Крест первый

Монах

– Ты не поверишь, дружище, чего я только не повидал, но такого еще точно не было, – Гектор допивал вторую плошку говяжьего бульона, заботливо сваренного другом его дяди. – Я сам не могу понять, как это произошло.

– Подожди, сынок, не спеши, – тучный, но очень подвижный мужчина с колючей щетиной снял с огня ароматные медовые лепешки. – Ты говоришь, что освободиться тебе помог какой-то дух. Как его звали? Бэзил? Твой дядюшка был страстный фантазер, а вот от тебя я ничего подобного раньше не слыхал. Странно это все.

Бальтазар Прустовский принадлежал к давнему купеческому польскому роду – известной семье Прустовских. Из четырехсот восьмидесяти тысяч жителей Пруссии сто сорок тысяч были поляками. В основном они, конечно, жили на приграничных территориях, но многие в силу разных причин оказались также и в глубине орденских земель. Как это водится, в семьях, занимающихся торговлей или содержанием различного рода заведений, дела передаются от отца к сыну. Так и Бальтазару постоялый двор «Медный ворон» достался в наследство.

– Да я и сам был крайне удивлен, когда у меня в голове зазвучал его голос. Со мной никого не было – ни одной души. Ну сам подумай, откуда бы я знал все эти тайные ходы? А если бы и знал, то разве сидел бы я там две недели? К утру меня хватятся, если стражник не оклемается раньше. Что начнется…

– Не переживай, Бронте, – Бальтазар почесал массивный подбородок. – Завтра же ярмарка. Никто не захочет отменять праздник, когда перед утренней мессой не досчитаются одного висельника. Тебе надо пока спрятаться здесь.

– Спасибо тебе, Бальтазар. Ты мой единственный друг, всю жизнь меня поддерживаешь, – вылизав, как собака, миску, Гектор запихнул в рот сразу два куска пшеничного хлеба и довольно крякнул.

– Караульного быстро найдут. Сейчас ночь на дворе, шерстить здесь не будут. С утра обшарят, не раньше. Несколько часов у тебя есть. Я дам сигнал, если что.

Заплетающимися ногами Пес поднялся на второй этаж к покоям постояльцев. Его излюбленную маленькую комнатку на чердаке Бальтазар никогда не сдавал, и Пес, не раздеваясь, устало плюхнулся на лежанку. По сравнению с гнилой соломой мешок, набитый гусиным пером, казался поистине царским ложем. Гектор с шумом выдохнул. В какие только передряги он ни попадал, но так близко к тому свету прусс еще не находился никогда. И этот странный голос исчез с того момента, как он переступил порог дома Бальтазара. Вспомнив еще раз про ярмарку, Пес искренне понадеялся, что дальше все будет хорошо.

– А с чего ты взял, Гектор, что все хорошо будет? – От неожиданности бывший висельник аж подпрыгнул. – Ты и вправду поверил, что я исчез? Ей-богу, как маленький. Я бы на твоем месте на это не рассчитывал.

– Послушай, даже не знаю, как назвать тебя, э-э, Бэзил. У тебя других дел нет, что ли? – Озираясь по сторонам, Пес присел на краешек лежанки. – Зачем ты ко мне привязался? По-хорошему прошу – исчезни, и так тошно.

– Мы, видимо, друг друга не так поняли – я тебя освободил, а ты мне что пообещал?

– Да плевать я хотел на свои обещания. Спасибо, что избавил меня от петли, ну и чего ты еще хочешь? Приходи завтра… потом приходи, а лучше вообще провались навсегда.

– Вот уж ты воистину дурак, Пес. Не ожидал я от тебя, хотя от такого отребья что угодно можно ожидать. Я же как лучше хотел. – Гектору показалось, что он услышал некоторое сожаление в голосе духа. – А правильно все-таки говорят, что люди сами себе намеренно создают трудности. Подписывай тогда – и до свидания, вот тут вычеркни, а вот тут подпиши.

