«Козёл! – обругал он самого себя. – Какое ты имеешь право так думать о той, которую совсем не знаешь?»

Между прочим, иногда он думал и представлял совершенно фантастические вещи. Встречные женщины казались ему лисицами, волчицами, кошками, суками, а некоторые и того хуже – скунсами и гиенами: от этих пахло дешевым одеколоном, и подмышки у них были серыми от пота. Он вглядывался во всех-всех, шедших навстречу, смотрел по сторонам, оглядывался и даже останавливался, чтобы, допустим, завязать шнурок на ботинке, который вовсе не развязывался. На самом деле это была возможность ещё лучше разглядеть очередную «хищницу».

Некоторые из них тоже, не скрывая своего любопытства, смотрели на него – симпатичные и не очень, веселые и грустные, умные и глупые, они, наверное, видели в нем то, чего он сам не смог бы разглядеть даже в самом лучшем зеркале. Ему, впрочем, не очень-то и хотелось глядеть на себя. Сергей не любил свой нос, слишком длинный, по его представлениям о мужской красоте, и эти ямочки на щеках были какие-то несерьёзные, да и брови могли бы быть погуще и напоминать крыло орла, да и губы казались ему слишком яркими, сочными, будто нарисованные. И он закрывал глаза, чтобы не видеть своего отражения. Но когда снова раскрывал их, то натыкался на большой зеркальный шкаф-купе, установленный в его комнате.

Это зеркало, казалось, неотрывно следило за каждым движением Сергея, впитывало в себя малейший жест, вбирало все нюансы мимики, подглядывало за ним, когда он спал, сидел, читал или ходил нагим по толстому ворсистому ковру. После душа или ванны он обычно не вытирался – предпочитал, что называется, принимать воздушные ванны: где-то вычитал, что так можно укрепить иммунитет против всяких простуд. А то надоело, чуть ноги промочил или надышался морозного воздуха – сразу ап-чхи да ап-чхи, температура, кашель.

Зеркало видело и хранило где-то там, в своих загадочных глубинах, не только его шмыгающий нос, глаза, воспаленные от бессонницы, разбитую губу и лоб – он как-то подрался с одним типом, который решил поставить его на счётчик. Это всё ерунда! Потому что зеркало отражало много такого, от чего наверняка само развратилось. Оно запомнило Катю и Сергея в самых немыслимых хитросплетениях тел, и, конечно, хранило варианты часто повторявшейся картинки: девушка на коленях перед парнем, который, изогнувшись назад, яростно теребит её волосы, чуть-чуть их подергивая, а другая его рука, положенная ей на спину, совершает лихорадочные движения – со стороны похоже на массаж, но это не массаж: Кате нравилось, когда он игриво поколачивал её, пощипывал и мял кожу. И, конечно же, зеркало держало в памяти другую картину: Катя становилась на кресло, опять-таки на колени, а он, обхватив её ягодицы, охрипшим голосом вдруг спрашивал какую-нибудь чушь, не прекращая при этом быстрых, резких движений. Ну, например, он любил спрашивать это:

– Долго растила?

– Что именно?

– Ноги.

– А! Это подарок мамы и папы, они постарались.

– Длину когда последний раз измеряла? Они, кажется, еще длиннее стали.

– Сто один сантиметр. По-прежнему.

– А откуда меряла?

– Не оттуда, откуда ты думаешь.

– А откуда я думаю?

– Да ну тебя! – она вздрагивала от смеха, и внутри у неё всё почему-то сжималось, и он вскрикивал от наслаждения, а она продолжала смеяться. – Дурашка! Ноги измеряют от начала берцовой косточки. Не запомнил ещё, глупыщ?

– Выходит, ты хорошо знаешь анатомию.

– Угу. И твою – тоже, – она надвигалась на него ягодицами и тихо стонала. Специально. Потому что знала: он теряет всякое соображение, когда слышит, как ей с ним хорошо, – и сразу замолкал, сосредотачивался на своих движениях, стараясь всё сделать ещё лучше.

Вот такие диалоги у них были. Кому расскажи – глаза выпучат. Трамвайщик, правда, лишь вначале удивился, а потом завистливо вздохнул: «Ну, брат, подфартило тебе: такую тёлку имеешь, ничего объяснять не надо – сама всё сделает! А то бывает, что пока уламываешь, всё хотенье пропадает. Но не смущает ли тебя, что она даже не скрывает своей опытности?» Нет, его это меньше всего волновало.

