С Толстым и Красным мы жили в соседних дворах, и этих своих друзей я знал ещё до школы, в отличие от Делюги, Чудо-твари и Самсона.

Прищепкой мы называли место, где в былые времена хозяйки сушили стираное постельное бельё. Это были две перекладины, установленные напротив друг друга, между которыми раньше были натянуты верёвки. Сейчас, правда, там уже никто бельё не сушил, потому что в девяностые его начали воровать. Зачем кому-то могли понадобиться старые простыни, я не понимал. Разве что, для тренировки воровского навыка? Хрен их знает, но теперь эти перекладины использовали лишь для того, чтобы выбивать пыль из ковров.

Я пришёл на место и стал ждать. Красного ещё не было, впрочем, Прищепка находилась ближе к моему дому, так что ему идти было дольше. Но вообще меня бесит, когда опаздывают.

Из-за домов послышался колокольный звон. Я тут же посмотрел в сторону Бога, вложив в свой взгляд покорность и извинения за всё, что вольно, или невольно делал не так.

– Костя! Вернулся уже? – раздался позади меня старческий голос.

Это была баба Маша, самопровозглашённый инспектор нашего двора. Она целыми днями просиживала на лавочке в окружении свиты из таких же бабок. Ей всегда надо было знать все события, происходящие на вверенной ей самой себе, территории контроля.

Я ответил с досадой:

– Здрасте, баб Маш, да, несколько часов назад приехали.

Инспектор двора, шаркая, подошла ближе и лицемерно улыбаясь, продолжила допрос с пристрастием:

– И как там, в пионерлагере нынче, а?

– Да нормально, в общем…

– В наше время мы ездили в Черновор, тогда партия выдавала путёвки каждое лето всем пионерам, вот как было! А ваш-то лагерь где?

– Да здесь, в нашей области, недалеко, – сказал я, проклиная про себя Красного за опознание.

– Это где ж, за Колючкино что ли?

– Ээ, нет, где село Дырово, – сказал я.

– Дырово? Как же, знаю-знаю: Святообгаженский район, конечно. Ох, помню там в молодости колхоз самый лучший был, – вздохнула баба Маша.

– Извините, баб Маш, мне надо идти, я договорился тут с одним…

Но старуха меня будто не слышала и принялась обстоятельно делиться ностальгическими воспоминаниями про Святообгаженский колхоз.

Я не мог себе позволить вот так молча ускользнуть – всё-таки соседи. Мать всегда говорит, что с соседями ссориться нельзя, а если уйти вот так, не дослушав старческую бредятину, дворовый инспектор оскорбится и затаит обиду.

– Баб Маш… – сказал я чуть более настойчиво.

– А?

– Извините, баб Маш, но я с другом договорился встретиться, надо идти.

– А! Ну конечно, сынок, иди с Богом!

– Спасибо, баб Маш, до свиданья.

Я пошёл было в сторону дома Красного, но он неожиданно объявился сам. Я помахал ему издали, чтобы он ушёл немного в сторону. Старуха знала и его тоже, поэтому если сейчас он с ней столкнётся – она начнёт ссать в уши и ему. Придётся тогда снова от неё отбрёхиваться.

– Чё там? – заинтригованно спросил Красный, когда мы сошлись.

– Старушенция эта дворовая мозги е…, я специально к тебе навстречу пошёл, чтоб её говно не слушать.

– А-а. Ну чё, какие предложения?

– Бабки есть? У меня чирик.

– У меня тоже, – сказал Красный. – Можно пивка взять литр на разлив и на сухарики хватит ещё.

– На разлив не получится взять, мы же малые ещё, – покачал я головой. – Нам в ларьке только продадут.

– Не ссы, получится, – сказал Красный. – Положись на меня.

Я удивлённо посмотрел на него.

– Ты прям как Делюга. Кстати, что там твой дед? Спалил?

Прокопенко отмахнулся:

– Да это он так, орёт для вида, сам мне говорил как-то, что в двенадцать лет курить начал. Тебе Маратыч звонил?

– Звонил, но я спал, он с матерью говорил, сказал, что на следующей неделе занятия начинаются.

Красный кивнул.

– Лады, пошли, сейчас научу тебя брать пиво на разлив.

На разлив у нас продавали в одном из продуктовых. Там вечно толпилась полупьяная публика, упрашивая продавщиц налить в долг. Кроме пива там ещё можно было заказать рюмку водки, или стакан вина.