Внезапно перед глазами Гектора прямо из воздуха появилась сначала одна пара рук – чистых, ухоженных, в белых кружевных рукавах, а затем и вторая – темно-красная, с длинными узловатыми когтистыми пальцами и черными вздутыми венами. Обе пары рук держали по книге: от той, что была в светлых дланях, исходило нежное сияние и тихая приятная музыка, а от другой пахло серой, и страницы были обожжены по краям. Пес заметил, что в обеих книгах, помимо кучи других, было написано и его имя.

– Что это такое, черт побери? – прусс шлепнул себя по щеке, чтобы проверить, не спит ли он.

– Это книги жизни и смерти. Из жизни ты себя вычеркиваешь, а в смерть записываешь. Все предельно просто, если откажешься, тебя разорвут пополам. Как же тебя делить будут? Другого не дано.

– Подожди, ты мне ничего не говорил про какие-то книги…

– Я все говорил – это ты не слушал, я тебе два раза объяснил условия нашего договора. Если откажешься подчиниться, твоя душа будет низвергнута в ад, а что там тебя ожидает, я думаю, ты догадываешься. Придется ответить за все свои прегрешения: алчность, пьянство, блуд, азартные игры и дальше по списку… – Пес поднял глаза, пытаясь сосчитать количество выпитых кружек, проигранных монет, обманутых им людей, и вздрогнул. – Останься ты болтаться в петле, там, в Чистилище, может, и извернулся бы как-нибудь, а тут, дружок, извольте проследовать в преисподнюю. С теми, кто нарушил условия, шутить не любят. Давай быстрей, не тяни, вычеркивай себя.

– Стойте! Стой, Бэзил, я не хочу в пекло, – Гектор в страхе отшатнулся от рук с книгами. – Обождите, я пока ничего не нарушал! Это была шутка такая. А вы мне сразу книжульки подсовывать, нет уж, дорогие мои. Договор в силе! Что надо делать? Убери свои талмуды, Бэзил, не дури. Я тебя внимательно слушаю…

– Вот этот разговор мне нравится больше, – дух заставил так же мгновенно исчезнуть реестры, как они появились. – Это будет твой первый крест. То есть первое задание. Если выполнишь – пойдем дальше, а если нет – извольте на прием к Асмодею.

– Какому Асмодею? Ничего такого в договоре не было, а тут откажешься – поджарят, не выполнишь – то же самое, – не скрывая отчаяния, Гектор обхватил руками голову. – Я бы не согласился никогда. Уж лучше и вправду подохнуть в петле…

– Хм, в тюрьме ты был совсем иного мнения. Ты был готов на все, лишь бы избежать казни. Пожалуйста, мне не трудно вызвать книги в последний раз. Условия ты знаешь, так что решай. В случае успеха сможешь от всего отказаться… конечно, если выживешь. – После этих слов с глубоким вздохом, проклиная все на свете, беглец от правосудия спрятал лицо в ладонях. – У тебя будет возможность отказаться три раза за всю нашу кампанию. Первый раз наступит после первого креста, всего их будет семь. Семь крестов – семь заданий.

– Христос еле дотащил один крест, и что с ним случилось? А ты на меня хочешь семь навесить! Ладно, я пройду это первое испытание, а потом пошлю тебя и твои книги в эту самую глубокую… адскую бездну. Чтоб вы там сдохли все скорее, тьфу! На кой черт мне семь, если можно выполнить только одно? Что там надо делать? Давай быстрее покончим с этим!

– Хорошо, что мы нашли общий язык, Пес. Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Гзанда?

Находясь в подземелье, Гектор совсем потерял счет времени и напрочь забыл о Троицкой ярмарке. В честь праздника Троицы устраивали самую большую трехнедельную ярмарку у ворот Лаакентор на выезде из Альтштадта. Все крестьяне и торговцы считали своим долгом посетить это грандиозное мероприятие. Здесь можно было впрок, до следующего года, запастись как провиантом, так и скотиной.

