– Нет, с того момента, как вы пришли в театр, – прервал сыщик Михалыча. – И ничего не пропуская. Это может быть важным. Кого видели, с кем общались. Все до момента, как вы обнаружили труп директора.

– Ну, да... А то чего это я? – сторож засуетился.

За время непринужденной беседы с полковником события, связанные с убийством директора, в сознании Михалыча как-то отошли на второй план. В комнату вернулся Крячко. Он посмотрел на Гурова и слегка улыбнулся. Гуров понял, что зря беспокоился. Уборщица была на вахте. Стас снова сел в кресло.

– Я на службу должен заступать в восемь вечера, но прихожу всегда раньше на полчаса, – с гордостью, как о подвиге, произнес Михалыч. – Ну, так же и вчера. Сменил я, значит, Тамарку. Бестолковая баба, и дочь в нее пошла. Обе бестолковые и толстые. У меня дача с ними по соседству. Так в прошлом году они...

– Не отвлекайтесь. Говорите по существу, – прервал Гуров сторожа, который не в меру стал словоохотлив.

– А я чего. Я ничего. Я по существу. Вы сами сказали: не пропуская... Важным может оказаться, – обиженно произнес сторож.

– Ладно, Михалыч, не затягивай. У нас времени и так в обрез. Ты рассказывай подробно, но о главном. Не уходи в воспоминания, – с улыбкой проинструктировал Крячко старика.

– Хорошо! – во время всего последующего рассказа Михалыч обращался к полковнику, демонстративно игнорируя Гурова. – Значит, пришел я в половине восьмого. Тамарка тут же убежала, даже восьми не дождалась. С дочерью ей надо было встретиться, корове...

– Михалыч! – Крячко показал на наручные часы, напоминая сторожу о нехватке времени.

– Ну вот, спектакль уже начался, – словно опомнившись, заговорил старик в два раза быстрее. – У нас спектакли в семь начинаются. До конца спектакля на вахту из актеров только Степанов заходил. У него дочка заболела. Домой звонил. Потом Ксюшка, молодая костюмерша, за булкой выбегала в двадцать минут девятого. Вернулась с батоном через двенадцать минут.

– Откуда такая точность? – с усмешкой поинтересовался Гуров.

– Откуда-откуда, – выказав свое пренебрежение сыщику, старик продолжил, обращаясь к Крячко: – У меня ж перед глазами на стенке напротив электронные часы висят. Ну, поневоле, когда людей мало проходит, смотришь, кто во сколько пришел, во сколько ушел. Сейчас уже в привычку вошло. Я здесь пятый год работаю. Пятый год на них смотрю. Если сломаются, мне, наверное, без них неуютно будет. Прикипаю я к вещам. Эти часы для меня, как человек. Как будто живыми стали. Родными что ли, – после лирического отступления, сторож глубоко вздохнул и через мгновение как ни в чем не бывало бодро продолжил: – Ну вот, а в девять часов восемнадцать минут директор со спонсором появились. Быстро мимо меня прошли, в машину директорскую сели и уехали. Я в окошечко видел. Оба веселые, может, даже не вполне трезвые. Спонсор Юрий Юрьевичу шепотом, наверное, какой-то анекдот рассказывал, потому что директор заливался от смеха, как маленький. А вообще-то, он человек серьезный. Такого поведения себе никогда ни с кем не позволял. Я прям удивился. Чего он, думаю, так распустил себя? Он себя обычно со спонсорами в строгости держит.

– А часто ты, Михалыч, его со спонсорами видел? – недоверчиво спросил Крячко.

– Да приходилось! – заносчиво ответил старик. – Бывало, и ночью он с ними в театр приезжал. Оно понятно, дел у директора много, за день всего не переделаешь, вот он ночь и захватывал.

– А как выглядел вчерашний спонсор? – Гурову начинали надоедать рассуждения сторожа.

– Как все! В костюме! – грубо отреагировал на его вопрос сторож и дружелюбно обратился к Стасу: – Не похож он был на тех, с кем директор по ночам приезжал. Те спонсоры всегда как с картинки были. Моложавые, высокие, спортивные... Спонсоры, одним словом. А этот, какой-то шнырь плюгавый, даже ниже Юрия Юрьевича. И голос у него противный, бабий какой-то, писклявый. Он хоть и шепотом говорил, но у меня, несмотря на возраст, слух как у музыканта. Вижу, не стану врать, погано, а вот слышу все, вплоть до ультразвука.

