, освобождая захваченные нелюдями советские города, деревни и сёла.

Они не знали в то осеннее утро, что Вяземская трагедия, случившаяся в первых числах октября, создала смертельную угрозу Москве. После поражения Западного фронта и окружения нескольких советских армий вырвавшиеся на оперативный простор бронированные соединения вермахта развернули наступление на широком фронте. На пути их не было каких-либо значительных соединений и частей. Остановить их было нечем, а нужно было любой ценой задержать хотя бы на несколько дней, поскольку к Москве следовали уже стрелковые дивизии из Сибири, с Дальнего Востока и среднеазиатских республик.

Кремлёвцы в тот день ещё не знали, что Ставка приняла тяжёлый приказ использовать золотой фонд Красной армии. Не знали, что днём раньше, даже не сутками, а именно днём, а может, часами, было поднято по тревоге Подольское пехотное училище, в которое были весной переведены для укрепления его и передачи лучших традиций лучшего училища страны более сотни кремлёвцев. Было поднято и Подольское артиллерийское училище.

5 октября в 15 часов 45 минут Сталин получил сообщение:

«Части 24, 43 и 33-й армий отрезаны от своих тыловых баз…Связи с ними нет. Дорога на Москву по Варшавскому шоссе до Медыни, Малоярославца открыта. Управление войсками здесь потеряно».

А в 17 часов 30 минут поступило сообщение, что немцы захватили город Юхнов.

Немедленно был отдан приказ поднять по боевой тревоге слушателей Военно-политической академии имени В.И. Ленина, курсантов шести военных училищ Москвы и Подольска с задачей остановить противника. Необходимо было выиграть время. По приказу Ставки к Москве перебрасывали резервы с других участков советско-германского фронта.

В Ставку летели одно за другим тревожные сообщения, из которых становилось ясно, что к исходу 7 октября на пути к Москве никаких преград для стремительного продвижения врага нет.

За врагом следила воздушная разведка. Из её докладов следовало, что по Варшавскому шоссе к Москве идёт 57-й немецкий моторизованный корпус, имеющий в своём составе свыше 200 танков и 20 тысяч пехоты. Он был уже в 190 километрах от Москвы.

Вот тогда-то и потребовался последний резерв Ставки.

В 14 часов 50 минут 5 октября 1941 года дежурный по Подольскому пехотному училищу получил приказ:

«Поднять по боевой тревоге одну из рот и направить её в качестве передового отряда по маршруту Подольск – Малоярославец – Медынь – Мятлево с задачей: войти в соприкосновение с противником для ведения сдерживающих боёв до занятия главными силами училища Ильинского рубежа 37-го Малоярославецкого УРа».

6-я рота Подольского пехотного училища была усилена артдивизионом Подольского артиллерийского училища. Передовой отряд вышел вперёд. За ним начали выдвижение батальоны Подольского пехотного и дивизионы Подольского артиллерийского училищ.

В жестоких боях с численно превосходящим противником курсанты выполнили поставленные боевые задачи и сдержали врага до подхода резервов. Враг был остановлен ценой тяжёлых потерь – из трёх тысяч курсантов двух училищ в строю осталось около пятисот человек. Две тысячи пятьсот будущих командиров взводов, рот и батарей героически погибли, ценой своих жизней спасая Москву.

Но это случилось спустя несколько дней. А утром 6 октября ещё не были прикрыты подступы к Москве со стороны Варшавского шоссе. Подольские курсанты ещё выдвигались на рубежи своего подвига и своей славы.

Кремлёвцы ещё не знали и обстановки на западном направлении.

От Вязьмы до Волоколамска всего около 140 километров. Это расстояние колонны танков и мотопехоты способны пройти за несколько часов. Нужно было выставить заслон на пути к Москве и не дать противнику выйти на Волоколамское шоссе, чтобы бросить на Москву свои подвижные соединения. Для того чтобы заново создать линию обороны, необходимо было 5–7 дней.

Тогда-то, в ночь на 6 октября, командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант Артемьев и позвонил начальнику Московского Краснознамённого пехотного училища полковнику Младенцеву и приказал поднять по тревоге курсантов, срочно сформировать сводный полк, совершить 85-километровый марш в район Яропольца и занять оборону на 30-километровом фронте на рубеже Бородино – Гарутино.