Мало ли кто был у неё до него, это её прошлое, а живём мы настоящим, и в нем есть только он и она – своя реальность, новая вселенная, недописанный роман. «Ох, куда бы деться! – иронично кривил губы Мишка. – Недописанный роман – это когда в подъезде или в парке на скамейке, наспех, да? Да ещё всякие прохожие мимо ходят, кайф обламывают…»

Сергей тоже усмехался и отвечал Трамвайщику не менее цинично, что-то вроде: «Наше дело не рожать, вставил, вынул – и бежать, но есть, братан, некоторые ситуации, когда хочется задержаться…»

Он, конечно, и сам понимал, что сравнение любви с романом, который продолжает сочиняться, – это не то чтобы банально или выспренне, скорее даже – пошловато, но как объяснить Трамвайщику, что ему нравилось простодушие Кати и тот легкий налёт вульгарности, который затейлив и непредсказуем: не всегда поймёшь, как он развёрнёт сюжет отношений, что будет и чем закончится их очередное свидание. А ещё ему нравилось, что Катя заводит себя и его ещё и этими фривольными разговорчиками.

Вспомнив это, он опустил глаза, искоса посмотрел на девушку: она сидела нога на ногу, но, почувствовав его взгляд, медленно качнула правой ногой и слегка приподняла её чуть повыше, но при этом её рука упала на юбку и прижала ткань к опасно оголившемуся телу.

– Извините, – он услышал свой вдруг охрипший голос и сглотнул слюну. – У меня сигареты кончились. У вас есть?

Он мог бы, конечно, сходить за «Кэмелом» в соседний киоск, всего-то в десяти метрах от столика, но ему вовсе не курево было нужно. И он боялся, что девушка пренебрежительно посмотрит на него и кивнет в сторону табачницы: вон, мол, торговая точка рядом.

Но девушка мягко улыбнулась, кивнула и стала открывать свою сумочку. И как-то так неловко повернула руку, что локтем задела бутылочку с кока-колой, и она упала, покатилась и опустилась на колени Сергея. Бурая шипящая жидкость промочила его джинсы, и он, запоздало охнув, подхватил бутылочку – осторожно, будто это была змея, и почему-то не на столик поставил, а отбросил в сторону.

– Ах, извините, – девушка смущенно полезла в сумочку, достала носовой платок и, пододвинувшись к нему, принялась вытирать пятно. Оно располагалось как раз в районе ширинки, и Сергей, испытывая неловкость, наклонился, чтобы убрать её руку, а девушка как раз нагнулась, чтобы рассмотреть, насколько сильно кока-кола впиталась в ткань. В результате он сильно ударился лбом о её темя.

Девушка ойкнула, выронила платочек и схватилась за свою голову. Удар был сильным. Сергей увидел, как её глаза повлажнели, а лицо побледнело.

– Простите, пожалуйста, – пробормотал он.

– Ничего, я сама виновата, – девушка попыталась улыбнуться, но у неё получилась довольно жалкая гримаска.

– Больно?

– Ну, вы и двинули меня, ничего не скажешь! – девушка потрогала свое темя, вглядываясь в Сергея широко раскрытыми глазами. – А такой с виду благовоспитанный…

Его рассмешило слово «благовоспитанный» – какое-то старомодное, оно было слишком неожиданным в речи молодой особы. Он попытался скрыть улыбку, но она всё-таки заметила перемену его настроения и спросила:

– Что-то не так?

– Нет-нет, что вы! – он растерянно вскочил, но тут и сел, потому что пятно было слишком большим, и посторонние, ёлки-палки, могли подумать: он обмочился.

– А всё эта ваша вредная привычка, она виновата, – девушка тоже села и снова раскрыла свою сумочку.

– Какая привычка?

– Вредная! – девушка хмыкнула. – Курить, типа, здоровью вредить. Ладно бы, только своему. Так вы еще и моему навредили: захотелось вам, видите ли, сигаретку «стрельнуть»…

Она говорила это серьёзно, и хотя он понимал, что у неё, видимо, такая манера шутить, всё-таки снова почувствовал себя виноватым.

