Свидетельницы жили неподалеку от клиники. Любовь Кочеткова, сорока лет, – тут же, в Ольгино, а Лариса Ерошевич, сорока двух, – в Лахте. Я решил начать с ближайшей.
Любовь Кочеткова оказалась тощей женщиной, отдаленно напоминавшей бы швабру-заместительницу, кабы не изящный греческий носик и лукавые зеленоватые глазки. Будь я в Нью-Йорке, я бы за такими глазками весь вечер бегал. А может, и два вечера… Впрочем, нет, не стал бы – доску и глазки не украсят, не люблю плоских, хоть убей!
Жила Кочеткова в небольшом коттедже, который в другом районе показался бы даже симпатичным. Но тут его со всех сторон окружали монументальные особняки о трех этажах, четырех башнях и десяти колоннах. И поневоле рождалась мысль о хижине дяди Тома.
Я представился хозяйке этой хижины, объяснил, чего хочу.
Кочеткова нахмурилась, возвела лукавые глазки к небу и тут же стрельнула ими в меня. Получилось очень кокетливо.
– Вы узнали мой адрес в клинике?
– Конечно. От Натальи Петровны, заместительницы Марголина.
– А меня как свидетельницу не потащат? – Глазки потеряли лукавость и обрели немалую трезвость. – Мне бы очень не хотелось…
– Я не мент, госпожа Кочеткова. Я всего-навсего агент страховой компании. Нам не нужны ваши официальные показания. Просто расскажите, что происходило в прошлый четверг у доктора Марголина, и я тут же оставлю вас в покое.
– Ах, язык мой – мне всю жизнь враг, но, так и быть, расскажу… – И она рассказала.
В приемной их находилось двое – она и еще одна женщина по имени Лариса. Фамилия ее Кочетковой не известна, Лариса и Лариса. Та как раз ждала вызова, когда ввалилась в приемную этакая фифочка, вся из себя выпендренистая и на взводе – это было видно по всем ее жестам и словам… Нет, не пьяная, а на взводе… На взводе и значит – под мухой? Возможно. Она-то, Кочеткова, вообще не пьет, ну там бокал-другой сухого вина, лучше всего молдавского из «Коллекции Гарлинг», есть такой набор, она берет обычно на Марата, возле метро «Маяковская», имеется там неплохой такой магазинчик, сразу за банями… Как фифочка выглядела?.. Пшеничная блондинка, но я голову дам на отсечение, что это был парик, нас, женщин не проведешь, не то что вас, голубков… Ну да, все у нее при всем, есть такие… Ну и вот, вплыла фифочка в приемную и ни слова не говоря сразу к Виталику за дверь… Мы его промеж собой Виталиком называем, сами понимаете, врач-гинеколог сродни любовнику, в одно и то же место заглядывают, да иной раз любовнику того и не скажешь, что Виталику! Хороший доктор, я у него уже лет пять наблюдаюсь, почти с тех пор, как он клинику построил… Кстати, знаете, чем отличается гинеколог от любовника? Любовник посмотрит, полезет и возьмет, а гинеколог возьмет полезет и посмотрит, хи-хи-хи… Да, между словами «возьмет» и «полезет» запятой нет, хи-хи-хи… Ну вот, вперлась эта блондинка к Виталику в кабинет, а через секунду сестричка оттуда вылетает, Альбиночка, вся красная как рак, не знаю уж, чем ее эта фифочка так раскрасила… Вылетела, села за стол, в нашу сторону и не смотрит. Мы к ней: «Альбиночка, кто это там у Витсергеича?» – «Никто, – говорит. – Сучка жопастая! Подстилка!» И словно в рот воды набрала. А между тем у Виталика в кабинете объяснение разворачивается да все на повышенных тонах. Слов, правда, не разобрать, но похоже, фифочка на доктора накатывает… Нет, не беременная она, разве лишь на первых неделях, у гинеколога не только беременные бывают. Но рожала уже точно, бедра у нее не девичьи, это уж вы поверьте… Потом разговор стал тоном ниже, а потом и вовсе затихли, там двери хорошие, если не орать, то вообще ничего не услышишь… Так прошло минут пять. Потом Альбиночка кликнула Виталика по интеркому и вошла в кабинет. Пропадала она там минуты две-три, а когда вышла, заявила, что Виталик нас принять не сможет, а примет его заместительша… Нет, Виталик из кабинета не выходил, и фифочка в парике – тоже. Кто их знает, может, он ее чистить взялся… Нет, нам это странным не показалось, и мы пошли к Натке Артамонихе…
Когда Кочеткова закончила свой рассказ, я спросил:
– Скажите, а эту женщину… эту фифочку… вы раньше не встречали?
