Гавриил Романович Державин

(1743–1816)

Властителям и судиям

Восстал всевышний бог, да судит

Земных богов во сонме их;

Доколе, рек, доколь вам будет

Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят – и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!

И их молению внемли:

Приди, суди, карай лукавых,

И будь един царем земли!

Памятник

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! – весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о Боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай.

Евгению. Жизнь Званская

Блажен, кто менее зависит от людей,

Свободен от долгов и от хлопот приказных,

Не ищет при дворе ни злата, ни честей

И чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,

С пространства в тесноту, с свободы за затворы,

Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть

И пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,

С уединением и тишиной на Зваике?

Довольство, здравие, согласие с женой,

Покой мне нужен – дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;

Мой утренюет дух правителю вселенной;

Благодарю, что вновь чудес, красот позор

Открыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,

Чтоб черная змия мне сердце угрызала,

О! коль доволен я, оставил что людей

И честолюбия избег от жала!

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,

Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,

Ищу красивых мест между лилей и роз,

Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накорми моих пшеницей голубей,

Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;

На разноперых птиц, поющих средь сетей,

На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,

Вдали тетеревей глухое токованье,

Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев,

Рев крав, гром жолн и коней ржанье.

На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар

Повеет с дома мне манжурской иль левантской,

Иду за круглый стол: и тут-то раздобар

О снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,

Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы.

Для вспоминанья их деяний, славных дней,

И для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру порой

Дивлюся в Вестнике, в газетах иль журналах,

Россиян храбрости, как всяк из них герой,

Где есть Суворов в генералах;

В которой к госпоже, для похвалы гостей,

Приносят разные полотна, сукна, ткани,

Узорны образцы салфеток, скатертей,

Ковров, и кружев, и вязани;

Где с скотен, пчельников, и с птичен, и прудов

То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,

То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,

Сребро, трепещуще лещами;

В которой, обозрев больных в больнице, врач

Приходит доносить о их вреде, здоровье,

Прося на пищу им: тем с поливкой калач,

А тем лекарствица, в подспорье;

Где также иногда по биркам, по костям,

Усастый староста, иль скопидом брюхатой,

Дает отчет казне, и хлебу, и вещам,

С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, гудожники млады

Работы кажут их на древе, на холстине

И получают в дар подачи за труды,

А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,

В задоре иногда в игры зело горячи

Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,

По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз

И с Флакком, Пиндаром, богов воседши в пире,

К царям, к друзьям моим иль к небу возношусь

Иль славлю сельску жизнь на лире;

Иль в зеркало времен, качая головой,

На страсти, на дела зрю древних, новых веков,

Не видя ничего, кроме любви одной

К себе, – и драки человеков.

«Всё суета сует! – я, воздыхая, мню;

Но, бросив взор на блеск светила полудневна, —

О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?

Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах его

Единого во всем вседействующа воля!

Он видит глубину всю сердца моего,

И строится моя им доля».

Дворовых между тем, крестьянских рой детей

Сбирается ко мне не для какой науки,

А взять по нескольку баранок, кренделей,

Чтобы во мне не зрели буки.

Письмоводитель мой тут должен на моих

Бумагах мараных, пастух как на овечках,

Репейник вычищать, – хоть мыслей нет больших,

Блестят и жучки в епанечках.

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;

Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.

Я озреваю стол – и вижу разных блюд

Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером

Там щука пестрая – прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;

Но не обилием иль чуждых стран приправой:

А что опрятно всё и представляет Русь,

Припас домашний, свежий, здравой.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,

И липца, воронка и чернопенна пива

Запустим несколько в румяный лоб хмелин, —

Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаем – бьет, искрами горя,

Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен:

За здравье с громом пьем любезного царя.

Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;

Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,

Пернатый к потолку лаптой мечу леток

И тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,

От солнца, от людей под скромным осененьем,

Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,

С душевным неким восхищеньем.

Иль в стекла оптики картинные места

Смотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,

Моря, леса, – лежит вся мира красота

В глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре любуюсь, звезды зря

Бегущи в тишине по синю волн стремленью:

Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,

Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет

И, движа машину, древа на доски делит;

Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет,

Клокоча огнь, толчет и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волн

В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются

В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен

Марииной рукой прядутся.

Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,

Все прелести, красы, берутся с поль царицы;

Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,

Куется в бердыши милицы.

И сельски ратники как, царства став щитом,

Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве:

«За веру, за царя мы, – говорят, – помрем,

Чем у французов быть в подданстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,

Качусь на дрожках я соседей с вереницей;

То рыбу удами, то дичь громим свинцом,

То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,

Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,

Серпами злато нив, – и ароматов полн

Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень

По копнам, по снопам, коврам желто-зеленым

И сходит солнышко на нижнюю степень

К холмам и рощам сине-темным.

Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень:

На бреге Волхова разводим огнь дымистый;

Глядим, как на воду ложится красный день,

И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,

Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком;

Как парусы суда и лямкой бурлаки

Влекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брега

И редки холмики, селений мелких полны,

Как, полосаты их клоня поля, луга,

Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косы

И эхо за лесом под мглой гамит народа,

Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,

Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом.

На гору желтый всход меж роз осиявая,

Где встречу водомет шумит лучей дождем,

Звучит музыка духовая.

Из жерл чугунных гром по праздникам ревет;

Под звездной молнией, под светлыми древами

Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,

Поет и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,

Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;

Велим талантами родных своих детям

Блистать: музыкой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень иль хоровод,

Заняв у Талии игру и Терпсихоры,

Цветочные венки пастух пастушке вьет, —

А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучный порывный в души гром,

Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны

Бегут, – и в естестве согласия во всем

Дают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,

На возвышении сидя столпов перильных,

При гуслях под вечер, челом моих седин

Склонясь, ношусь в мечтах умильных, —

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Мимолетящи суть все времени мечтаньи:

Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум

И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?

Победы слава где, лучи Екатерины?

Где Павловы дела? – Сокрылось солнце, – тень!..

Кто весть и впредь полет орлиный?

Вид лета красного нам Александров век;

Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;

Блаженствовал под ним в спокойстве человек,

Но мещет днесь и он перуны.

Умолкнут ли они? – Сие лишь знает тот,

Который к одному концу все правит сферы;

Он перстом их своим как строй какой ведет,

Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт

И поглумляется безумству человеков:

Тех освещает мрак, тех помрачает свет,

И днешних, и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор

Темиру новому под Пултуском, Прейсш-Лау;

Младых вождей расцвел победами там взор,

И скрыл орла седого славу.

Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.

Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!

Увы! и даже прах спахнет моих костей

Сатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,

Не воспомянется нигде и имя Званки;

Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд

И разве дым сверкнет с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих

Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,

Который тощих недр и сводов внутрь своих

Вождя, волхва, гроб кроет мрачный,

От коего как гром катается над иим

С булатных ржавых врат, и сбруи медной гулы

Так слышны под землей, как грохотом глухим

В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым твоим жезлом

Ударив об доски, заросши мхом, железны,

И свитых вкруг моей могилы змей гнездом

Прогонишь – бледну зависть – в бездны;

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,

На возвышение, на пониженье счастья,

Единой правдою меня в умах людей

Чрез Клии воскресишь согласья.

Так, в мраке вечности она своей трубой

Удобна лишь явить то место, где отзывы

От лиры моея шумящею рекой

Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, – и ты, будя твоим пером

Потомков ото сна, близ Севера столицы,

Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром:

«Здесь бога жил певец, Фелицы».