– Теперь мне ещё больше хочется навредить своему здоровью, – он попытался поддержать её тон. – Может, тогда мы будем квиты…

– А ничего не получится: сигарет нет! – воскликнула девушка и, скомкав пустую пачку «R-1Minima», аккуратно положила её в пепельницу. – Мне, кстати, тоже хочется курить. Но у меня осталась, боже мой, только десятка, – она растерянно пожала плечами. – Как же так я забыла взять деньги…

– У меня есть, – торопливо сказал он. – Я сейчас сбегаю за сигаретами…

– Ага, – усмехнулась она. – Давайте-давайте! Встречные подумают, что вы – ходячая реклама памперсов: вот что бывает, когда мальчики о них забывают…

– Ах, да! – он сел и прикрыл пятно ладонью. – Придётся сохнуть…

– Знаете что, – сказала она, – давайте я схожу. А то у вас уши опухнут. Вот только дайте на сигареты – мне и себе, я «Кэмел» не курю, исключительно «R-1 Минима»… Будем считать, что вы мне заняли тридцать рублей. Ой, а мне еще нужно коту рыбы купить. У вас рублей пятьдесят найдется? А в залог вам – вот, – она сняла с цепочки колокольчик, он тихо звякнул. – Возьмите! А то ещё чего подумаете…

– Нет-нет, – он замахал руками. – Ничего я не подумаю!

– Возьмите, – она опустила колокольчик в его нагрудный карман. – Потом вернете его мне. Он мне самой нравится.

Сергей достал деньги, протянул девушке и, забывшись, машинально достал из кармана джинсов пачку «Кэмела»: там ещё оставалось две сигареты.

– О! – удивленно округлила глаза девушка. – Это как понимать?

Он смутился, но всё-таки прямо посмотрел ей в глаза и простодушно ответил:

– Познакомиться хотел…

– Ну, и как вас звать?

– Сергей.

– Алина, – улыбнулась она. – Можно было бы и не разыгрывать эту сцену. Зачем усложнять то, что должно быть просто и ясно?

– А мне мама не велит разговаривать с незнакомыми девушками, – пошутил он. – Тем более – знакомиться с ними на улице. Мало ли что может выйти…

– А моя мама разрешает знакомиться, – засмеялась она. – Лишь просит телефон никому не давать. А то звонки ей спать мешают.

– Но как же я верну вам колокольчик, если не буду знать ваш телефон? – нашелся он. – Так бы позвонил, и мы договорились бы о встрече.

– Я вам сама могу позвонить, – покачала головой Алина. – И если у вас телефон с определителем номера, то вы его сами узнаете.

Она сходила за сигаретами, потом записала номер его телефона, они поговорили о том – о сём, а, в общем-то, ни о чём, но обоим почему-то было весело, и они беспрестанно смеялись, и у него возникло странное чувство: будто он знает её давным-давно, а может, и не знает – просто всегда хотел встретить именно такую девушку, с которой чувствуешь себя легко и свободно, не натуживаешься, подыскивая какие-то нужные слова, и не распускаешь перья, потому что она всё понимает, и это в её глазах выглядит смешно, – уж лучше быть таким, как есть.

Пока они говорили, курили, пили кока-колу, за которой Алина сама сходила к барменше, злосчастное пятно просохло. А ему хотелось, чтобы оно никогда не высыхало.

– Мне пора, – сказала Алина, взглянув на часики. – У меня еще работа есть.

– На дом берете её, что ли? – удивился он. – Уже вечер. Какая работа? Вечером надо гулять, пить пиво, танцевать на дискотеке…

– Нет, – она встряхнула волосами, и они живописно упали ей на плечи. – Я должна сделать эту работу. Мне за неё деньги платят. Надо же вам как-то долг вернуть. Мне пора. Счастливо!

Она встала, пошла, не оглядываясь, но по её напряжённой спине он понял, что Алина чего-то ждёт, и решил, что – его, и, не смотря на не до конца высохшее пятно – а, пусть встречные думают, что хотят! – вскочил и увязался за ней.

Сергей пристально смотрел на её сверкающие медью волосы, тонкую спину, руки, талию, крепко перехваченную чёрным ремешком, и ему казалось: воздух вокруг неё колыхался и сверкал, и блеск её молодости, чистое, открытое лицо заставляло всех встречных мужчин глядеть на неё. В глазах многих из них он видел восхищение, изумление, откровенное желание. И даже воробей, который, распялив крылышки, прыгал по веткам березы вокруг равнодушно чистивший клюв самочки, вдруг опустил торчком поднятый хвост и, коротко чирикнув, уставился на Алину. Наверное, птаха привлекло странное, какое-то таинственное сиянье, разлившееся вокруг девушки. А может быть, всё это только казалось? Но, с другой стороны, воробей – безмозглая птичка, лишенная малейшего воображения. Что ему-то могло показаться?

