Через три года Бяллер отказался от должности заведующего отделением. Все понимали обдуманный ход старого лиса: его протеже Белославцев успешно защитился, дело в отделении поставлено с еврейской аккуратностью, так что назначение Артёма Антоновича все считали уже состоявшимся. Только не он сам. В аспирантуре он уловил особый аромат исследовательской работы, ему нравилось анализировать тома историй болезней уже умерших пациентов и сравнивать свои предположения с результатами патологоанатомических экспертиз. Все эти годы он старательно записывал все свои наблюдения, и теперь можно было их систематизировать. Он хотел уехать в Питер, в медицинскую академию для подготовки докторской, но, как только заявил об этом Бяллеру, профессор чуть не заплакал:

– Молодой человек, вы зачем мне не сказали это пять лет назад? Конечно, докторская нужна, и вы её получите, вам ведь нет и тридцати. Может быть, это тот случай, когда не надо спешить? Я так огорчён, но вы таки имеете право плюнуть на старого ворчливого еврея и поехать в свой Питер, в который моему деду въезд был категорически запрещён. Вы слышали о черте осёдлости? Да, извините. Тогда принимаем такое решение. Вы работаете в отделении, а я нахожу своих людей в Питере, не сомневайтесь, что они есть во всех медицинских академиях этого города. Вы с ними познакомитесь, и начнёте работу над докторской здесь, под моим наблюдением. Ответ прошу сразу: вы согласны? Да? Спасибо, мой дорогой, вы же знаете, как я к вам отношусь. Я познакомлю вас с нужными людьми уже через месяц, мне нельзя откладывать на слишком далеко, я, кажется, прокараулил одну болячку, так что не будем медлить.

На другой день новая табличка появилась на кабинете заведующего отделением.

Артём уже много лет не бывал в родном селе, потому что особо и ехать было не к кому, да и работа не отпускала: студенты отдыхать, а он на полторы ставки, чтобы на зиму заработать. Отпуск брал перед сессией, чтобы спокойно пробежать глазами чёткие записи лекций, спасал студента хороший, уверенный почерк. А тут приснилось ему, что идёт по деревенским улочкам, и ни одного знакомого лица, прут навстречу какие-то уроды, гнусавят, матерятся. Дошёл до кладбища, остановился в ста шагах: все те же сосны, все тот же крутой земляной вал. Он знал эту историю, в конце девятнадцатого века в селе построили церковь, епархиальное управление в средствах отказало, и сход постановил собирать деньги всем миром. Избрали сборщика, кузнецы привезли тяжёлый кованый сундук о трёх замках, для сборщика, для старосты церковного и для волостного старосты, чтобы только вместе могли открыть и взять нужную сумму. Печники указали залежи пригодной для кирпича глины, стали бить кирпич, печи для обжига сложили, готовый кирпич укладывали в штабели и укрывали соломой. Когда приехал дьякон из Тобольска и привёз проект церковный, весь мир собрался. Ходили вокруг раскрытых листов, вздыхали, не можно понять крестьянину, какая же церква будет из этих чертежей? Тогда дьяк повёл народ к амбарам купца Пшеничникова, и на тыльной стороне углём по беленой стене нарисовал храм. Толпа ахнула и пала на колени. Получалось, что церковь будет круглая, без колокольни, купол закроет молельню и алтарь, а над ним ещё один купол, высокий да широкий, в нем на толстом бревне колокола повесят. При входе часовенка, изба для паломников, рядом поповский дом. Записанная первым учителем церковно-приходской школы, эта история хранилась в сельсовете. Новый священник предложил обнести кладбище земляным валом, потому что скотина заходит, кресты ломает, гадит. Народ согласился. Неделю мужики рыли канаву и бросали землю на внутреннюю сторону, бабы тоже не отставали, в мешках и фартуках таскали глину на вершину вала. Плотники врата сделали баские, на обе половинки кресты православные закрепили. Тут же запись о закупке саженцев сосны, черёмухи и сирени, которые высаживали весной, со всех деревень прихода приехали люди, батюшка молебен отслужил, и весь день работал народ, соснами в два ряда обсадили вал, черёмуху с сиренью внутри вдоль дорожек, каждый у своих могил прикопал по былинке. И вот уж больше ста лет шумят сосны, весной, к Троице, сирень и черёмуха благоухают, слабые женщины даже угорали от этих запахов. Нигде не видел похожего кладбища Артём, да и старшие судили, что лучше нашего в округе нет.