Полк был усилен 1-м артиллерийским дивизионом Московского Краснознамённого артиллерийского училища, 302-м пулемётным батальоном, 42-й огнемётной ротой, батареей 76-мм пушек, учебной ротой младших командиров, сапёрными подразделениями, сформированными тоже из курсантов военно-инженерного училища, и подразделениями связи.

Марш совершали под проливным дождём. Марш форсированный. На пределе физических сил. Прибыв на указанный рубеж 7 октября, курсанты без отдыха приступили к оборудованию опорных пунктов. Фронт обороны превышал все мыслимые и немыслимые нормативы. Сплошной обороны создать возможности не было. Приходилось строить батальонные районы обороны системой опорных пунктов, промежутки между которыми прикрывать позициями пулемётчиков. Одновременно устраивались минные и другие заграждения.

Сводный полк кремлёвцев в течение нескольких дней был единственной боевой частью Волоколамского укрепрайона. Кремлёвцы явились единственной преградой на пути немцев к Москве. Лишь 10 октября его соседом слева стала 316-я стрелковая дивизия. Несколько позже соседом справа стал кавалерийский корпус генерала Доватора в составе двух изрядно потрёпанных в предыдущих боях кавалерийских дивизий. Им даже полосу назначили в 10 километров по фронту. Вот и всё, что мог противопоставить сильной ударной группировке врага возглавивший Волоколамский укрепрайон командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.

Те, кто должны были уже через три дня – 15 числа – стать лейтенантами на всех законных основаниях, 12 октября приняли боевое крещение как рядовые красноармейцы. Но воевали они по-суворовски, ибо каждый кремлёвец чётко знал свой манёвр.

Отбив натиск врага, кремлёвцы провели успешную контратаку и взяли много пленных, что в то время было ещё редкостью.

На следующий день враг возобновил натиск, но снова был отбит, потеряв два танка и четыре бронетранспортёра.

Судя по всему, это пока были разведподразделения фашистов. Через некоторое время враг ввёл в бой основные силы, но снова не смог добиться успеха. Курсанты стояли твёрдо. Воевали умело. За первые двенадцать дней боёв потери составили 25 курсантов, а это опять же по тем временам было немного. Боёв без потерь не бывает…

27 октября 1941 года полк едва не оказался в окружении, однако, потеряв 67 человек, вырвался из кольца.

Весь ноябрь полк отважно сражался, удерживая оборонительные рубежи, захватив большое количество пленных, много противотанковых орудий, миномётов, автомашин, уничтожив десятки танков и бронетранспортёров. Полк стоял твёрдо, выполняя приказ: «Ни шагу назад!»

И вот наступил роковой день.

Красные юнкера. Бросок в бессмертие!

Комбат склонился над рабочей картой. Надо было принимать решение, важное решение. Всё чётко, как учили, всё согласно уставу…

Нередко на тактических занятиях в училище курсанты задают преподавателям извечный вопрос, для чего нужно заучивать, как Отче наш, порядок работы командира по выработке решения, по отдаче боевого приказа, и получают один и тот же ответ: для того, чтобы в бою то, что вы сейчас докладываете по пунктам на занятиях и за что получаете и неуды, и троечки и, конечно, четвёрки и пятёрки, настолько отложилось в памяти, чтобы в сложной боевой обстановке всё это проделывалось быстро и чётко в уме и чтобы ни один из важных моментов, соответствующих пунктам, указанным в боевом уставе, не ускользнул от внимания.

А вот в этот момент самый первый пункт работы командира оказался невыполнимым. В уставе сказано: «Командир батальона, получив боевую задачу, уясняет её…» Нет боевой задачи – и уяснять нечего. Да, она была, её никто не отменял, но соседи-то ушли. Что же это? Разведчик, вернувшийся оттуда, где ещё недавно был район обороны правофлангового батальона дивизии, доложил, что отход, скорее всего, произошёл без боя. Значит, по приказу? Не могли же героические воины героической Панфиловской дивизии, ставшей гвардейской, уйти просто так – без боя.

Комбат мучительно думал, как поступить правильно. Прервалась связь с командиром полка, прервалась связь даже с соседом, батальоном полка. Слишком велик фронт обороны, непомерно велик. Как тут удержать связь, если враг обошёл с тыла и с тыла же ударил в стыки, потому что фронтальные атаки ему успеха не принесли и их результатом стали лишь непомерные, невероятные потери атакующих.

