«Бедность и нищета в селениях и деревнях саратовской земли» вызывали у Столыпина горькие чувства, только от одного страшного вида деревенских торговцев, «убогости товаров», выставленных ими на продажу, он приходил в ужас. Вспомним сибирские ярмарки и сибирского торговца – огромная пропасть, будто два мира и две отдельные страны. «За что воевать? <…> «Земли своей нет, хлеба нет. Откуда взяться патриотизму?» – вполне справедливо рассуждал он, будучи в то же время сторонником жёсткого управления, считая, что должен, чего бы это ему ни стоило, пусть даже жизни, – «несокрушимо навести порядок». Приняв Саратовскую губернию, Столыпин затем возглавит Министерство Внутренних Дел. Как крупный государственный деятель, он хорошо понимал «необходимость очень болезненных изменений в экономической политике и мироустройстве», видел, что «народ не желает жить по-старому», что «государство не вполне управляет страной», что только «глубокие реформы способны сшевелить общество и двинуть Россию вперёд», что победа над революцией «основывается не на физической силе, а на силе духовной». Думая о великом предназначении России, реформируя её, Столыпин хотел создать «сильное духом государство». Так, аграрная проблема должна была решаться путём «установления нового порядка землепользования» и самое существенное – передачи крестьянину определённой части земли «в личную собственность». «Трудолюбивый крестьянин, то есть соль земли русской», освобождался от тисков и получал невиданную доселе возможность «закрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в неотъемлемую собственность». Предполагалось увеличить и «товарность крестьянского хозяйства».

«Столыпинский галстук», «столыпинский вагон», который был ещё на очереди, чтобы потом навсегда войти в жизнь и судьбу русского человека, своё суровое действие возымели. Ирония истории, похожая на оживающие мифы и легенды, – не исключение в русской жизни, а история, как известно, имеет свойство не только повторяться, но и мстить. Такие размышления есть и у русского поэта А. Хабарова, заключающиеся в том, что Россию нынешнюю вернули ко времени «столыпинских» реформ. Этакий сценарный копирайт… Россию отправили в своеобразный «круиз», как в его одноимённых стихах, что интересно, – по железной дороге (и как тут не вспомнить Блока, Есенина, Радищева…). Однако в поэтике Хабарова она ассоциируется прежде всего с железнодорожной пересылкой по этапу. И вот «рванули чужие кони»:

 
Ни разъездов… Сплошная тряска. / Запеваем на стук и стык,
В каждом слове – слеза да сказка, / В каждом стыке —
                                                                          осьмой тупик…
И несемся меж звездной сыпи, / В черном дыме и в скрипе лет.
Это что ж за вагон? / – «Столыпин»! – / Пьяный стрелочник крикнет
                                                                                        вслед…
 

И вот уже почти сто лет нас трясет на этих стыках. А что нашли – «осьмой тупик»? Пресловутую свободу? Парадоксы той же истории, то, за что боролся народ, он так и не получил. Но обратимся к роману, как пишет Н. Ольков: «Судьба хранила Столыпина для более важных дел и событий…» И он вершил её, несмотря ни на что, без страха идя к своей цели. Между тем экономическое и военное положение страны накануне войны было таковым: с 1885 года Россия занимает первое место в мире по темпам роста экономики – высокая степень концентрации в русской промышленности сочеталась с передовой технологией. Современный писатель, публицист Д. Дарин в очерке «Лицо России не тени, а синяки» отмечает суть «столыпинских» реформ, подводя их итоги: «Избыток хлеба в 1916 году составлял 1 млрд пудов. И это за восемь лет действия реформы, а Столыпин просил двадцать мирных лет, заявляя, что тогда «вы не узнаете нынешней России». Напрашиваются аналогии с Россией сегодняшней, ведь после развала Державы прошло тридцать лет, а выводы неутешительные. Мы до сих пор помним слова Петра Столыпина, активного государственного деятеля Российской империи, обладавшего бесстрашным характером, слова, ставшие крылатыми, сказанные им в 1907 году, в конце первой революции: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Видимо, всё так и было бы, но история, как принято считать, не допускает сослагательного наклонения, может, поэтому для истории, как и для литературы, в конечном итоге более ценна правда о человеке.

Идея служения человеку, правде жизни в высоком значении понимания этого слова является первоосновой и для художественной прозы Н. Олькова. При всей его симпатии и предпочтении к сибирскому мужику, который исторически никогда не знал крепостного права, помещиков, и обладал в отличие от мужика срединной России, знавшего постоянное притеснение и угнетение, совершенно иной психологией свободного, сытого, уверенного в себе и в завтрашнем дне крестьянина, преданного своей общине. Писатель, надо отдать ему должное, сочувствует, сострадает в равной степени и тем и другим, и зажиточным и бедным, стараясь объективно рассудить каждого, и правого и виноватого. Добровольная основа, положенная во главу угла аграрной реформы, вывела мужика «из многовековой спячки», что стало началом движения малоземельных крестьян Центральной России в Сибирь. Однако голод по-прежнему оставался самой неизлечимой болезнью России.