Хоть и во сне, а душевное волнение охватило душу, поклонился кладбищу и вошёл в ворота. И что же? Нет могил, ни сирени, ни черёмухи, только те же уродливые незнакомые люди гундосят вокруг, хотя и внимания на пришельца не обращают, как будто не видят его. А могилы разрыты, только останки гнилых досок обозначают места бывших захоронений. И ни одного креста, как будто специально убраны, ведь должны быть кресты, они наверху, не могли сгнить бесследно. И тут Артём проснулся.

Посмотрел на светящийся циферблат больших напольных часов, купленных у старого своего больного Арсения Ипатьевича. Разговорились в ночное дежурство о старине, дед и признался, что семейство их было одним из состоятельных в городе, только советская власть живо расправилась. А вот часы в то время были в ремонте у порядочного человека, тем и спаслись, и когда последний отпрыск старого рода вернулся с фронта, часовщик нашёл его и попросил забрать часы. Артём только третьему реставратору, осматривавшему инструмент, поверил, и не пожалел. Часы восстановили мелодичные звоны каждую четверть и половину часа, негромко, как бы где-то вдали, отбивали часы, а в полдень играли «Боже, царя храни!». Долго лежал, выходя из устойчивого видения, прошёл на кухню, выпил рюмку коньяка. «Странный сон! Надо поехать в деревню, стыдно, совсем забыл матерей своих и отца». Артём часто удивлял знакомых, когда в разговоре упоминал о двух мамах. Так оно и было, родная, Мария Ивановна, умерла, оставив его десятилетним, потом отец привёл чужую женщину, тоже Марию, только Никандровну, и сказал, что надо звать её мамой. Трудно далось мальчишке это родное и близкое слово, но не было на свете другой такой женщины, которая бы приняла чужого ребёнка как своего. Детей у неё не было, и материнское чувство проснулось к сорока годам. Став взрослым, уже перед армией, Артём спросил: «Мама, а почему ты меня ни разу кнутом не вытянула, ведь я пакостной был?». Никандровна засмеялась: «Другой раз и надо бы, да рука не поднималась. И от людей нельзя, скажут: чужой, вот и бьёт». Артём обнял её: «Как ты можешь так думать? Разве я тебе чужой, что ты, мама!». Перед армией парни становятся понимающими…

***

На плановом заседании коллегии департамента здравоохранения слушали доклад заведующего терапевтическим отделением областной больницы Белославцева. Поводом для столь серьёзного разговора стала жалоба доктора Самаркина, а по сути – смерть пациента в результате неверно поставленного диагноза. Старый томограф не показал инсульта, врач пришёл к стандартному заключению: зажим нервов в шейном отделе позвоночника, и назначил вытяжения. Лечение не помогало, но после каждого двухнедельного курса врач выписывал пациента «с незначительным улучшением». Когда больной оказался в отделении в третий раз, Белославцев потребовал от доктора Самаркина всю информацию, понял, что диагноз ошибочный, отправил пациента в клинику нефтяников, где современный томограф показал уже воспалённую гематому. Через неделю человека не стало.

С Самаркиным говорил один на один в кабинете:

– Вы десять лет в отделении. Насколько возможно, я проверил истории ваших больных, и это не первый случай летального исхода. Как вы могли забыть, что наша главная задача – правильно определить болезнь, поставить диагноз, а лечит потом средний персонал?! На вашей совести жизнь человека, вы знаете, что у него осталось трое детей? Вы встретились с женой, которая сознание потеряла, когда тело получали из морга? Вы не будете работать в отделении, пишите заявление и уходите.