В свои четырнадцать мы уже могли свободно покупать пиво в некоторых ларьках, но здесь всё было сложней, потому как продавец и покупатель были на виду у широкого круга посетителей. Менты периодически устраивали рейды с контрольными закупками, да и вообще, рядом могли оказаться какие-нибудь праведные чепушилы, всегда готовые сообщить «куда следует».

Покупая бутылку в уличном ларьке, ты как бы в большей степени скрыт от продавщицы и она за маленьким окошечком не может толком определить сколько тебе лет. Так она получает возможность, в случае чего, отмазаться, сказав, что не заметила. Здесь же, в продуктовом магазине всё отлично обозревалось, и оправдаться тем же путём у них бы не вышло, поэтому все они здесь чаще всего были охрененно законопослушными.

Я уже догадывался какой выход придумал Красный, когда он сказал:

– Тут короче бомжара один есть, сейчас попросим его купить нам литр разливного, а взамен скажем, чтоб сдачу себе оставил.

– И потом после бомжа будем пить из этой бутылки?

– Ой, да успокойся, он же всё в пакете купит! Идём, он обычно здесь спит днём.

Мы зашли за гаражи, в нос ударила мерзкая вонь, перед нами, на куче грязного тряпья спал бомж.

– Э слышь, выйди сюда, а, – позвал Красный.

Бомж проснулся, повернул башку и окинул нас недовольным взором.

– Чего надо? – прохрипел он.

– Ну выйди, дело есть!

В прошлом году в наших дворах дети забили до смерти одного бездомного старика. Они глумились над ним, пинали и лупили палками. Когда несчастный испустил последний вздох, дети просто разошлись по домам и продолжили жить, как ни в чём не бывало, а труп бедняги пролежал среди мусора ещё дня три, прежде чем его обнаружили и увезли куда-то специальные службы.

Я слышал тогда, как этот случай обсуждали родители. Отец долго возмущался, что менты даже не возбудили уголовное дело. Будто бы бомжара сам умер, а не убили его.

Наш сегодняшний помощник, конечно, тоже знал о том событии и его недоверие, смешанное со страхом, было сейчас понятно.

Он уселся на задницу, прислонившись спиной к гаражу.

– Никуда я не выйду, говорите что надо, или валите! – заявил бомж.

– Купи нам пиво на разлив, – сказал Красный. – Сдачу с двадцатки себе оставишь.

На миг бомж задумался, прикидывая размер прибыли, после чего ответил:

– Давай деньги.

– Ага, щас я тебе дам, вонь подзаборная! Идём в магазин!

Бомжара тяжело поднялся и вылез из своего укрытия. Мы тут же шарахнулись от него на несколько метров, морща носы.

– Ну пошли, куда?

– В «Родничок», – сказал Красный.

Пока мы шли к магазину, я сильно нервничал, опасаясь, что меня кто-то увидит. Попеременно я озирался по сторонам и бросал извиняющиеся взгляды в сторону Бога. Когда мы, наконец, дошли до магазина, Красный взял мою десятку и, добавив к ней свою, отдал бомжу последние распоряжения:

– Возьми литр нефильтрованного и пачку сухариков, тебе примерно четыре пятьдесят останется.

– Давай, – бомж раскрыл грязную ладонь.

Красный брезгливо вложил в неё купюры.

– Только в пакете бери.

Бомж сжал деньги в кулак и вошёл в магазин. Другие покупатели мгновенно шарахнулись в стороны. Через несколько минут он вышел и протянул Красному чёрный пакет, Витёк перехватил его пониже ручек и с блеском в глазах сказал:

– Погнали теперь в сад!

Его энтузиазм передался и мне, я почувствовал азарт и волнение. Так было всегда, когда мы собирались пить пиво.

В наших дворах было одно место, которым пользовались все желающие уединиться. Это был заброшенный детский садик, который перестал функционировать уже лет двадцать назад. На территории здесь иной раз творилась настоящая вакханалия. В старых беседках пили пиво мы и такие как мы, в самом здании периодически ночевали бомжи и наркоманы. Пацаны постарше приводили сюда девчонок, а дворовые алкаши часто использовали это место как туалет по малым и большим нуждам.

В общем, этот детский садик был основной точкой нашего квартала, где можно было делать всё непотребное. И, конечно, если бы мы были уже совершеннолетними, мы бы ни за что не стали прятаться среди всей этой мерзости. Но бухать нам тогда ещё было рано, поэтому приходилось изощряться, дабы не нарваться на проблемы со взрослыми.

Мы влезли сквозь дырку в ржавом сеточном заборе и юркнули в первую беседку. Красный аккуратно свинтил пробку и, приложившись губами к горлышку, сделал несколько больших глотков.

– Куда так торопишься? – недовольно спросил я и украдкой покосился в сторону Бога.

– Да пить охота, – пояснил Красный, передавая мне бутылку.

Я последовал его примеру и сделал примерно столько же больших глотков. Это было делом принципа: пить одинаково, чтобы каждый употребил поровну и в равной степени опьянел.

– Открывай сухари, – сказал я, ещё раз пригубив пиво.

Прокопенко с хрустом разорвал пачку, и несколько штук просыпались.

– Вот растыка! – проворчал я.

– Да ладно, не вопи, – огрызнулся Витёк.

Я протянул руку и вынул из пачки щепоть. Разгрызая закуску, я почувствовал терпкий солёный вкус.

– С салом и горчицей что ли?

Витёк взглянул на упаковку.

– Не, с хреном и перцем. Да какая разница, там одно и то же всё – химия сплошная, – глубокомысленно изрёк он.

Через пятнадцать минут мы расправились с литром нефильтрованного, и по телу растеклась приятная нега.

– Дало в голову? – спросил Красный.

– Да, есть немного.

– Тогда давай пройдёмся, надо всё выветрить до возвращения домой.

– Пошли, – согласился я.

Мы вылезли обратно через дырку в заборе и поплелись по жаркой пустынной улице. Из-за домов послышался колокольный звон, и я с готовностью посмотрел в сторону Бога, извиняясь взглядом за то, что выпил пиво и вообще за всё, что делаю в своей жизни непозволительного. Я знаю, что Бог прощает, но может и покарать, и я готов понести Его наказание в любую минуту.

– Куда ты опять смотришь? – услышал я голос Красного.

– Не важно, – сказал я, не желая снова вдаваться в лживые объяснения.

Наплевать. Может это пиво сделало меня таким расслабленным, а может то, что кроме Красного здесь больше никого не было, и забить на одно мнение было проще, чем на мнение многих.

– Что будешь делать на этой неделе? – спросил я.

– Завтра на рыбалку поедем с дедом. Рано утром, точнее, даже ночью. В прошлый раз в три часа выехали. Потом не знаю, к Делюге думаю сходить, в комп поиграть.

– Да, комп классная штука. А тебе дед не собирается купить?

– Неа, говорит это вредно для глаз. И вообще, сам знаешь: «товарищ Сталин объявил кибернетику лженаукой».

Он смешно изобразил интонации своего деда.

– Мне вот тоже не покупают что-то, – пожаловался я. – Сейчас уже все кино даже смотрят через компьютер, на дисках. А у нас всё видик.

– На дисках, да, – подхватил Красный. – Ди-ви-Ди ещё появилось. Но цены на них баснословные. Ты видел?

– Да. А что, может, до «Матрицы» дойдём? Полазим там.

– Да, погнали, – согласился Витёк.

И мы пошли в магазин техники «Матрица», в паре километров от наших дворов. По пути Красный затронул ещё одну неприятную для меня тему.

– Интересно, получится у Самсона трахнуть Ангелину, как думаешь?

– Не знаю, – ответил я зло и машинально добавил, – надеюсь, что нет.

К моему удивлению Прокопенко разделил мою надежду:

– Я тоже надеюсь, что нет. Бесят меня такие, как Штерн, если честно. Они как сраные буржуи, про которых дед рассказывает. Родился у богатого папочки на всём готовом и сейчас уже с детства всё самое лучшее для него. И девки ведутся на это. Хотелось бы верить, что Шубина не такая, но как показывает действительность…

Я шагал и хмуро смотрел себе под ноги.

– Что, скажешь я не прав? – потребовал ответа Красный.

– Не знаю, Витёк. Я, если честно, запал сильно на эту Ангелину, – снова, не подумав, брякнул я.

Чёрт, что со мной делает это проклятое пиво?

– А, забудь, – махнул рукой Прокопенко, ничуть не удивившись моим словам. – Для таких как мы это дело безнадёжное. Хочется верить, что в будущем что-то изменится, а пока что мы простые дети из бедных семей, нам такие как Ангелина не светят.

– Может, ты и прав, – сказал я, хотя в глубине души так не считал.

Не хотел считать. Мне нравилось верить в то, что Ангелина не такая как все, что она когда-нибудь оценит мои к ней чувства и воздаст им по заслугам. Я очень на это надеялся, и эта моя надежда пробуждала во мне блаженное состояние.

