В охране пили все, помногу и часто. Сколько было, столько и выпивали – все, что удавалось «добыть» всей сменой. А добывать было где – на охраняемые нами терминалы прибывали машины из Дагестана с «паленой» водкой, в цехах разливались спиртосодержащие напитки по фигурным бутылкам, на которые наклеивались брендовые этикетки и акцизные марки. В сизом от перегара и табачного дыма воздухе помещения охраны витал соревновательный дух: кто, где, чего и больше добудет. Охотничий азарт пьянил и без того хмельные головы добытчиков, и так почти каждую смену.

Омут затягивал все глубже, страх перед очередным вызовом к следователю и судом заливался спиртным, которое лилось рекой. Напивался до беспамятства, до потери сознания. Потом наступало временное облегчение. Что-то поменять на тот момент, казалось, не имело смысла. Трудности представлялись временными. Я смутно надеялся, что пройдет суд, наступит определенность, уйдет страх и я сразу завяжу.

Через год состоялись три заседания военного трибунала. Грозило восемь лет строгого режима. В перерыве между судебными прениями перед зачтением приговора вышел на Арбат, прошел мимо стены Цоя, заказал в «разливухе» полный граненый стакан «Столичной» – когда теперь доведется почувствовать вкус настоящей свободы. Выпил словно воду – нервы натянуты как канаты, водка не брала. Как в тумане помню конвой с примкнутыми штыками у дверей зала суда, монотонный голос судьи и приговор: три года условно и пять испытательного срока. Все, гора с плеч! И на этот раз пронесло.

От радости напился последний раз, чтобы поставить жирную точку на прошлом и начать новую жизнь. Но… точка оказалась многоточием. Остановиться не смог, череда пьянок продолжилась. Стало ясно – я прочно «сел на стакан», жизнь стремительно с ускорением катилась под откос. Видимо, не от Бога был «заем на счастье», вожделенная радость оказалась кредитом от дьявола под грабительские проценты. Спиртное в этой мошеннической схеме сыграло роль оборотного капитала, а я оказался банкротом.

Долгое время коварный кредитор маскировался под приличного джентльмена, доброго друга, щедро одаривающего подарками и рисующего радужные перспективы нашего совместного предприятия. Не сразу алкоголь стал открываться с той стороны, с которой он был настоящим. Я будто зашел по хлипкой тропке в глубь болота, куда манили ароматные цветочки и пестрые грибочки. И теперь куда ни ступи – всюду трясина. Катиться влево под горку было легко. А возвращаться приходилось вправо и на кручу – трудно, зябко и скользко. И здесь алкоголю пропала охота маскироваться, он сбросил улыбчивую маску и показал свое настоящее звериное мурло. Он понял – петля на моей шее затянута туго и мне уже никуда не деться. Моя воля была сломлена, моя жизнь мне больше не принадлежала, я стал рабом царя – алкоголя.

С этого момента я стал искать возможности соскочить, продумывал способы убежать из рабства. Но только насовсем убегать не хотелось, я не собирался бросать пить окончательно, ощущение комфорта и спиртное уже были прочно увязаны в больном сознании. Мне казалось, что нужно было просто научиться правильно употреблять алкоголь, должен быть какой-то метод, придерживаясь которого можно пить в меру, без «перебора», как раньше, как все.

Тогда еще я не знал о необратимости этого страшного заболевания – достигнутая точка алкогольной деградации личности никогда не откатывается назад. Никогда! Об этом будет сказано дальше, а пока я вдоволь поэкспериментировал, пытаясь наладить «нормальный» процесс пития: водку с пивом не мешал, менял размер порций, последовательность вкушения разных спиртных напитков, время между употреблением, искал «правильных» собутыльников, пил только на повышение градуса и т. п. Но каждый раз хитрый змий легко просчитывал мои действия и даже намерения на шаг вперед, я неизменно терпел фиаско и срывался в очередной запой.

Если я пробовал не пить, он опять надевал маску своего парня, я почему-то легко верил в его дружеские намерения и жестоко напивался снова. Почему? Потому что «обмануть того не трудно, кто сам обманываться рад». Это как играть в шахматы с самим собой. Я убеждал себя, что я за белых, но черные знали все замыслы еще в самом зародыше развития атаки. И наступал момент, когда я «предавал своих» и тихо двигал белую фигуру на предательскую клетку – под удар черного ферзя.