Самаркин возмутился:

– Почему я должен уходить? Это элементарная ошибка, они в каждой профессии бывают.

Белославцев встал над столом:

– Бывают, но есть профессии, в которых ошибаются только один раз. Вы слышали о таких. Врач вообще не имеет права на ошибку. Я не буду с вами работать, но и уволить по нашему дурацкому законодательству тоже не могу, потому прошу: напишите заявление и уходите.

Самаркин встал и глядя в лицо Артёма, прошептал:

– Сказал, что не буду писать заявление, и не заставите. Закон на моей стороне. И в семьи умерших ходить я не обязан.

Белославцев плохо себя помнит, но орал он не только на все отделение:

– Вон! И чтоб духу твоего здесь не было!

Самаркин оформил очередной отпуск, написал жалобу в департамент. Там решили разобраться основательно. Три сотрудника департамента пролистали сотни историй болезней, по целому дню изучали компьютерные записи докторов, написали обширную справку без каких-либо выводов. Накануне Белославцеву позвонили из департамента, что на заседании возможно присутствие заместителя губернатора Волоканцевой. Артём лично с нею знаком не был, уверен, что и она о нем не слышала.

Начало заседания затянули на четверть часа – ждали Волоканцеву. Она извинилась, сославшись на неожиданных посетителей, и кто-то из готовивших начал читать справку. Волоканцева остановила:

– Зачем из пустого в порожнее? Господин Белославцев может и сам дать полную картину положения дел в отделении.

Артём говорил спокойно, но резко.

– Оснащение отделения значительно устарело, это приводит к врачебным ошибкам, не все их, к сожалению, удаётся вовремя заметить и исправить. Печально, но низка квалификация врачей, департамент не даёт мест для учёбы в приличных клиниках. Что такое неделя в Томской областной больнице? Да ничего, только галочка в отчёте. Знания сегодня дорого стоят, я не имею в виду диссертации, я говорю о знаниях, а их можно получить только в специализированных клиниках крупных городов или за границей.

– Артём Антонович, вы окончили нашу академию? – спросила Волоканцева.

– Да.

– И в то же время вы утверждаете, что квалификация врачей низкая, а сами стали кандидатом наук, известным специалистом, вас приглашают на конференции и симпозиумы, вы доклады делаете, их потом печатают ваши солидные журналы. Как-то не вяжется…

Артём сложил в папочку бумаги:

– Система подготовки врачей моего профили перестала работать после ухода из института выдающегося человека и врача Шмуля Меировича Бяллера. Я не могу себя с ним сравнивать, я мальчишка рядом с ним, но ведь и меня, ведущего, как вы сказали, невропатолога области, не допускают в аудиторию. Я не знаю, чего здесь больше – амбиций нового ректора или финансовых соображений. Но я вижу студентов на практике в отделении, простите, я бы прогнал, но не имею права. Могу назвать поимённо три-пять человек, которые хотят быть и будут врачами. Если я доживу до их выпуска, с удовольствием приглашу к себе. Все остальные не хотят знаний, они хотят дипломов. Ходят со скучными лицами, больных сторонятся, четвёртый курс – укол сделать не умеет, капельницу подключить боится.

После этого в течение получаса отмывали медакадемию, потихоньку опровергая доводы Белославцева. Потом директор департамента достал заявление Самаркина:

– Вам, Артём Антонович, надо в отделении вести себя поприличнее. Вот, Самаркин пишет, что вы на него кричали так, что слышно было по всему этажу.

Белославцев встал:

– Кричал я только в конце разговора, когда понял, что Самаркину наплевать, вылечится человек или умрёт после его лечения. Самаркин – это проекция большинства нынешних студентов. По закону уволить его я не могу, но и работать с ним не буду. Прошу: переведите его хоть с повышением куда-нибудь в другое место.

Волоканцева встала первой и из всех присутствующих за руку попрощалась только с Белославцевым.