А Прокопенко не унимался:

– Понимаешь, какое дело, тёлки, они ищут где получше. Самсон, сразу видно, что вариант хороший. Х… ли: папа на крутой машине с водителем, почёт, деньги, уважение. Да и сам он тоже, что греха таить, не совсем урод, да умный к тому же. Девчонки попроще, не звёзды, они на таких даже не смотрят, потому что знают: ничего не светит. И вот среди них нам и надо выбирать подружек.

Я молчал, сжав зубы, а Красный продолжал:

– Да, я вижу, что тебе это неприятно, дружище, но ты же знаешь – мы одна команда. Ты меня вообще вот с таких лет знаешь, – он показал рукой уровень высоты, означавший, с каких именно лет. – Кстати говоря, ты зря так отворачиваешься от Фаинки.

Я с удивлением вытаращился на него:

– Ты это серьёзно?

– Абсолютно, а что тебя так удивляет?

– Вообще-то ей двенадцать лет, если что, или вообще одиннадцать.

– Так. Дальше?

– Что, «дальше»? Она ещё вообще дитё, чтобы…

– Чтобы что? Перестань, Смык, я тебе не об этом говорю. Я говорю, что с ней можно дружить, потому что через пять лет ей будет семнадцать, а тебе девятнадцать. А если ты сейчас добьёшься своего и отвергнешь её окончательно – смотри, чтоб жалеть потом не пришлось.

Меня начало это злить. Вот как он заговорил, когда остальной банды нет! А там, в лагере, когда Фаина меня приглашала на танцы в дискотеке, стоял и глумился со всеми как мразь последняя! Да он и сейчас, наверное, готовит многоходовку какую-нибудь, чтобы я с ним согласился, а он потом при всех заявит: «Смык сам сказал, что Фаину любит». Всё с тобой ясно, козёл, не думай, что я такой дурак. Я вижу все твои замыслы на хитрой морде как на карте!

– Почему бы тебе самому не подружиться с Фаиной? – спросил я. – Вырастишь для себя будущую невесту.

Он отмахнулся:

– Она же за тобой бегает, а не за мной! А, ладно, твоё дело. Будешь потом жалеть. Девочки в этом возрасте любят самой чистой любовью, потом она подрастёт, разочаруется, обозлится. И станет сукой понтовой, а ещё позже вообще… – он снова махнул рукой. – И всё потому, что такие дураки как ты не способны разглядеть счастье у себя под носом. Ты разрушаешь прекрасное!

У меня от этой его тирады аж рот раскрылся, и тут он прыснул и начал ржать как, накурившийся анаши, деревенщина. Я не выдержал и стал смеяться тоже.

– Ну ты даёшь, клоун!

Он вытер выступившие от смеха слёзы и сказал:

– Вообще, я говорил всё это серьёзно. Меня твоя дебильная рожа развеселила. Аж хайло раззявил, лох!

Я врезал ему кулаком по плечу.

– Пошёл ты! Коммунистическое трепло!

Мы подошли к «Матрице».

– Ладно, пойдём позырим, что там интересного появилось за месяц, – сказал Красный и распахнул стеклянную дверь.

Мы вошли внутрь и с мальчишеским интересом воззрились на ряды телевизоров, музыкальных центров и прочей техники. По всему торговому залу были расставлены вентиляторы, обдававшие покупателей приятным ветерком.

Стоящий поодаль охранник неприязненно на нас покосился. По торговому залу слонялись несколько продавцов-консультантов, фактически выполняющих, судя по их пристальным взглядам, роли сигнализаций, а не помощников в выборе товара.

Мы прошли через ряд мерцающих экранов. Среди изобилия пузатых телевизоров возвышались несколько громоздких, с плоским экраном, а на особенном месте, так, чтобы до него нельзя было дотянуться руками, стоял король всех телевизоров – жидкокристаллический! Его экран был толщиной не шире развёрнутой ладони, а диагональ достигала, наверное, метра два.

Мы с благоговением вперились глазами в этого Вождя, на котором в данный момент крутили американский клип без звука. Сексуальные женщины, вооружившись строительными инструментами, демонстрировали в танце свои оголённые до предела тела. Изображение то и дело приближало их ярко накрашенные губы, которые они облизывали языком.

– Прям хоть руку в карман суй и дрочи на месте, – прокомментировал Красный.