Он долго не решался забежать перед Алиной и хоть что-нибудь сказать ей, но в конце концов набрался смелости, и, внезапно встав перед ней, отчаянно выпалил:

– Я хочу, чтобы вы скорее мне позвонили!

Алина от неожиданности остановилась, и он, с восторгом ощущая серебристый холодок в груди, увидел, как розовеют её щеки, и она, не смея взглянуть ему в глаза, опустила голову. Он понял, что она не знает, как себя вести, но ей, так же, как и ему, хочется продлить их мимолётное знакомство, погулять, поговорить о том – о сём, но она не знает, удобно ли это, да и вообще – могут ли так поступают приличные девушки? И он, чтобы не дать ей опомниться, выпалил:

– Я провожу вас!

И, сказав это «вас» вдруг поймал себя на смешной мысли: никогда и никому из своих сверстниц-ровесниц он не «выкал» так долго. Обычно как-то сразу переходил на «ты», и особенно не задумывался, что и как сказать, а тут – подумать только! – ведёт себя как очень благовоспитанный юноша. Джентльмен, чёрт побери!

– Господи, – вымолвила она и подняла глаза: её зрачки потемнели, и он почувствовал, что его губы пересохли. – Господи, меня же уволят, если я не сделаю эту работу!

– Ещё успеете, – ответил он. – Ну, идёмте же гулять – на Амур, в парк, или вы хотите поиграть в биллиард? Вы любите биллиард?

Он ещё о чём-то спрашивал её, и она что-то отвечала, но он не слышал слов – он слушал музыку её речи, и по тому, как она говорила, торопливо шла, часто постукивая каблучками по асфальту, и тщательно сохраняла дистанцию, чтобы, не дай бог, не коснуться его руки, Сергей вдруг понял, что понравился ей, по крайней мере – не противен, и она просто ещё не решила, достаточно ли он хорош для неё.

– Всё, – вдруг сказала Алина. – Мы пришли. Я живу в этом доме.

Дом был из тех, которые почему-то называют элитными: высокий, из роскошного красного кирпича, с башенками на крыше, телескопическими антеннами, треугольными балконами, тонированными стеклами, цветными витражами, огромными кондиционерами – сказка, а не дом! Он стоял почти на центральной части улицы, чуть пропустив вперед старинный особнячок, в котором сейчас располагалась художественная мастерская. И дом, и особнячок удивительным образом слились в единое целое: с одной стороны, должны были бы взаимно исключать друг друга – дореволюционная архитектура обычно плохо сочетается с модерном, но, с другой стороны, красный кирпич, использованный при строительстве обоих зданий, как-то скрывал, микшировал эти несоответствия; правда, современный кирпич, как его ни имитировали под старинный, всё же блистал свежестью и был каким-то слишком чистеньким.

В этом доме жил один бывший одноклассник Сергея – Антон Лапенков, сын известного в городе предпринимателя, который разбогател на куриных окорочках. Когда частное предпринимательство еще только начинало в Ха развиваться, он скумекал, что в любых условиях народ хочет есть, и даже если у него нет денег, он всё равно извернётся, но купит жратву. Дешевые американские куриные окорочка привозили в город аж из Москвы, хотя совсем рядом был открытый порт Владивосток, и гораздо удобнее было везти этот товар напрямую на Дальний Восток. В общем, отец Антона продал квартиру, вся семейка переселилась к бабке куда-то на окраины, папашка взял в банке кредит – на свой страх и риск: курс доллара тогда плясал как святой Витт, возникали и рушились многочисленные финансовые «пирамиды», и никто ни во что не верил. Но, видно, он был счастливчиком: окорочка неплохо пошли на рынке, вытеснив московских конкурентов, появилась прибыль, и кредит вскоре был погашен, а там и достаток в семье. Антона определили в частную школу, где учился Сергей. Тут протирали штаны за партами отпрыски самых известных и уважаемых в городе людей. Ну, с отцом Сергея всё было понятно – он долго работал в бывшем крайкоме компартии, оброс связями и, конечно, друзья не оставили его в беде, когда партия сгорела синим пламенем: устроили его директором небольшого заводика, где из вторсырья производили туалетную бумагу. Она тоже всегда нужна. Так что семья Сергея особо не бедствовала.