***

Нину Николаевну пригласили на приём к первому заместителю губернатора. Волоканцева никогда лично не звонила и не приглашала, только через помощников, только официально. Соколова несколько минут посидела в приёмной, из кабинета вышла группа людей, её пригласили. Анна Ивановна поинтересовалась делами в тубдиспансере, спросила, нужна ли помощь. Нина вежливо отказалась, настороженно ожидая назначения вечерней встречи. Волоканцева взяла её за руку:

– Я так привязалась к тебе, Нина, что даже не представляю кого-то другого рядом. И в то же время не могу быть такой самолюбкой. Ты молода и красива, успешная карьера и ещё более уверенное будущее. Тебе надо создавать семью. Да, рядом нет достойного мужчины, все твои ровесники заняты, но есть один экземпляр: молод, красив, образован, при должности, но самое интересное – он тоже врач, и вполне возможно, ты его знаешь. Это Белославцев.

– Артюша? А ты его откуда знаешь?

Волоканцева рассказала о встрече в департаменте и о пламенной речи Белославцева.

– Я его знаю, точнее – знала, он из-за службы в армии пришёл в институт позднее, на курс или на два позже учился. Да, он уже тогда заявлял о себе. Бабник, каких свет не видел.

– Ты с ним тоже спала?

– Увы, нет, до этого не дошло, но он меня заметил, какое-то время встречались, даже целовались, но у меня тогда уже Соколов был. Да, Артём как-то, скорее всего, по спору, отшил моего курсанта, но и меня не перехватил, черт его знает, что ему надо было. Но я его давно не видела. Говоришь, красивый и холостой? Да так не бывает.

Анна Ивановна засмеялась:

– На твоё счастье – бывает. Ты раньше времени не светись, мы его оглушим. У меня день рождения скоро, ты приезжай, будет губернатор, он обещал вручить какой-тот орден. Пора тебя представлять. Если ты ему понравишься, считай, дело решено, предложу тебя на департамент, а Артюшу твоего посадим первым замом. Никуда не денется, влюбится и женится.

Нина вздохнула:

– Ты его плохо знаешь. На должность, возможно, и клюнет, а вот дальше…

– А дальше – все в наших руках. Я его так прижму, что бегом под венец побежит.

– Грехов у него нет, так что взять его не за что.

– У меня в УВД майоришка сидит, послушный, как флюгер. Он найдёт управу на Артюшу, если тот закобенится.

На очередной планёрке главный врач больницы Василий Викторович объявил, что назначен новый директор департамента, Нина Николаевна Соколова, прежний давно отстранён от должности, обвинён в растрате, нецелевом использовании и присвоении большой суммы денег, разговоры об этом шли давно.

– Виктор Иванович арестован? – спросил кто-то. Раздался жизнерадостный смех:

– Кто его арестует, он же памятник. От бывшего губернатора.

– За такие деньги никто не посадит. Вот у меня сестра-хозяйка умыкнула пять комплектов постельного – пожалуйста, суд и срок, шесть месяцев на зоне. А у меня за это время, пока с хозяйкой судились, ещё на пятнадцать тысяч унесли.

– Господа, я главного ещё не сказал. Директор департамента женщина, молодая и красивая, я присутствовал на представлении её коллективу. Она желает начать знакомство с вверенными ей учреждениями именно с нашей больницы. Потому прошу все посмотреть и проверить.

В коридоре продолжали обсуждать новость. Артёму фамилия нового директора ни о чем не говорила, но нашлись и достаточно осведомлённые:

– Эта дама под крылом нашей кураторши из правительства.

– Анны Иоановны?

– Да, дорогой, именно Анны Ивановны Волоканцевой.

– Ну, давай дальше. Где она до этого сидела?

– За городом, в тубдиспансере.

– Нихрена – взлёт, от палочки Коха до члена правительства области.

– Подожди, ты вроде даже не подкашливал, откуда про «тубик» знаешь?

– Типун тебе на энное место, чтобы не каркал. Просто слышал.