– Как же ты не услышал, как директор ночью вернулся? – с сочувствием произнес Крячко. И высказал предположение: – А мог он через парадный вход пройти?

– Мог, наверное. Только он, когда ночью приезжал, всегда через служебный вход в театр заходил... Как получилось, сам не пойму. У меня уже лет восемь бессонница, поэтому и сторожить пошел. Жена, покойница, говорила: «Иди в сторожа, все равно не спишь, как лунатик по дому из угла в угол всю ночь шастаешь. Иди, тебе за это еще и зарплату начислять будут». Вот я и пошел... Никогда я на работе не то чтобы не спал, не дремал даже, а здесь... Я Лизу после двенадцатичасового обхода позвал чай пить. Она мне вот этот импортный в пакетах принесла. Сам я обычный «Майский» в чайничке завариваю, а она дорогой принесла. Побаловала старика. Хорошая она, добрая, мужика бы ей путного. – Михалыч посмотрел на Крячко с таким видом, словно сватал Лизу ему в жены. – Ну, выпили по чашечке, она поплакалась мне о дураке своем и пошла убирать. А я через минут десять буквально свалился. Да так крепко заснул, что ничего не слышал: ни как Лиза уходила, ни как директор вернулся.

Крячко машинально отодвинул от себя чашку с недопитым чаем.

– Прямо наваждение какое-то. Проснулся я, посмотрел на часы, а на них пять тридцать восемь. Я, конечно, удивился сильно, что заснул, да еще так надолго. Ну, и пошел обход делать. Во-первых, положено, а во-вторых, за Лизкой все проверить нужно. Рассеянная она. Ну, дошел до приемной, а там дверь настежь. Я, конечно, поматерил Лизку про себя... Захожу, а там!.. Дверь в директорский кабинет тоже открыта была. В общем, увидел я Юрия Юрьевича во всей красе. Испугался. Все, думаю, пропал я. Буду свой век в тюрьме доживать. Ну а потом на вахту побежал, вам звонить. Вы уж меня не сажайте. Я ж чего, понимаю, что виноват. Не засни я, может, убийца чего и побоялся бы... Не сажайте. Умереть хочется по-человечески, в своей постели, не в казенной. – Глаза старика наполнились слезами, и он с мольбой смотрел на Крячко.

– Ты, отец, ступай, позови Лизу. И не переживай. Поймаем мы преступника, все в порядке будет. – Крячко почувствовал жалость к сторожу, но внешне вида не показал.

– Да, и не уходите далеко. – Гуров остановил сторожа в дверях и для самого себя неожиданно мягко добавил: – Поможете осмотреть нам здание, после того как мы допросим уборщицу.

– Сентиментальными мы, Лева, становимся с возрастом, – вздохнув, сказал Крячко, когда они с Гуровым остались одни, и с иронией уточнил: – Мешать это будет нашей работе.

– Можно? – войдя, спросила Лиза.

За то время, пока сыщики беседовали со сторожем, она успела прийти в себя и теперь выглядела гораздо лучше. Припухлость с лица исчезла, и оно было уже не таким бледным. Лиза успела накрасить губы и слегка подвести глаза. Вела она себя более уверенно и даже как будто демонстрировала это.

– Даже нужно, – ответил Крячко и вытянул руку в направлении дивана, указывая место, где ей сесть, хотя других вариантов, в общем-то, и не было.

– Как ваше имя-отчество? Кем вы работаете в театре? – задал он вопрос Лизе, когда та села.

– Елизавета Евгеньевна Пеленева. Уборщица.

– Что вы делали вчера ночью в театре? – Гуров видел, как после его вопроса девушка начала еле заметно постукивать указательным пальцем по коленке.

– Как чего делала? Убирала! – Лиза явно нервничала, но старалась казаться спокойной и независимой.

– Почему ночью? У вас есть договор с дирекцией? – вопросы Гуров задавал быстро и монотонно, глядя в глаза молодой женщине.