Это был такой изощренный самообман – напьюсь все равно, но сымитирую отчаянное сопротивление. Чтобы самому себя не считать предателем, и чтобы окружающие восхитились красотой партии, разнообразием комбинаций и остротой атак. Замрите, ангелы, смотрите – я играю! Да что-то ангельских аплодисментов не было слышно. Сложив крылышки и свесив ножки с облаков, они молча наблюдали сверху с тихой грустью, любовью и пониманием. Они ничем не могли помочь, пока я не обращался к ним за помощью, такие правила игры. Это был мой бой, я принял вызов и по своей воле вступил в смертельный гладиаторский поединок с его подлейшеством – «зеленым змеем». Ангелы – лишь сочувствующие зрители, неравнодушные болельщики, не более.

В периоды похмельных мук приходило ощущение надвигающейся катастрофы и безысходности. Снились мутные удушливые сны. Иногда они имели схожие сюжеты, выстраивались в связные многосерийные мистические триллеры. Обычно у меня в этих видениях была роль жертвы, которую вот-вот схватят монстры и утащат в черную холодную воду, в подземелье, куда-то туда, где очень темно, зябко и страшно. Просыпался с готовым выскочить из груди сердцем, в липком поту, в отчаянии и страхе.

Наступил второй этап употребления, период навязчивого, перетекавшего из сна в явь и обратно кошмара, который уже был бесконечно далек от романтики «вина и роз». Я больше не чувствовал вкуса и эстетического наслаждения от употребления. Лишь бы побыстрее влить в себя спиртосодержащую жидкость, а где, с кем, о чем говорить – это уже не главное. Короткие и емкие тосты придумывались с ходу, прямо в момент поднятия рюмки. Они все чаще напоминали известную здравицу Полиграфа Шарикова: «Ну, желаю, чтобы все…»

Многословные тостующие и их витиеватые речи за столом подбешивали. Эти говорливые «неумельцы пить», казалось, мне назло, несли околесицу и затягивали и без того томительную паузу между двумя последовательными возлияниями. «Держать градус» комфортного общения уже не получалось. Через час после начала банкета я переключался в неадекват – не попадал в тосты, сбивал ритм и градус куража веселящейся компании, тяготил окружающих. Наконец до меня дошла очевидная в своей простоте мысль – собутыльники только мешают. Если пьешь один, то где-то там, примерно на треть от дна водочной бутылки срабатывает невидимый переключатель. Это не выражается словами, но становится что-то понятнее, яснее, уходит то, что тяготит. Растворяется.

Вот оно, это слово – растворяется! Похоже, в растворении и есть глубинная сущность употребления. Спирт сперва растворяет негатив, барьеры с людьми. К сожалению, очень сильный растворитель, или даже не очень, но действующий длительное время, растворяет и сосуд, в котором его содержат, и помещение, в котором этот сосуд хранят. В первую очередь быстро растворяются важные атрибуты человеческой личности: здоровье, совесть, отношения, карьера, деньги, надежды, мечты… Распадается на атомы вся жизнь, если сумел «схватить» настоящий смысл приема алкоголя, который со временем безжалостно и неумолимо забирает все.

Дорогой ценой приходится платить за понимание сути пития. Состояние «просветленности» ускользает, и для его достижения допинговать требуется чаще и больше. Потом и вовсе «нирвана» становится недостижимой, а на смену приятным ощущениям приходит беспощадная, кошмарная, неутолимая ничем, кроме спиртного, свинцовая тяга, которая набирает мощь от запоя к запою и превращает жизнь в кромешный ад.

Спиртное дома стоять уже не могло. Под предлогом ведения здорового образа жизни, на фоне непроходящего недомогания я выпил все привезенные из деревни хранившиеся в темных шкафах лекарства на самогоне – настойки прополиса, красного перца, одуванчика, лопуха, который в общем-то предназначался изначально для втирания в голову. Настоящей находкой была настойка боярышника из аптеки, которой я долго и творчески «лечился».