…Артём беззаботно катил тележку по супермаркету, складывая в неё все, что потребуется на неделю. Выбор его был особый, и всякий со стороны мог догадаться, что это отоваривается холостяк. На кассе рассчитался банковской картой, стал перекладывать продукты в пакеты и выронил батон колбасы. Стоящая рядом девушка быстро наклонилась и подала упаковку. Артём хотел поблагодарить, посмотрел на помощницу и растерялся. Такой красоты он никогда не видел, смутился, что-то буркнул и пошёл к машине. Девушка вышла следом и направилась тротуаром. Артём почувствовал необъяснимое волнение: такая славная девчонка, совсем юная, роста небольшого, крепенькая, фигуристая, а лицо – славянка со старой картины: белолица, глаза большие голубые, губки пухленькие… Артём улыбнулся: что ты за мгновение мог рассмотреть, холостяк огрубевший?! Вот и придумал портрет. Поехал медленно вдоль тротуара, девушка сидела на скамейке и ела колбасу с булочкой, купленной в том же магазине. Артём вышел из машины, улыбнулся:

– Извините, я так и не поблагодарил вас в магазине. Спасибо. Вы, похоже, не городская жительница?

Девушка завернула колбасу и булочку, положила в простенькую сумку:

– Да, я из деревни. И что из того?

Артём смутился:

– Ничего, я сам деревенский.

Девушка засмеялась:

– Ох, и заливать вы молодец! Да я по вашим пакетам поняла, что городской, к тому же одинокий, богатый, судя по машине, и по жизни неловкий, раз жены с вами не живут. Вот, заметили глупую деревенскую, и колбасу бросили на пол, знали, что подниму.

Артём смеялся так заразительно, что и девушка улыбнулась.

– Меня зовут Артём, а вы… Полина? Очень редкое имя. Полина, я смеюсь потому, что удивлён вашей наблюдательности и оценкам. Удивлён, прежде всего, как специалист, я врач, невропатолог и психиатр, но даже я бы не смог выстроить такую цепочку выводов. Единственная ошибка – колбаса сама выпала из рук. И жены от меня не убегали, просто я никогда не женился.

Полина кивнула:

– Правильно, зачем жениться, если денег на карточке не меряно, машина, особняк шикарный, и девочки по магазинам ходят. Все, некогда мне с вами лясы точить, домой надо ехать.

Артём испугался, что девушка может уйти, и тогда уже не найти её никогда:

– Подождите, Поля, скажите, куда вам ехать?

Полина уже поднялась, отряхнула платьишко:

– Не очень далеко, барин, но и пешком не уйдёшь, если автобус упустишь.

Артём перегородил ей дорогу:

– Полина, выслушайте меня. Вы все неправильно понимаете. Не отлавливаю я девушек ни в магазинах, ни на рынках. И какой я барин, я врач. Не уходите, побудьте со мной, я увезу вас, куда прикажите.

Полина недобро засмеялась:

– Показывают в кинокартинах, как вы девушек возите. «Врач я!». Я вижу, как наши врачи живут, такие машины не держат.

Артём вынул из кармана визитную карточку:

– Вам, Полиночка, надо в органах служить при вашей бдительности. Посмотрите, тут и мой скромный портрет, и должность, и телефоны.

Девушка глянула на визитку:

– Все равно это ничего не меняет, я на автовокзал, а вы – как хотите.

Артём понимал, что такой разговор ничем добрым не закончится, просто Полина уйдёт, сядет в автобус, догонять её там – значит, просто больше насторожить. Но он представить себе не мог, что сейчас она уйдёт, и навсегда.

– Поля, я вас хорошо понимаю, случайная встреча, такая настойчивость с моей стороны, для деревенской девушки все это странно. Вы сейчас уйдёте, обещаю, что не стану преследовать, но дайте хоть маленькую надежду, что мы ещё встретимся. Я очень прошу, возьмите визитку, скажите свой адрес или хотя бы телефон. Ну, научите, что мне сделать, чтобы вы поверили?

Полина повернула лицо и строго спросила:

– Во что я должна поверить? Во что?

Артём смутился, но понял, что надо сказать: