Всем смертям назло

 
Огонь, чтоб с земли нас стереть,
Бушует со злобой.
Так просто теперь умереть  —
Ты выжить попробуй.
 

М. Матусовский

Несколько дней батальоны боролись за очень важную высоту. Взвод автоматчиков находился в резерве полка и был от этой высоты в километрах двух-трёх, как казалось старшине Ивану Танькову, из нижегородской деревни, вездесущему балагуру и шутнику. Вечером его взвод позвал комбат Старухин в свою землянку. Там их ждал командир полка полковник Рябинин и ещё несколько офицеров.

– Здравствуйте, орлы! – встретил автоматчиков подполковник. – Рад вас видеть и надеюсь на вашу помощь батальону. Воины вы бравые, умелые, не подведёте…

Автоматчики переглянулись и дружно ответили, что задание выполнят, чего бы это им не стоило. А боевое задание состояло в том, что, когда наступит темнота, скрытно подойти к вражеской траншее и овладеть ею.

Стали ждать вечера, а когда стемнело, взводный ещё раз уточнил, что предстояло делать каждому, вперёд он послал Нестерова и Танькова, а связному Петухову приказано было держаться чуть сзади товарищей и держать связь с ним.

Двигались медленно, большую часть преодолевали по-пластунски, а когда вспыхивали осветительные ракеты, вмиг замирали и лежали неподвижно. И это им было не привыкать. Попластали фронтовых дорог уже немало, в любую погоду приходилось пробираться в стан противника, и добивались своего.

Вот и на этот раз ползли так, что никто из них даже не слышал собственного шороха. Напряжение росло, последние метры давались трудно. Мог выдать любой вздох и шорох. Близость траншеи Таньков почуял по застойному вонючему запаху, потянувшемуся из траншеи. И они мигом ринулись в неё, за ними – остальные автоматчики. Началась стрельба, траншея была взята.

И только на рассвете немцы спохватились, что высота в руках русских. Стали обстреливать их и бомбить. Но русских солдат остановить они не могли, как ни пытались этого сделать. Батальон пошёл вперёд.

За выполнение задания Транькову и Нестерову вручили медали «За отвагу». В следующем бою товарищ был ранен, и его, истекающего кровью, отправили в госпиталь. А вот связной Петухов и командир отделения были убиты. К концу лета сорок третьего года во взводе, где находился Траньков, осталось четверо. Жалко было убитых. Все были смелые, отзывчивые ребята! И верные Родине…

Пришло новое пополнение. Командир отделения сержант Егор Клёнов, рослый, косая сажень в плечах, на загляденье – красавец. Родом был с Владимировщины, и они сдружились с Траньковым, стали – не разлей вода. Только находиться им вместе пришлось недолго.

Было приказано взять посёлок, что находился за рекой, на одной стороне которой они располагались. К самому берегу, почти к воде, спускались сады, и были видны красные крупные яблоки. К полудню засели в таловых кустах, вскоре по мелководью перешли на противоположный берег и с криками «Ура!», строча из автоматов, петляя по огородам, выбежали к… обнажённым печным трубам. Дома были сожжены, целыми стояли всего три дома, как только уцелели. В них находились немцы. Застигнутые врасплох, они в панике выскакивали наружу, почти голые, и драпали без оглядки, только пятки сверкали у этих вояк, осмелевших напасть на русских.

Однако за посёлком красноармейцы сами попали под ураганный огонь. И снова убитые и раненые. Друг Транькова Клёнов, бежавший в атаку рядом с ним, вдруг упал. Пуля попала в левое плечо, другая отсекла мочку уха. Траньков помог ему выбраться из-под огня, передав раненого санитарам, а сам побежал догонять своих. Залегли, отбивая контратаку несдававшего занятые позиции врага. И в конце концов её отбили. Немцы откатились от посёлка, и он остался за нашими бойцами.

С боями Траньков дошёл до Ужгорода, и здесь вражеская пуля-дура сразила его наповал. Лечился, выжил и отправлен был домой.

И надо же было случиться, что судьба вновь свела двух друзей спустя два года после войны в поезде, когда оба по делам были в Москве и возвращались обратно каждый в свою деревню: один – во владимирскую, другой – в нижегородскую. Радости у них не было предела. Объятия, охи, вздохи, воспоминания. Оба остались в кровавой мясорубке войны живы! Откуда-то нашлась бутылка вина, за ней – вторая… И за чаркой Олег Клёнов поведал, что его подлечили в госпитале, на фронте он оказался уже в танковой части, гнал немчуру дальше, был ещё дважды ранен и, всем смертям назло, выживал, после войны вернулся домой, завёл семью… Иван Траньков говорил о себе, приглашал друга приехать к нему в гости, а тот, обнимаясь, звал в свою деревушку…

Долго и с каким-то азартом вспоминали они фронтовые опасные были и всё удивлялись, как остались живы, повезло, мол, а скольких проглотила, ни дна бы ей, ни покрышки, проклятая война, шедшая на людское истребление. Вспомнили и то селение с яблоневыми садами у реки, и жаркий бой, разлучивший тогда их.

Эту историю рассказал мне совсем недавно сам Иван Траньков, казавшийся древним старичком, ссутулившимся, года не жалеют человека, разукрашивают морщинами, к земле клонят. При ходьбе он опирался на отполированную сучковатую, сделанную самим палку. Но голос его был бодрым, и при разговоре чувствовалось, что боевой русский дух в нём не угас, который помогал ему побеждать в трудных кровавых схватках с коварным врагом, шагая по дымящимся дорогам Великой Отечественной войны.

Раны ноют к непогоде

 
Ноют раны мои
И приносят страдание…
К той проклятой войне
Вновь иду на свидание.
 

Ивану Кузьмичу Ключникову не спалось. Ворочаясь в постели, слушал завывание ветра в печной трубе, ледяное царапанье снежной метели о стёкла окон большого бревенчатого дома, вставал и тихо, чтобы не разбудить своих домочадцев, наполнял кружку холодной водой, пил и снова ложился, пытаясь заснуть. Но сон не приходил, видимо, из-за тупой боли старых ран, которые каждый раз начинали ныть со сменой погоды. И едва за окном забрезжил рассвет, как он, превозмогая боль, поднялся, немного поел и в меховой куртке, нахлобучив на голову шапку-ушанку, вышел на улицу.

Мела позёмка. Ветер пригоршнями бросал в лицо колючий снег и гнал нещадно его по земле. Небо было серое и очень мутное. По занесённой снегом дороге идти было нелегко, но Иван Кузьмич, наклоняясь вперёд, шёл из своего посёлка Перевозова в село Дубское, где жил его закадычный старый друг, тоже фронтовик, пришедший с войны с осколками в теле, вот к нему и шёл старый солдат, хотелось проведать.

Очередной сильный порыв ветра бросил в лицо бывалого солдата, как большой лопатой, очередную порцию острого снега. Широко расставляя ноги в подшитых валенках, он шёл, слегка опустив голову. Ходить ему было не привыкать. Несмотря на раненую ногу, старался больше ходить, не давая застояться, по его выражению, крови в теле, и дряхлеть не собирался. На войне часто многокилометровые расстояния проходил в боевом снаряжении, а тут всего-то около пяти километров.

За четыре военных года много чего повидал этот крестьянский сын, выросший без отца, который умер от ран гражданской войны, когда Ивану и года не было. Семеро детей у матери осталось. Он – младший. Голод, холод. В семь лет он плёл себе лапти из лыка и ходил в них, не имея представления о хорошей обуви. А делал Ваня их таким образом: надерёт с молодой липы лыку, положит его в шайку с водой на ночь, а утром уже плетёт. К полудню лапти сидели на его ногах. Носились они не больше недели. И он плёл новые. И продолжалось это плетение несколько лет. Радость ему приносила школа. Он читал всё, что было доступно из книг. После школы работал, а в декабре 1940 года призвали во флот на Балтику.

22 июня 1941 года их, ещё спящих матросов, подняли по тревоге. Утро выдалось солнечным, и они не понимали, что случилось. В воздухе гудели немецкие самолёты и бомбили Кронштадт. Финский залив бурлил от взрывов бомб. Стреляли по врагу наши зенитки. Небо закрывали чёрные тучи.

В начале июля матросов увезли на копку траншей. Место у деревни Усть-Рудица, где протекает Чёрная речка, болотистое, приходилось на воду класть брёвна, настилали на них еловые ветви, чтобы на них располагаться для обороны от врага. Хорошо, что осень в тот год в Ленинграде стояла сухая и ясная.

Враг бомбил беспрерывно.

С командиром взвода Бантуриным Ключников пошёл в разведку, возле деревни Терентьевки попали в засаду. Завязался бой, и командир был убит. Ключников чудом уцелел и вынес на себе убитого командира к своим. Вскоре ему снова пришлось выносить с поля боя уже друга Николая Краснова из Ворошиловграда, когда пошли прорезать проволочные заграждения. Их встретил вражеский шквал огня. Ивана ранило в ногу, многих тогда убило, а друга ранило в обе ноги, и он лежал, истекая кровью. Ключников положил его на палатку и волок по снегу, пока их не встретила наша повозка. Сам он идти тоже уже не мог, погрузили и его. Так Ключников оказался в госпитале, который располагался в одной из ленинградских школ.

На улице стоял декабрь. В разбитые окна, в которых не было стёкол, дул холодный ветер. Мучил голод. Хлеба давали по 300 граммов на день – утром кусочек и вечером. Топили титан и грелись. Лежали на носилках, а те, в свою очередь, на партах. Каждое утро выносили мёртвых.

В середине февраля сорок второго года он покидает госпиталь и попадает в 85-ю стрелковую дивизию, которая занимала оборону в районе мясокомбината имени Кирова, недалеко от Пулковской обсерватории.

Размышляя о тех днях, Иван Ключников поражался мужеству защитников Ленинграда, которые в нечеловеческих условиях, не падая духом, полуголодные, питавшиеся кое-как, а часто и голодные и холодные, эти простые ленинградцы, защищали от лютого врага свой любимый город, а стало быть, и Отечество. Блокада навсегда врезалась в его память. Он ведь мог там и погибнуть, как погибли многие его сослуживцы, но Бог миловал, остался жив. И сейчас он идёт по этой сельской дороге и скоро окажется в тепле. У такого же воина, у однополчанина Фёдора Тернова, и начнут они будоражить свою военную память, вспоминать, как воевали, колошматили фашистов, о своих ноющих ранах скажут друг другу, но не в порядке жалобы, а так просто, шутя, царапнула, мол, шальная дура-пуля… В белой рубашке мы родились, живём, трудимся, зря небо не коптим. О нынешней непутёвой жизни поделятся, вспоминая погибших, которые не позволили бы властвовать в стране криминалу и охаивать победителей, устраивая пляску под западные дудки. Не за это воевали…

Он шёл и увязал в снегу. Но разве сравнишь эту дорогу с теми, по которым он шагал в войну? Там тебе в лицо дышала смерть буквально на каждом шагу, и мог сгинуть со света в любую минуту. Это же была война не на живот – а на смерть.

Память ясно высветила открытое снежное, холодное поле под Сталинградом, куда прибыл из Барнаульского пехотного училища, закончить которое не пришлось, не до учёбы, когда шла кровавая битва за наше существование на земле. К тому времени он был уже отличным стрелком и в звании сержанта. Его 72-й гвардейский полк в составе 42-й ударной армии освобождал от фашистов донскую землю. Бои шли жаркие, потому и не чувствовались декабрьские трескучие морозы. В бою за станицу Нижне-Кумскую Иван Ключников снова получил ранение в ту же ногу, что и под Ленинградом. После госпиталя он попадает в кавалерию, форсирует Днепр, Буг…

Буйный порыв ветра залепляет снегом глаза, но Ключников продолжает идти вперёд, увлечённый памятью, видит проснувшиеся после зимы луга у реки Баштанки. Солнце пригревает всё сильнее. Кони кавалеристов прядут ушами, беспокойно смотрят по сторонам, семеня по не высохшей после распутицы земле. Ноги их вязнут. Гнедая, на которой находится Ключников, норовит лечь, но всадник пришпоривает её, и кобыла покорно переходит на рысь.