Лукавые глазки вновь полезли к потолку.
– Нет, не встречала.
Больше мне у Любови Кочетковой делать было нечего, и я отчалил к Ларисе Ерошевич. А то бы, наверное, еще многое пришлось узнать о том, чем гинеколог отличается от любовника. Спору нет, такая информация иногда бывает нелишней – к примеру, в теплой мужской компании за хорошим столом после второго стакана, но в этом деле я обойдусь и без нее.
Лариса Ерошевич оказалась полной противоположностью Любови Кочетковой. Дебелая дама, у которой отвисало и колыхалось все, что способно отвисать и колыхаться. Лупоглазенькая, нос картошкой, вокруг носа веснушки натыканы. Встретив подобную на улице, если и обернешься, то отнюдь не от восхищения. На уродов тоже оборачиваются… Впрочем, таким уж полным уродом она не была, просто во мне еще жила память о зеленоватых лукавых глазках, не успел я от них отойти – слишком коротка оказалась дорога от Ольгино до Лахты.
Поначалу рассказ второй свидетельницы мало чем отличался от уже услышанного. Разве лишь вместо фифочки в прихожую вошла женщина лет тридцати, расстроенная, если не сказать – опечаленная. Но парик был, и сестра Альбина из докторова кабинета выбегала, обзывала незнакомку, ненормальная, а у той же явно горе какое-то приключилось…
– Стоп! – сказал я. Мне показалось, что слово «ненормальная» прозвучало вовсе не ругательством. – Почему вы назвали медсестру ненормальной?
Лариса захлопала белесыми ресницами:
– А она ненормальная и есть. Я уверена. Нимфоманка она. Суперозабоченная… У меня мама-покойница в этих делах разбиралась, научила, как отличать такую от обычной женщины, давно не встречавшейся с мужчиной.
– И в чем же отличие? – Я сделал все, что в моем голосе прозвучал неподдельный интерес.
Ответ был краток:
– Вы, извините, не поймете.
– Почему?
– Для этого надо уродиться женщиной.
Поскольку женщиной я и в самом деле не уродился, пришлось удовлетвориться таким ответом. Правда, после подобных речей, с моей точки зрения, Ларису саму следовало считать не вполне нормальной, но разве в праве мы говорить что-либо конкретное о психическом состоянии сорокадвухлетней дамы, весящей около ста двадцати килограммов?..
Я посчитал себя не вправе. Поэтому не стал переспрашивать, а применил несколько скрытых провокационных приемов, разработанных мною несколько лет назад с целью выявлять, не сговорились ли между собой свидетели.
Эти две свидетельницы – не сговорились.
Но ничего нового я не узнал. Кроме того, что подобные мне мужчины созданы на погибель женщинам. Я был с дебелой дамой не согласен. И быстро с нею распрощался. Сев в машину, закурил. Требовалось поразмыслить.
Итак, на горизонте у нас появилась некая пшеничная блондинка (не забыть про парик!), которая явилась к доктору весьма и весьма опечаленной. Конечно, причина печали могла быть любой. Долгое отсутствие беременности, к примеру. Или наоборот, элементарный залет. Хотя в тридцать залет совсем не так печалит, как в пятнадцать, тем более если женщина уже рожала… Впрочем, при нынешнем качестве противозачаточных пилюль в тридцать лет случайно не залетают. Уж вы мне поверьте!..