– Вам что-нибудь подсказать, молодые люди? – вывел нас из блаженного лицезрения неприязненный голос.

Уперев руки в бока, позади нас стояла продавщица. Это была молодая женщина с короткой пацанской стрижкой и жирным туловищем, едва умещавшимся в форменную одежду. После красоток из клипа, она казалась олицетворением тяжкого пробуждения от яркого сна с тропическим блаженством, в каком-нибудь сельском бараке с коровами.

Красный опомнился первым:

– Да, нас интересуют компьютеры, – важно заявил он.

– Да что вы говорите? – съязвила продавщица, скрестив на груди руки. – Но это не компьютер, а телевизор. Компьютеры у нас чуть дальше, пойдёмте.

Она провела нас в другой зал, где за стёклами витрин стояли в ряд белые мониторы и системные блоки.

– Вот: пентиум, селерон, дюрон. Что конкретно вас интересует? – допрашивала продавщица.

– Чтобы игры шли, – сказал я и торопливо добавил, – ну и для учёбы.

Продавщица усмехнулась:

– Понимаю. Игры сейчас разные есть, всё быстро развивается, и если хотите, чтобы хватило на ближайшие два-три года, лучше пентиума третьего пока нет, хотя к новому году обещали выпустить уже четвёртый. К нему необходим монитор, мышка, клавиатура. Если для учёбы нужно печатать, то я советую взять ещё и принтер.

Мы с интересом слушали продавщицу, давешняя неприязнь по внешним признакам исчезла. Было видно, что эта тётка знает о компьютерах многое.

– Вообще говоря, пентиум это лишь процессор, можно сказать мозг компьютера, но внутри системного блока есть ещё множество важных деталей, таких как жёсткий диск, видео и звуковая карты, материнская плата, – увлечённо рассказывала она. – В целом, если финансы позволяют, я могла бы вам собрать такую машину, которая любую игрушку потянет ещё лет пять. Весь вопрос в деньгах…

– Оксана, – окликнул её мужской голос.

Продавщица обернулась. В шаге от неё стоял сутулый мужик в красной рубашке с коротким рукавом и брезгливо нас рассматривал.

– Да, Вадим Борисович, – робко ответила Оксана начальнику.

Тот, слегка понизив голос, но так, чтобы мы обязательно всё услышали, быстро затараторил о том, что нечего здесь распинаться перед всякими сопляками, а её дело продавать товар платёжеспособным клиентам, которых сегодня в зале предостаточно. И чтобы она срочно сворачивала своё представление и выпроваживала бесполезную мелюзгу.

Продавщица покорно кивнула и повернулась к нам, чтобы переформулировать распоряжение.

– Ээ, мальчики, в общем, возвращайтесь с родителями, когда будете готовы купить…

На этом наша экскурсия в магазин техники «Матрица» подошла к концу.

Мы вышли на улицу, и Красный в сердцах воскликнул:

– Вот же сучий козёл!

Меня эта сцена оскорбила не меньше:

– Согласен, стопроцентная мразь! Петух драный!

– Подкараулить бы его вечером, да загасить к херам!

Я был согласен и с этим.

Мы поплелись обратно, в сторону наших дворов. Незаметно сгустились сумерки, и настала пора возвращаться домой. Мы подышали друг другу в нос, чтобы определить выветрился ли запах пива и после нескольких тестов пришли к выводам, что нет. Тогда мы стали слоняться по дворам в поисках знакомых, чтобы спросить жвачку, но никого как назло не встретили. Вконец истомившись, мы отказались от поисков, решив, что главное всё время дышать в стороны от взрослых, после чего разошлись по домам.

Входя в родной подъезд, я внезапно осознал, что не смотрел в сторону Бога уже много времени и тут же стал лихорадочно компенсировать свою оплошность, оборачиваясь после каждого шага, с извиняющимся лицом.

Когда я позвонил в дверь, мама открыла и сразу скрылась в зале, где они с отцом смотрели какую-то передачу. Я незаметно проскользнул в туалет, перекрестился три раза по три, помочился, а потом так же незаметно юркнул в свою комнату. Похоже, что разоблачение мне сегодня не грозило.

Захлопнув дверь, я уселся на кровать и посмотрел в сторону Бога. Потом повторил шёпотом три раза «спаси и сохрани» и три раза по три перекрестился. В закрытую дверь заскреблась кошка. Беатриса не любила, когда было закрыто, да и вообще, если в какое-то помещение ей не давали доступа, она начинала противно мяучить и закатывать концерты, пока ей не откроют.