– Ночью мне удобнее! А начальству какая разница? Главное, чтоб чисто было, – раздраженно почти прокричала она.

– То, что вы находились ночью в театре без ведома руководства – грубое нарушение трудовой дисциплины. – Гуров заметил, что Лиза уже не может скрывать своего волнения. Ее щеки покраснели, в глазах появился детский испуг, а руки она сжала в крепкий замок так, что пальцы побелели. Сыщик решил надавить на нее посильнее. – Помните, что за дачу ложных показаний вы понесете наказание. Изложите все, что вчера происходило в театре с момента вашего появления на работе.

– Да ничего не происходило, – во время рассказа у Лизы дрожали губы, она часто дышала и некоторые слова повторяла дважды. – Я пришла в одиннадцать, провела уборку, а около часа ушла домой. Я плохо себя почувствовала, не все сделать успела, поэтому сегодня утром доубираться пришла.

– Где был сторож, когда вы уходили? – в голосе Гурова появились металлические нотки.

– Дядя Вася вот на этом диванчике спал. Я переоделась и ушла потихоньку, – она произнесла это как само собой разумеющееся.

– Значит, некому подтвердить время вашего ухода?

– Значит, некому подтвердить, – обреченно повторила за Гуровым Лиза.

– Кто приходил в театр за время вашего пребывания на работе? – еще жестче спросил Гуров.

– Никто не приходил, никого не было, – испуганно затараторила Лиза.

– Вы убирали в кабинете директора? Как вы узнали о его гибели? – напирал сыщик.

– Я в кабинете не убирала! Я вообще в то крыло не заходила! – оправдывалась уборщица. – А что Юрия Юрьевича убили, я сегодня узнала, когда на работу пришла. Мне заведующая костюмерным цехом, Наталья Петровна, сказала.

– Странно. Мне помнится, мы объявлений с этой информацией не развешивали, – съязвил Крячко.

– Это же театр, – с усмешкой ответила Лиза. – Слухи молниеносно распространяются. Это еще хорошо, что понедельник. У актеров выходной, людей в театре мало. Если бы это в другой день случилось, сейчас бы здесь такой шум стоял. Актеры – люди эмоциональные, несдержанные и нередко завистливые. Они бы друг друга подозревать стали и обвинять начали...

– Почему вы не сказали, что пили чай со сторожем? – неожиданным вопросом Крячко застал Лизу врасплох.

– Я не знала... Я не думала... – начала она сбивчиво. – Мне показалось это не важным.

– В данной ситуации мы решаем, что важно, а что нет, – Крячко даже изменился в лице. До этого излучающее добродушие, теперь оно выражало строгость и непреклонность. – Может быть, вы еще умолчали о каких-нибудь фактах, которые посчитали незначительными?

– Нет! Нет, я все рассказала! – уборщица так кричала, как будто ей зачитали смертный приговор. – Я ничего не видела! Ничего больше не было!

– Здравствуйте! Прошу прощения! Я спешил, но на дорогах жуткие пробки! Я выехал сразу, как только мне позвонили!

В дверь ворвался невысокий полный мужчина лет пятидесяти. На нем был светло-коричневый, очевидно, очень дорогой, замшевый пиджак, который плотно облегал его фигуру и еле сходился на талии, от чего мужчина казался еще полнее. У него были светлые жидкие волосы, и на макушке просвечивала еле заметная лысина. Темно-синие джины чересчур сильно обтягивали короткие ноги. А завершал наряд шелковый ярко-синий шейный платок.

– Ради бога, извините! Никак не мог раньше! От меня ничего не зависит! Я в шоке! Такое несчастье! Трагедия! Ужас! Варварство! Бедный Юра! – громко причитал он, задыхаясь, выпучив глаза и без остановки размахивая руками, отчего выглядел очень комично.

– Вы кто? – наконец-то удалось задать вопрос Гурову, когда толстяк на секунду замолчал.