С другой стороны «фифочка» в парике могла быть любовницей Марголина, и у нее могли оказаться более веские причины для печали. Разрыв отношений, к примеру. Или доказанная неверность возлюбленного. Застукала она его, понимаешь, – как он крутит шашни с другой. С той же Альбиночкой, к примеру… Классический мотив для убийства!.. Доктор, оставив пациенток на швабру Наташу, едет объясняться с обманутой. Разумеется, в процессе объяснения дело доходит до постели, и там, на белых простынях, она его кэ-э-эк!.. Как Шерон Стоун в «Основном инстинкте»… Нет, парни, эту «фифочку» надо отыскать. А для этого надо отыскать медсестренку Альбину. У нее-то ведь рыльце точно в пушку, коли она в тот же день на крейсерской скорости умчалась в отпуск…
Я усмехнулся мрачности возникшей версии, раздавил окурок в пепельнице и закурил новую сигарету.
Все могло происходить совсем другим путем. К доктору явились за деньгами, которые он задолжал, к примеру, Пал Ванычу. К примеру, та же Инга и притопала. Для Кочетковой она вполне могла быть «фифочкой»… И состоялся деловой разговор на повышенных тонах, после которого давший последнее генеральное обещание Марголин кинулся в бега, пока за него не взялись по-серьезному. А Пал Ваныч нанял нас с боссом, чтобы мы разыскали беглеца. Но тогда Марголин должен Пал Ванычу оч-чень большие деньки, раз последний пошел на подобные расходы… А заявиться к Марголину Инга вполне могла: похоже, у Пал Ваныча она – агент по особым поручениям… Да, тоже версия, и ничем не хуже первой. Только без злодейских смертоубийств, а значит, гораздо более вероятная…
Стоп, бестолочь!!! А ведь эту «фифочку» должен был видеть охранник клиники! Если он в тот день дежурил, конечно…
Я раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, включил зажигание и отправился по уже знакомому маршруту.
Перед железнодорожным переездом мне вдруг показалось, что следующую за мной машину – серый «опель» – я вижу уже не в первый раз, но когда я перевалил через рельсы, «опель» за мной не увязался, помчал по шоссе в сторону Сестрорецка.
– Привезли супружницу? – спросил амбал, едва я выбрался из кабины.
– Мои супружницы рожают без моего участия, – подмигнул я ему, показывая удостоверение агента страховой компании.
Серые глаза охранника зажглись огоньками – он учуял возможность слегка поживиться.
– Меня зовут Максим. – Я шаркнул ножкой, и в кармане явственно звякнули монеты.
– А меня Игорь… Для хороших знакомых – просто Игоряша.
По-видимому, звон монет сразу возвел меня в статус хороших знакомых.
– Если вы Игоряша, то я – просто Макс.
От предвкушения у него даже спина распрямилась.
– В прошлый четверг не вы дежурили?
– Стоял тут, как штык!
Я достал из кармана пятирублевую монету. Огоньки в глазах охранника стали ярче.
Как такого тут держат?.. Впрочем, гинекологическая клиника – не адвокатская контора. А с другой стороны, у таких как Игоряша особый нюх – кому можно продать секрет, а кому нельзя…
– Между двумя и тремя часами в клинику приходила некая блондинка лет тридцати. Вы ее помните?
– Конечно! Подобную телку и захочешь – не забудешь! – Он прищелкнул языком.
– А как ее зовут – не знаете?
Игоряша развел медвежьими лапами:
– К сожалению, нет.
Я опустил монету в левый карман, а из правого достал портмоне и явил взору Игоряши один из полученных от Инги червонцев.
Серые глаза просто заблистали. Но медвежьи плечи виновато опустились.
– Я действительно не знаю ее имени. Но видел эту телку не раз. Она уже приплывала сюда. Даже с барабаном выглядела на все сто.
– С барабаном?.. А-а-а, она была беременна?
Игоряша хохотнул:
– Разумеется! К нам сюда в основном приходят либо те, кто с барабаном, либо те, кому барабана бог не дал, а хочется… Ты же понимаешь, Макс, гинекология.
Я и в самом деле уже был для него хорошим знакомым – на «ты». Оставалось последовать поданному примеру.
– Погоди-ка, я тебе сейчас опишу одну такую. Только без барабана… – И я выдал ему словесный портрет Инги Неждановой.
Игоряша решительно мотнул головой:
– Нет, Макс, не она. Та сантиметром на десять ниже, хотя гляделки тоже карие.