Наконец я прекратил обманывать себя и стал вполне осознанно обманывать окружающих, тщетно пытавшихся изменить мой лихорадочный образ жизни. Я начал делать по всей квартире заначки. Это была непростая задача – обеспечить непрерывность приема алкоголя путем планирования и организации доступа к спиртному по мере необходимости, в условиях: противодействия родственников, каверзно отыскивающих мои «нычки» и выливающих их в раковину; «неудобного» режима работы магазинов (ночью закрыты); периодического отсутствия денег… Так тянулось пару лет, а трагичный финал этапа именовался предельно коротко, емко и точно – ДНО.

Третий этап можно назвать паническим бегством от алкоголизма. Хорохорясь, я улепетывал, подгоняемый страхом сорваться. Этот этап начался в сообществе анонимных алкоголиков и был интересен тем, что я как-то сохранял трезвость, посещая собрания. Группа невероятным образом, но вполне реально на время убирала тягу. Там никто никого не принуждает – твое дело, ходить или не ходить, работать по программе или нет, пить или не пить. Пивной ларек всегда через дорогу, жизнь твоя, хозяин ты, живи как хочешь.

Быстро стало понятно, что сообщество АА точно не секта, не финансовая пирамида, опасности никакой. При этом возможности там открываются огромные. Свидетельством этого были люди на группах с разными сроками трезвости – от суток до двадцати и более лет. Они называли свою трезвость выздоровлением и связывали ее только с Богом и сообществом. Трезвые лица, ясные глаза, живой неподдельный интерес в вопросах, продуманные искренние выступления. Понятно, что не врут, им это незачем. Да и факты собственной биографии, которые они приводили в своих высказываниях, явно не относятся к тем, которыми можно гордиться – таким обычно не хвастаются. Скорее эти сведения вызывают доверие.

Но, видимо до их уровня тогда я еще не дозрел. Мне на тот момент не хватало элементарной честности, я не желал признаваться себе, что я алкоголик. Мне казалось, все снова стало нормально, кольцо замкнулось. Я не пил раньше и не пью сейчас, чего еще надо – по факту здоров. Однако беспокойство нарастало, проблемы множились. Постепенно доходило – я болен, и болен безнадежно. Мое нутро все сильнее сковывал леденящий липкий страх.

Без алкоголя не получалось сбросить напряжение, достичь комфортного состояния и удержать его. Удовольствия при употреблении тогда я уже не испытывал. Я отчаянно старался сохранить равновесие, балансируя на канате над пропастью без страховки. Негатив накапливался, силы таяли, риск срыва нарастал. Воля и характер, закаленные спортом, казармами, нарядами в боевых условиях, пасовали перед нарастающей тягой, неотвратимо приближающей очередной срыв. Расшатанные нервы ненадолго успокаивались спиртным, но каждая попытка «включить тормоз» неизбежно заканчивалась запоем.

Это было похоже на бесовскую ловушку, лабиринт, заколдованный круг. Я барахтался на дне грязной лужи и не мог выбраться на сушу. Много раз я задавал себе вопрос – почему? Уже потом, через годы, мне пришла в голову подходящая аналогия: я перемещался в пределах нарисованного на бумаге круга. А круг – это двумерный объект, фигура на плоскости. Я мог видеть все нанесенные на листке кружки и треугольники, мог маневрировать, но только в рамках листа.

Алкоголизм же атакует не в привычной горизонтальной проекции, а по вертикали, снизу по третьей оси, вдоль которой у суженного алкоголем сознания нет ни зрения, ни свободы перемещения. Безошибочно поражает, как иголка в руках умелой вышивальщицы протыкает растянутый на пяльцах холст в нужной точке. Таранит и впивается мертвой хваткой так же, как на пловца на поверхности воды внезапно нападают акула или крокодил – снизу-сзади.

Если я принимаю бой в воде, я обречен. Там, в пучине океана, мир безжалостных плотоядных хищников. Это их стихия, они там хозяева, я для них не более чем кусок мяса, безопасный корм, низший элемент пищевой цепочки. Им по барабану мой интеллект. Чтобы уйти от смертоносного нападения снизу, надо выйти из плена категорий длина – ширина и сделать шаг в перпендикулярном направлении – вверх. В этой схеме замкнутый круг получает приращение по третьей оси и превращается в спираль. А это уже интереснее, это уже что-то похожее на эволюцию.