Купцы съезжались сюда со всей округи. Не оставались в стороне и представители со всей Ганзейской Лиги: ехали из Любека, Бремена, Кракова, Ревеля^[3] и даже Стокгольма. Эта ярмарка поистине была самым крупным событием в хозяйственной жизни Кёнигсберга, однако, помимо делового люда, сюда также стягивался и весь европейский сброд.

– Через десять лет приходите еще, обязательно! Я вас жду, – с наглой ухмылкой проводив очередного посетителя, рыжий коротышка сгреб со стола горсть монет к себе в пухлый кошелек.

– Приветствую вас, милостивый господин, – мужчина средних лет беззастенчиво отодвинул еще одного страждущего – горбатого старика – и отдернул полог, открыв вход в крохотный шатер Томаса. – Я слышал, вы… помогаете людям? Ищу вашу лавку с самого утра.

– Именно так, мой любезный друг. Прошу вас, проходите. Что беспокоит?

– Да вот что-то в этом месте как-то странно покалывает, раньше такого никогда не было, – мужчина указал себе на область живота. – Что это может быть?

– Известно что – ничего хорошего! – Рыжий всплеснул руками. – Сколько вам лет? Тридцать восемь? Да, я понял, пять лет назад у меня был подобный случай. С такими же жалобами пришел господин. Купил пятилетнюю грамоту, недавно приходил продлевать.

– А сколько мне осталось?

– Месяца два, максимум три…

– Не может быть, – мужчине показалось, что у него закружилась голова, – может, это просто временное недомогание? Такое же бывает…

– Тихо! Что вы там бормочете? Какое временное, я же вижу, на вас написано – от силы восемьдесят дней. Слышите? Но я могу вам помочь! Мои грамоты освящены самим, – покрытый рыжими волосами палец многозначительно замаячил перед носом больного мужчины, – понимаете? Вам повезло – только сегодня, в честь открытия ярмарки, особая цена на мои услуги. Пришли бы завтра, заплатили бы вдвое больше …

– Сколько?

– Пять лет – один фирхен^[4]. Десять – шиллинг^[5] и два денара^[6], а за двадцать извольте выложить хальбшоттер^[7]. Но это сущие пустяки по сравнению с тем, какие муки вас ожидают перед смертью. Черный огонь пожирает вас изнутри, а мои грамоты не только продлят вам жизнь, но и избавят от невыносимых страданий. Выгоднее брать сразу на двадцать лет – так дешевле.

– А если я все-таки умру раньше?

– Этого не случится. Разве что вас придавит обрушенный балкон или зарежут в подворотне, от таких напастей я не спасаю – только от человеческих недугов. Итак, на сколько лет вы хотите получить?

– Давайте на десять, но учтите, – теперь палец клиента уперся в грудь Томаса, – если, не дай Бог…

– За кого вы меня принимаете? Никто еще ни разу не пожаловался! – Томас осторожно отстранил руку напористого господина. – А впрочем, ваше дело, не хотите – не надо. Помогаешь людям, а они… Всего вам наилучшего. Я навещу вас летом на кладбище, до свидания…

– Постойте, извините, я не хотел… понимаете, просто такие деньги… Возьму-ка я, пожалуй, на пять, а там посмотрим. Вот ваш фирхен, берите.

– Видите ли, уважаемый, я вас не предупредил, человек перед вами, – рыжей, в веснушках рукой продавец чудодейственных грамот указал в сторону выхода, – только что забрал последнюю. Остались только на десять и двадцать.

– Тогда я вернусь через неделю, – недоверчивый покупатель встал.

– Боюсь, через неделю мы вряд ли встретимся – я отправляюсь в Рим за благословением грамот, как только продам те, что у меня есть сейчас. Можете не сомневаться – произойдет это очень скоро. Люди ведь постоянно болеют и умирают. Так уж они устроены, – рыжий коротышка тяжело вздохнул. – Тропа сюда никогда не зарастает.