Комбат, сам кремлёвец, успевший повоевать на Халхин-Голе и вернувшийся в училище ротным командиром, а затем принявший курсантский батальон, хорошо знал тактику действий. Назубок знал порядок работы командира, но сегодня этот порядок стал необычным, поскольку и расчёт времени упирался в самое простое и ясное – всё надо было делать ещё вчера, когда стойко стояли на занимаемых позициях и Панфиловская дивизия, и кавалерийский корпус. А сейчас невозможно было даже точно определить состав и положение противника. Одно было ясно – завтра немцы начнут обрабатывать район батальона артиллерией, а потом, вероятно, предпримут бесконечные атаки. Успокаивало лишь одно. Те силы, которые враг вынужден оставить здесь для борьбы с кремлёвцами, он не сможет использовать там, где на новых рубежах занимали оборону панфиловцы и кавалеристы Доватора.

Комбат не случайно велел задержаться Беликову. Поразмыслив, приказал снова собираться в разведку, чтобы определить, в каком направлении целесообразнее прорываться из окружения. Главное он решил – надо идти на прорыв, хотя бы ради того, чтобы спасти как можно больше курсантов, которые иначе будут просто уничтожены артобстрелами врага и атакой многократно численно превосходящих сил, против которых практически осталось одно оружие – русский праведный штык. В эти моменты приобретал особое значение завет Суворова: «Пуля дура – штык молодец!»

Враг, пользуясь тем, что Панфиловская дивизия и корпус Доватора отведены на рубеж Истринского водохранилища, взял батальоны кремлёвцев в плотное кольцо.

Долго тянулись ночные часы. Комбат так и не сомкнул глаз. Он ждал разведчиков. Доклад их не был утешительным. Батальон обложен плотно, однако немцы ведут себя спокойно. Развели костры, греются. Дозоры выставили, но дозорные тоже развели костры. Никто не ждал, что кремлёвцы решатся на прорыв.

Нужно было решить вопрос с ранеными. Оставить в деревушке, что неподалёку? Немцы войдут, проверят, и всё… Всех, кто мог подняться на ноги, всех, кто мог держать оружие, поставили в строй. Тяжёлых положили на носилки. К счастью, таковых было совсем немного.

Собрал ротных. Ещё несколько часов назад он хотел провести что-то вроде совещания, но теперь он принял решение, а решение командира, облечённое в боевой приказ, – закон, подлежащий исполнению неукоснительному.

Чётко, ничего не упуская, указал каждой роте и порядок выдвижения к рубежу, перехода в атаку, ближайшую задачу и направление дальнейшего наступления, в данном случае прорыва. Что же дальше? Если будет это «дальше»? Впрочем, именно вот это «если» он прогнал от себя.

Комбат участвовал во многих боях, но в каждом из минувших боёв у него было гораздо больше надежда на победу. Теперь предстоял иной бой, бой, необходимый даже потому, что в строю батальона были кремлёвцы, были воины, у которых не было выбора. Только победа или смерть.

Перед боем каждый рядовой воин, будь то красноармеец или, как в этом железном строю, кремлёвец, считавший, что он всё ещё курсант, может думать о том, что ждёт лично его, может вспоминать свой дом, своих близких, свою любимую, мысленно сочиняя письмо ей. Его могут одолевать и мысли, тщательно отгоняемые, о том, что этот бой может стать последним.

Ни о чём таком не имеет права думать командир. Перед боем, особенно тяжёлым, командир не думает о себе, и не думает вовсе не потому, что не имеет на то права; он не думает потому, что он командир, а на плечи командира перед боем ложится тяжесть такой ответственности, которая исключает всякие другие мысли, кроме мыслей о выполнении боевой задачи и о возможном сохранении тех, кто по его воле поднимается в атаку. И в эти священные моменты на командира словно нисходит свыше какая-то особая, могучая сила, помогающая подчинить всё его существо самому главному, самому важному – достижению победы в бою.

Этот час настал для комбата кремлёвцев, и под утро, когда хорошо спится даже и у костра, ведь силы-то физические у немцев были на исходе, прозвучали негромкие команды и курсанты двинулись в бой, ещё не ведая, что для многих он станет последним.

На рубеже перехода в атаку прозвучали команды, роты встали в полный рост, чтобы с отчаянной решимостью и свойственным кремлёвцам мужеством ударить в штыки и уйти в бессмертие.