Причиной этому, как ни странно, была и природа, которая предчувствует внутреннее состояние людей и вызывает определённые ассоциации, от её непредсказуемой стихии порой зависит урожай, она либо способствует решению человека, либо окончательно его останавливает. В. Закруткин некогда писал: «Земля же, как это всегда было, жила по своим, независимым от людей законам, и в ней тоже непрерывно, то тайно, то явно, происходят могучие процессы, перед которыми были бессильны разрозненные, враждующие между собой люди». Природа может вступать и в явное противоборство с человеком, и далеко не всегда из этой неравной борьбы он выходит победителем. «Лето того года стало жестокой страницей в жизни крестьянина Никиты Забелина, за всё лето не выпало ни одного настоящего дождя… <…> Никита едва сдерживал слезы… <…> За неделю обмолотили рожь и просо, свезли в амбар. И без меры видел хозяин, что не только до новины не дожить – до Пасхи дай бог», – такова удручающая атмосфера жизни семьи Забелиных, психологически достоверно переданная в романе «Переселенцы. «Крестьяне имеют переменную душу от погоды, природы, от ветров и потоков», – так же тонко ощущал дыхание природы и тесную связь человека с ней А. Платонов. Неоднократно в романе в самые решающие моменты человеческого бытия обращается к природным истокам и Н. Ольков.

Утешает лишь то, что всегда во спасение человеку остаётся надежда: Никита Забелин окончательно осознал, что единственно правильный выход – переселение и «начал собираться в Сибирь». На первой же встрече переселенцев с сибиряками он трагически погибает, столкнувшись с непреодолимым противостоянием, потому как не хотели сразу зажиточные крестьяне принимать «нищету из Расеи», не желали идти на передел разработанных своими же руками пахотных земель. Стремительно разрушались на их глазах старые основы общины. Сибирский мужик был опасен, независим и самостоятелен, бурлила в его крови ещё со времён царицы Екатерины лихая вольница. Несмотря на стихийные протесты, тот же Антон Вазгустов внутренне готов изменить принятое им радикальное решение и пойти на компромисс, возглавив стихийный штаб помощи и поддержки переселенцев. Ведь главное для русского человека – сохранить мир в душе, самое ценное – кровная соприродность земле, – то, на чём стоит вера православная. Крестьянин должен с приходом новой весны сеять, а не предаваться праздным мыслям, а тем паче воевать друг с другом. Духовное равновесие – дороже всего. «Революция – дело богопротивное, потому православный человек никогда супротив Государя руки не поднимет», – так отвечал сибирский священник ссыльному поляку Казимиру, яростно призывающему мужика к мятежу.

«Весна каждый год ожидаема, как девушка на свидание, и является она всякий раз по-разному, одна на другую не похожа», – крестьянин всегда живёт в преддверии наступления весны, будущего сева, целительной весенней влаги, и «долгожданных дождей», чтобы «зёрнышко напитать и колос вырастить», и «в великих раздумьях и сомнениях» он, как «глубоко заборонить семя», «или чуть только притрусить землицей», как спасти его от изнурительной засухи. Извечные тревоги, муки и радости тяжёлого крестьянского труда, в котором нет и следа обыденной мимолётности, за который болит душа и у автора, ведь мало для него написать роман, он сам участник всех происходящих событий с его героями, он с ними рядом, и в поле, и на веселье, он всегда здесь, на родной сибирской земле. Отрадно, что за простоватой повседневностью, – это и есть его непреходящее, вневременное – его слова красоты и истины – всё то, что досталось ему от родной земли. Земля для него – нечто живое, нечто большее, чем данная реальность, она вечна и навсегда. Бунин в рассказе «Золотое дно» находит потрясающее определение: «Ведь земля-то сущее золотое дно».

Русская литература вобрала в себя глубины национального духовного опыта, непреложно сохраняющего верность нашим традициям. «Мать земля – это прежде всего чёрное, рождённое лоно земли-кормилицы, матери пахаря, как об этом говорит постоянный её эпитет «мать земля сырая»… Но ей же принадлежит и растительный покров, наброшенный на её лоно. Он сообщает её рождающей глубине одеяние софийской красоты… она же является хранительницей нравственного закона – прежде всего закона родовой жизни», – заключал русский историк, философ и литературовед Г. Федотов («Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам»). Органическое единство с «тайнами земли», аналогично равное нравственному— высшему Божественному закону, чувствовал в себе и Г. Успенский. Он считал, если крестьянин своё «крестьянство» забудет, «тогда не будет больше этого народа, тогда не будет больше мировоззрения народа, не будет больше душевной теплоты, которая от него проистекает». «Останется только пустой аппарат пустого человеческого организма», – трудно нынче не согласиться с ним, бесследно то и последующее за ним время для русской многострадальной деревни не прошло, и сегодня мы пожинаем горькие плоды собственного забытья отчих корней. Кроме глухой, внезапно пронзающей боли, равносильной вселенской тоске, когда видишь умирающие деревни нашей современной российской глубинки, ничего иного и нет в душе.

Следуя неизменной логике бытия, с надеждой на лучшее завершает Николай Ольков первую книгу своего «Сибирского романа»: свадьба Игната Забелина и Матрёны Вазгустовой – новая жизнь и рождение новой семья – внутреннее примирение и примирение человека со всем миром. Согласитесь, ведь весна всегда располагает к любви, когда оживает природа, так хочется радости, душевного света. Будет ли Игнат счастливее своего отца? – поверим, что не напрасно Никита Забелин ради лучшей мужицкой доли принял русскую смерть, пришедшую без срока и унёсшую его в своих кровавых потоках. Возможно, в земле и содержится оправдание всех прошлых, нынешних и будущих потерь. И весенняя природа радует открывающееся добру и полнившееся теплотой сердце крестьянина дождиком, «тихим, проникающим, самым хлебным». И надеется Антон Вазгустов на собственные крестьянские руки, которые не боятся труда, и полон непоколебимой веры этот «мужицкий философ», хорошо знающий цельность и мудрость жизни, а посему, как заключает он вместе с автором, «не должно быть недобрых перемен». Как видим, размышляя сам, Николай Ольков даёт пищу для размышлений и своему читателю, ставя вопросы, не теряющие своей актуальности и остроты на протяжении веков.