А может, и сегодня даже все продам. Собирались стрелки городские зайти группой – недуги никого не щадят. Чувствую, бумаги быстро разойдутся.

– А, черт с вами, плевать, давайте на десять, гореть вам в аду на сковородке.

– Пожалуйста, возьмите, жду вас через десять лет! Осторожно, не споткнитесь.

Чех по происхождению, Рыжий Томас, завсегда охочий до наживы, не случайно оказался в Пруссии – знаменитая Троицкая ярмарка манила сюда подобных личностей. Торговал он под личиной врачевателя и якобы продавал целебные мази и порошки, на что имел соответствующую лицензию как магистр пражского медицинского факультета. Ее ему за бесценок изготовили в Дрездене.

Вскоре, задобрив серебром городские власти, Рыжий стал полноправным торговцем со своим местом на рыночной площади, закрепленным за ним на время ярмарки. В город он приехал около месяца назад и, к своему изумлению, наткнулся в «Рыжем петухе» на одного своего давнего знакомого, бездельника и гуляку.

– Разрешите? – В лавку кое-как втиснулся закутанный с ног до головы в потрепанный рваный плащ с низконадвинутым капюшоном сгорбленный старикашка, которого ранее отстранил предыдущий посетитель.

– Заходи, отец, – Рыжий жестом указал старику на сколоченную наспех из неотесанных досок табуретку. – Что приключилось? Какая хворь беспокоит?

– Да вот, сынок, тело-то в порядке, душа что-то стонет только…

– А-а, обычное дело. Судя по голосу, тебе осталось не больше недели, – семь коротких, с обломанными ногтями пальцев растопырились перед носом поникшего старика. – Семь дней, не больше, отец, но я тебе помогу.

– А что, можно что-то сделать? Неужто еще чуточку протянуть можно?

– Ну а я здесь зачем? Чтобы таким, как вы, помогать, отец. Врать не буду, сразу скажу, что больше десяти лет тебе не протянуть – брать на двадцать смысла нет. Десять тебе будет за глаза. Славная цена для пожилых – шиллинг и три денара. Так и быть, еще денарик тебе сброшу.

– Да-да, конечно, сынок, сейчас посмотрю, что там у меня есть. – Вдруг с неожиданной для дряхлого старика скоростью согнутые первые фаланги указательного и среднего пальцев крепко сжали нос Томаса: – Ну что, сучий потрох? Ты и людьми теперь торгуешь? За сколько меня черно-белым продал, рыжая свинья?

– Гектор?! – гнусавый голос Томаса заставил Пса невольно улыбнуться. – Я… я не хотел. Они мне угрожали. Они меня избили, места живого не оставили, что я мог сделать? Они все у меня отобрали, я не виноват, Пес. Я такая же жертва, как и ты!

– Жертва, говоришь. – Перевернувшись в воздухе, огромный охотничий нож воткнулся в стол в опасной близости от ладони Рыжего. – Скотина, ты же мне торгаша указал, кто еще, кроме тебя, мог знать?

– А все остальные выпивохи? Ты же там мел помелом, как последняя уличная девка. Кому, как не им, про тебя болтать? Мне-то какой резон? Мы же друзья!

– Да кто эту пьянь слушать будет? На тебя орден вышел. Не смогли в магистрате в тайне твои проделки грязные уберечь. Я же все знаю. И чтоб себя спасти, тебе пришлось других продавать. Друзей, например. Забить бы тебя как кабана, да только возиться неохота.

– О-т-т-к-к-к-уда т-ты э-т-т-о узнал, Гектор? – Рыжий, как рыба, выпучил глаза.

– Я с недавних пор много знаю, чего раньше не знал. На нечисть всякую особенно у меня глаза открылись, тьфу.

– Чего ты хочешь, Пес? – торгаш сорвался на противный писк, и его грузное тело противно затряслось. – Зачем пришел?