Я облегченно вздохнул: одна версия отпадала. Да и почему-то не хотелось, чтобы здесь оказалась замешанной Инга…
– Но в остальном похожа, – продолжал амбал. – Буферюги – о-го-го, сами в лапы просятся. А корма!… – Игоряша мечтательно закатил глаза. – Я бы такой отдался без раздумий!
– Но в четверг ты ее видел без барабана? – Я достал пачку сигарет, предложил ему.
Мы закурили.
– Конечно, без барабана, – сказал охранник. – К этому времени она уже опросталась. Но впервые появилась у нас еще в прошлом году. И не раз бывала потом.
– И что же ты ее не заклеил? – хмыкнул я.
Амбал снова хохотнул:
– Хозяину дорогу не перебегают! Где я еще такую работу найду?.. А вот Виталик ее заклеил, точно тебе скажу! На людях-то они доктор и пациентка, но у Игоряши глаз верный. Я же говорю: в первый раз она появилась еще в прошлом году. На сносях. Опросталась. А потом у нее опять барабан нарисовался. И опять у нас опросталась. Около трех недель назад… Но этот ее ребенок умер, точно знаю. Выписывалась при мне, одна, и никто ее не встречал… Кстати, волосы-то у нее разные бывали – и белые, и рыжие, и черные. В зависимости от тряпок… Наверное, парики носила, тут я не копенгаген. Но в четверг была блондинкой.
У меня вдруг возникло ощущение дежа вю – будто уже приходилось мне встречаться в каком-то деле с женщиной, обожавшей парики. И вроде бы она нас с боссом изрядно запутала, пока Лили не просветила… Впрочем, я тут же отмахнулся от воспоминаний: если и было подобное, то в Штатах, а не в России.
Между тем Игоряша бросил быстрый взгляд на мою десятку и принялся бороться с собственными бровями, пытавшимися превратить его лицо в хмурую мину. Похоже, я неотвратимо переставал быть другом…
– Последний вопрос, – сказал я. – В котором часу в четверг эта красотка покинула клинику?
– А она и не покидала! – На кабанье рыло Игоряши наплыла хитрая усмешка. – Не добавишь ли к этой бумажке ту железку?
Я с готовностью вытащил из левого кармана пять рублей, но оставил монету пока в своих руках.
– С той стороны клиники, за деревьями, идет глухая стена, метра три высотой, а в ней дверца безо всяких вывесок. Но я тебе, Макс, ничего не говорил. – Он протянул руку за деньками.
Я отдал ему бумажку с железкой, потом добавил к деньгам еще одну бумажку, из блокнота, на которой черкнул десяток цифр, и сказал:
– Вот мой телефон. Звякни, если еще что вспомнишь. Бумажки и железки тебя ждут в любое время… А я пойду, пожалуй, поговорю еще раз с вашей заместительницей. Ты не против?
– Я всегда за переговоры и отсутствие войн, – сказал Игоряша, пряча полученное в нагрудный карман.
Домой я возвращался в неплохом расположении духа. Ольгинские розыски, к моему удовольствию, не стали потерей времени – для отчета боссу кое-что набралось. Правда, во втором разговоре с заместительницей Наташей меня ждало стопроцентное фиаско. Едва я заикнулся о списке всех пациенток, нынешних и прошлых, лечившихся от бесплодия и рожавших, как швабра тут же стала на дыбы. Мне было без обиняков заявлено, что таковые сведенья я могу получить у Наташи только через суд. После чего меня настоятельно попросили удалиться и не мозолить глаза персоналу и пациенткам.
В праведном гневе ретивая Наталья Петровна даже похорошела, порозовевшее личико стало почти привлекательным.
А я счел за лучшее прислушаться к ее настоятельной просьбе. Правда, не знаю, что там с персоналом, но насчет пациенток она была не права. Им я глаза ни в коей мере не мозолил – они сами смотрели на меня с женским интересом, как брюхатые, так и порожние. Все-таки Макс Метальников – далеко не самый уродливый мужчина на белом свете. И ему часто приходится иметь дело с далеко не самыми уродливыми женщинами. На том и стоим, парни!.. Я вдруг заметил, что думаю о себе как о Максиме Метальникове, а родное имя пришло лишь тогда, когда я его вспомнил
О проекте
О подписке