– Кто я? – мужчина шумно сделал вдох и немного помолчал. Достав из нагрудного внутреннего кармана пиджака кипенно-белый, отделанный по краю изящной узкой кружевной лентой носовой платок, он протер лоб, на котором из-за чрезмерного возбуждения у него выступили капельки пота, и убрал платок обратно. Гордо подняв голову, с пафосом представился: – Виктор Максимович Михайлов, первый заместитель директора театра. По организационным вопросам.

– Превосходно. Мы очень рады. Только вы вот что, выйдите пока за дверь и подождите в коридоре. – Поняв, что толстяк хочет возразить, Гуров, повысив тон, добавил: – Мы вас вызовем, когда сочтем нужным.

Высокомерие замдиректора тут же улетучилось, и он, опустив голову, вышел из кабинета.

– Елизавета Евгеньевна, на сегодня у нас к вам больше вопросов нет, – обратился Гуров к уборщице. – Убедительная просьба: за пределы города пока не выезжать. Идет расследование. Мы вызовем вас для беседы, если понадобится. И не переживайте, это стандартная процедура, – и, когда Лиза уже стояла у двери, добавил: – Да, и скажите, чтоб замдиректора зашел минут через пять.

– Мутная она какая-то, – оценил поведение уборщицы Крячко, когда та вышла из комнаты. – Чего-то боится, чего-то недоговаривает. Нутром чую, неспроста. Не так здесь что-то. Ты не находишь, Лева?

– Я всегда доверял твоей интуиции, Стас. Поэтому возьми чаек. Отдадим на всякий случай в лабораторию, пусть анализ сделают, – попросил напарника Гуров.

– Да я прямо сейчас оперативникам и отдам. Они, скорее всего, еще здесь. Им все равно в лабораторию нужно. Вот наш чаек и захватят.

Крячко вынул один пакетик из коробки и приготовился положить его в карман.

– Нет, Стас! – остановил его Гуров. – Всю пачку надо брать, мало ли что.

– Да ладно. И одного пакетика хватит. Ну, куда я тебе всю пачку дену? – Крячко вытянул руки и покрутил ладонями, демонстрируя, что у него ничего нет, куда бы он смог спрятать пачку.

– Нет, надо брать все. Ты же нутром чуешь, вот и бери все. Чтобы наверняка, – Гуров расплылся в довольной улыбке.

– Ладно, возьму! – Крячко с укором посмотрел на напарника, расстегнул «молнию» на куртке, положил за пазуху пачку чая и наглухо застегнулся. – Доволен?

В дверь робко постучали, затем она со скрипом приоткрылась, и в дверном проеме появилось круглое лицо замдиректора.

– Разрешите? – спросил он неуверенно и, не дожидаясь ответа, зашел в комнату. Со скромным видом остановился в дверях. – Позвольте вам предложить продолжить наше общение у меня в кабинете. Уверяю вас, там гораздо комфортнее.

– Как вы относитесь к перемене места, Лев Иванович? – немного передразнивая толстяка, обратился Крячко к Гурову.

– Я отношусь положительно, – в тон полковнику ответил тот.

Оба сыщика покинули каморку сторожа и в сопровождении Михайлова двинулись по коридорам театра.

– Прошу! – нараспев произнес замдиректора и широко распахнул дверь перед гостями, пропуская их вперед в свой кабинет.

Апартаменты Виктора Максимовича располагались на втором этаже в противоположном крыле здания относительно директорского кабинета. Рядом была комната режуправления, где на своих рабочих местах пили чай с бутербродами и бурно обсуждали трагические события прошлой ночи заведующая труппой, заведующая литературной частью и два помощника режиссера. Дверь в кабинет была открыта, и, когда замдиректора в сопровождении двух сыщиков проходил мимо, разговоры моментально утихли.

На второй этаж Виктор Максимович повел Гурова и Крячко нормальной дорогой через обычную лестницу, а не коротким путем, каким вел Михалыч. Попутно он провел целую экскурсию, подробно рассказывая, где какие цеха находятся и чем в них занимаются. Какие гримерные принадлежат ведущим актерам, что они играют, на сколько талантливо это им удается и что они за люди в обычной жизни. За время пути в свой кабинет замдиректора не умолкал ни на секунду, вел себя очень раскованно и задал сыщикам лишь один вопрос об их именах и званиях. Со стороны это напоминало встречу старых знакомых после многолетней разлуки. Один хвастался своими достижениями за эти годы, а двое других молча слушали и про себя ненавидели заносчивого рассказчика. Вел себя Виктор Максимович очень манерно – жесты его были жеманны, а говорил он слащаво.