С момента прихода в сообщество и до начала движения «в гору» прошли долгих восемь лет. Огромный отрезок времени, бездарно выброшенный из жизни. И как стало понятно позже, бесценный опыт, страхующий от срыва сейчас. Восемь лет разочарований, попыток взлетов и сокрушительных падений, тщетных потуг ослабить на горле смертельную хватку костлявой лапы алкоголя. Можно сказать, я сам себя загнал в угол, и жизнь во мне быстро угасала. Но чтобы пройти этот этап, надо было зачерпнуть жижи еще – с самого дна.

Страхи стали невыносимо жуткими и начали воплощаться в жизнь. Не отпускало предчувствие надвигающейся беды. Жизнь превратилась в причудливый микс из яви и пьяных видений. Действительность накладывалась на призрачные образы, изнасилованный алкоголем мозг уже не мог отфильтровывать реальность от алкогольных грез. Я ушел из военной науки, не завершив очень трудную карьеру, оставив незащищенной неимоверными усилиями собственноручно написанную диссертацию по самостоятельно проведенным исследованиям.

Безумие нарастало, я становился неадекватным в обществе, оказался без работы, без денег, измотанная семья была на грани развала. Жизни угрожала опасность от полукриминального мира, в котором я успел нажить завистливых, злопамятных и мстительных врагов, успешно поработав в сфере безопасности и сделав головокружительную карьеру на остатках былых знаний, навыков и выносливости в работе. Когда я работал, они завидовали и вредили. Когда срывался в запой – откровенно и нагло злорадствовали.

Я выпал из социума, из семьи. Почти выпал из жизни, почти умер для всех. Ушел в параллельные миры, пугающие и мрачные, населенные недружественными фантомами. Вываливался в эту явь, чтобы выплеснуть желчь, испортить кровь и нервы близким, навлечь на себя заслуженные упреки желающих мне помочь свидетелей моего падения и снова занырнуть в уже обжитой липкий и затхлый запойный мирок.

Бутылка водки стала привычным средством для быстрой смены жизненных декораций, надежным инструментом для телепортации в ад. Людям я уже почти не принадлежал, точек соприкосновения с ними становилось все меньше. Большая часть моей личности уже была втянута в другой – загадочный и страшный мир. Очевидцы моего затяжного штопора хотели мне только добра, но лишь раздражали своей бестолковостью.

Они ничего не понимали в алкогольной болезни и при этом неустанно меня спасали: предупреждали, советовали, пугали – «Не пей!» Наивные, они считали, что так мне можно помочь. Им, неалкоголикам, никогда не понять, что слова «не пить» и «не дышать» были для меня синонимами.

Это был переходный жизненный период – время перехода с этого света на тот. Конечной точкой страхов, бесспорно, была смерть – прекращение физического существования в этой жизни. Искушенный жнец человеческих душ уже маячил неподалеку, выжидая и выбирая момент для верного взмаха косой. Мысль о суициде настойчивым ксилофоном стучалась в висок.

Ну, не получилась биография, судьба завела в тупик – слепой, узкий и грязный коридор. Жаль потерянной жизни, этого щедрого подарка Бога, да только ничего не изменить – нет такого метода. И выбора тоже нет, а какие остались варианты? День сурка всегда кончается одинаково – одинаково плохо: отекшим лицом цвета сморщенной свеклы и полопавшимися сосудами в красных глазах в обрамлении черных глазниц. Жить так дальше было невыносимо, а умирать страшно.

Страх не исчерпывался только пониманием неизбежной гибели. Был еще один компонент страха – необъяснимый, иррациональный, впрочем, ставший дополнительным мощным толчком для последующего чудесного спасения. Это было мистическое предчувствие, что смерть не конец, а только начало какого-то нового цикла. Мне казалось: если я умру, то попаду совсем не в райские яблоневые сады и отнюдь не со святыми буду хором петь псалмы и пить душистые травяные чаи. Страшные сценарии – это только предсумерки той кромешной тьмы, которая ждет душу после смерти.