А когда осветили землю ещё тусклые, едва пробивающиеся сквозь облака лучи холодного ноябрьского солнца, на участке прорыва всё стихло и лишь на околице небольшой деревушки продолжал стучать пулемёт. И долго ещё сельчане передавали из уст в уста, как косил метким огнём захватчиков пулемётный расчёт, прикрывший тыл прорывавшихся через вражеские заслоны кремлёвцев. Его меткий огонь не давал немцам поднять головы. Понадобилось время, чтобы подобраться к нему, обойдя с тыла. Бросились озверевшие фашисты на кремлёвцев, но, когда оказались в шаге от пулемета, прогремел взрыв гранаты, и юные лейтенанты, даже не подозревавшие, что они уже давно не курсанты, ушли в бессмертие вслед за своими товарищами, проторившими и для них священный путь обагрёнными вражьей кровью штыками.

А когда на месте позиций полка всё стихло, в Яропольце появились оккупационные власти. Жителей согнали на небольшую площадку перед зданием сельского совета. В толпе односельчан оказалась и школьница Антонина Кожемяко, как и все, потрясённая тем, что происходило на её глазах. Сельчане тревожились. Всем было известно, какие зверства творят эти нелюди на оккупированных территориях. С опаской поглядывали на солдат, окружавших площадку.

Но вот вышел немецкий офицер. Его сопровождал затравленно озиравшийся тип в гражданской одежде, как выяснилось, переводчик.

Офицер заговорил, и переводчик перевёл приказ: жителям пройти по месту боёв и собрать всех погибших, у кого петлички красных юнкеров – кремлёвцы всё ещё были с курсантскими петличками. Собрать и принести за деревню, туда, где уже ревел танковый двигатель. Офицер велел обязательно собрать всех погибших красных юнкеров. Остальных же, уточнил, как хотите…

Сельчане отправились выполнять распоряжение. Приносили тела молодых ребят и складывали их в указанном месте, примечали, что танк с навесным оборудованием отрывает глубокий котлован.

Когда печальный сбор закончился, немец велел сложить всех погибших в котлован. Снова взревел танковый двигатель, и скоро на месте братской могилы вырос небольшой холм. А ещё через некоторое время подошёл длинный строй солдат – видимо, маршевая часть, следовавшая к переднему краю. Солдат выстроили огромным каре, охватывающим свежий холм, желтевший на фоне побуревшего от недавнего боя снега.

Остановилась машина, из неё вышел немец в распахнутой шинели с красной подкладкой.

– Генерал, – пролетел шепоток по толпе сельчан, которую оттеснили от котлована, но не разогнали.

Генерал заговорил, но переводчик, естественно, уже не переводил его слова – переводить начал учитель немецкого языка сельской школы.

Генерал говорил о мужестве красных юнкеров, которого так не хватает тем, кто стоял в строю перед ним. Говорил о том, что если бы они, солдаты фюрера, воевали так, как эти кремлёвские юнкера, то немцы давно бы уже были в Москве, война бы закончилась и они сейчас отдыхали бы в тёплых квартирах, отправляя богатые подарки своим фрау в Германию. Ведь близко Новый год. Он делал упор именно на то, о чём мечтали стоявшие в строю грабители и бандиты.

И тут учитель истории, тоже находившийся в строю, сказал негромко:

– Вот так: главная идея – грабить и убивать… Вот так Наполеон наставлял свою банду ещё перед походом в Италию: «Я вас поведу в самые плодородные на свете равнины! В вашей власти будут богатые провинции, большие города! Вы там найдёте честь, славу и богатство!»

И, помолчав, добавил:

– Для них, всех завоевателей, грабёж и слава – синонимы. Про Бородинское сражение он сказал: «Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми…» Да только вот вся страсть к победе у наполеоновских нелюдей, как и у этих, зиждилась лишь на страсти к грабежам.

Всё это запомнилось школьнице Кожемяко, школьнице, которая по прошествии десятилетий стала директором Музея кремлёвских курсантов в Яропольце, которая скрупулёзно собирала до самой глубокой старости всё новые и новые свидетельства, ценные экспонаты о «красных юнкерах», потрясших завоевателей своими мужеством, стойкостью и своей преданностью социалистической Родине – России.

Антонину Павловну Кожемяко за её трогательное, чуткое отношение к сохранению памяти великого подвига сводного полка называли «бабушкой кремлёвцев», и она до последнего вздоха находилась на своем, избранном ею самою священном посту, провожая каждый год по пять – семь яропольцев в Московское высшее общевойсковое командное училище, как достойную смену тем, кто нашёл свой вечный покой на обильно политой кровью земле Волоколамского края.