– Позвольте предложить вам кофеечек, – с тошнотворной вежливостью обратился он к сыщикам, когда те сели в красные кожаные кресла у маленького журнального столика, с другой стороны которого располагался диван, тоже обтянутый такой же красной кожей.

И Гуров и Крячко машинально отметили про себя, что в кабинете директора был точно такой же набор мебели, только черного цвета. Вообще, кабинеты Юрия Юрьевича и его первого зама были очень похожи. Рабочие столы и того и другого были массивны, лампы, стоящие на них, и компьютеры с плоскими мониторами были просто одинаковыми. Тяжелые занавески на окнах, книжные полки, шерстяной ковер с высоким ворсом на полу – все словно повторяло друг друга, как отражение в зеркале. Только в кабинете директора преобладал черный цвет, а у Виктора Максимовича красный.

– Людочка у меня готовит чудный кофе. К сожалению, это единственное достоинство моей секретарши. – Михайлов неприятно рассмеялся, параллельно издавая какое-то присвистывание.

– Нет, кофе не надо, – отказался Гуров.

Его не просто раздражала манера Михайлова вести себя, но он чувствовал, что начинает злиться. И даже испытывает желание врезать толстяку по морде.

– Ну а коньячок не предлагаю. Я же понимаю, вы на службе, вам не положено, – замдиректора снова засвистел. Казалось, он уже и забыл, по какому поводу пригласил гостей и кто они такие. – Хотя жаль! Коньяк французский, божественный!

– Наливай! – Крячко больше не мог терпеть его глупые шутки. – Выпей и признавайся.

– Как признавайся?! В чем, собственно, я должен признаться? – У испуганного замдиректора на лбу снова появились капельки пота. – Это уже слишком! Я буду жаловаться!

– Где вы находились вчера с восьми вечера до сегодняшнего утра? – Гуров был спокоен и не обращал внимания на вопли толстяка.

– Я не намерен вести беседу в таком тоне! – обратился к нему Михайлов. – Прикажите вашему товарищу вести себя достойно!

Виктор Максимович нервно расхаживал по комнате и вытирал лицо носовым платком, который уже приобрел серый цвет.

– Сядь! – рявкнул Крячко. – Сегодня в шесть утра сторож обнаружил твоего директора у себя в кабинете убитым. Он лежал на полу совершенно голый. А теперь подумай, что с ним делали, прежде чем прикончить! Мое мнение, что это маньяк и что директор лишь первая жертва. Извращенца привлекают люди искусства, занимающие руководящие должности.

Крячко был настолько убедителен, что, если бы Гуров не знал, что он выдумывает, допустил бы возможность подобной версии.

– Боже, боже! Какое варварство! Как это возможно? – Толстяк был ошеломлен такой информацией.

Он сел на диван и тоном просителя начал:

– Я готов ответить на любые вопросы. Я расскажу все, что мне известно. Только я хотел бы, чтобы вы гарантировали мне безопасность. Вы же понимаете, я человек известный и после того, что случилось, моя жизнь под угрозой.

– Я рад, что наконец-то вы это поняли.

Стас еще больше усилил волнение толстяка.

– Вчера в девять утра я уже был в театре. Нужно было закончить смету. Мы запускаем новую постановку. Планы грандиозные. Островский, классика. У меня мозг закипал, но к четырем дня я все закончил и понес смету на согласование к Юрию Юрьевичу. Его все устроило. Мы отметили это, выпив по рюмочке коньяка. В начале седьмого к нему пришел бывший однокурсник по театральному институту, а на сегодняшний день известный преуспевающий бизнесмен. Я не знаю его фамилии. Видел его впервые. Замечательный рассказчик... Вообще очень милый человек. Несмотря на невзрачность, после короткого общения я даже назвал бы его очень привлекательным мужчиной...

Михайлов понял, что чересчур увлекся. Он провел ладонью по волосам. На указательном пальце левой руки блеснул золотой перстень с опалом.