И вот, оказывается, эта девушка живет в таком престижном доме. Ну, надо же! Чья же она дочка?

Сергей не решился прямо её об этом спросить, лишь удивился:

– Крутой у вас домишко-то! Я думал, что девушки из таких домов никогда не ходят пешком, только на «меринах» ездят…

– А я боюсь машин, – она засмеялась и встряхнула копной своих сверкающих волос. – Я исключение из вашего правила.

Он хотел прикоснуться на прощанье к её руке – пожать, погладить, что угодно – лишь бы унести с собой её тепло, но не решился это сделать, и лишь кивнул, изобразив всем лицом широкую улыбку:

– Пока! Жду звонка.

А потом, когда за ней захлопнулась широкая дверь, он, ещё немного постояв, спустился обратно на Уссурийский бульвар, глядя себе под ноги и чувствуя какую-то непонятную, лёгкую печаль.

Я – обычный, такой же, как все, а может, даже обыкновеннее и скучнее, чем все. У меня нет ярких увлечений, и я не знаю, допустим, пять языков, как некоторые вундеркинды – только английский, и то со словарём; не собираю редкие марки (вру! собирал их, когда мне было девять лет, а потом это мне наскучило… нет, впрочем, не наскучило, просто мне понравилось собирать модели самолётов из пластмассовых деталей, которые продавали в магазине «Ратибор» – и это занятие до того захватило, что уже не оставалось времени на филателию; теперь альбомы с марками лежат на шкафчике, в котором за стеклом пылятся модели самолетов – и я время от времени рассматриваю то и другое); у меня нет шестого чувства и потому я не умею писать стихи, тем более – петь девушкам серенады (вообще, на моём ухе основательно потоптался медведь, а может, даже африканский слон); и спорт я не люблю, а если и хожу «качаться» в один клуб, то только затем, чтобы не выглядеть хилым, ну, и в случае чего, суметь постоять за самого себя; читаю мало, предпочитаю кино, которое не «загружает», а расслабляет, и навряд ли отличу Мане от Моне, и если что меня по-настоящему интересует, так это – компьютеры и всё, что с ними связано, но, как недавно сказала мать, особо гордиться этим не стоит: сегодня с компьютерами так или иначе связаны почти все нормальные люди, разве что только уборщицы и дворники ими не пользуются. Так-то оно так, но я умею то, что не все могут: составляю различные программы, придумываю интернет-сайты для друзей, занимаюсь дизайном и у меня это, кажется, получается. Но не будешь же говорить с девушками о компьютерах и всяких штуках, с ними связанными, – это большинству из них скучно и непонятно. Потому я всегда боюсь показаться им серым и неинтересным. Хотя – признаюсь сам себе! – я такой и есть: самый обычный человек, без взлётов и «изюминок». Может быть, ещё и поэтому стараюсь выделиться хотя бы фирменной одеждой – китайские и турецкие шмотки не ношу, тут, кстати, спасибо родителям: дают деньги, да ещё и за вкус хвалят (ха-ха-ха! какой там, к чёрту, вкус! просто иногда просматриваю журналы «ОМ» или «Медведь» – там для наглядности печатают фотографии крутых мэнов в модных одежках и о всяких аксессуарах пишут)). Хожу в престижные ночные клубы, и не потому, что они мне нравятся, а затем, чтобы небрежно сказать утром перед лекциями: «Млин! Опять не выспался. Зачем-то в „Великано“ попёрся, а там – своя компания зажигает, то-сё, танцы-шманцы-обжиманцы, млин!» И это выражение «млин», кстати, знающим людям тоже кое о чём говорит: в нашем городском чате его употребляют вместо лоховского «блин», и это вроде опознавательного знака: значит, ты имееш возможность «чатиться», для чего, между прочим, кроме выхода из дома в Интернет тоже нужны денежки (бывает, что от провайдера приходят ежемесячные счета на две-три тысячи, и мне приходится виновато опускать глаза перед родителями, врать, что скачивал рефераты или пользовался различными познавательными сайтами, хотя на самом деле болтал по «аське», «чатился» или смотрел всякую порнуху).